Теперь он сам оказался в таком же тупике. С той лишь разницей, что сознание отца дилемма даже не затронула: «Счастливец, вы и не знали, что стали убийцей любимой дочери! А ваша среда закрыла глаза на вашу низость, вас хотели знать и принимали, и ваше имя по сей день внушает уважение!»
Анри запретил себе продолжать сравнение, думая об ожидавшей его мрачной участи, и в его памяти всплыло лицо Луизы на смертном одре. Его вдруг поразила очевидность, которой он до сих пор не замечал: Серьёза в семнадцать лет как две капли воды походила на Луизу в гробу.
При жизни Луиза была куда красивее Серьёзы. Смерть заострила ее черты в жестком и лишенном прелести выражении. «Так выглядит Серьёза с двенадцати лет», – подумал он.
Он попытался вспомнить Серьёзу ребенком: девочка не блистала красотой, но искрилась жизнью. Луиза тоже была такой. Красота пришла к тринадцати годам, примерно в том возрасте, в котором Серьёза погасла. Решительно, между двумя девочками существовала любопытная связь.
«А я – я дважды потеряю девушку, которую люблю, в первый раз свидетелем драмы, во второй – виновником».
В эту минуту заухала сова. Мать всегда говорила ему: «Если кричит сова, значит твоя мысль верна». «Далеко же я продвинулся, – подумал он. – Виновник? Я еще не виновен. Или уже. В какой момент это случилось? Вправду ли я искушал судьбу, назвав детей Орестом и Электрой?»
Он попытался мысленно восстановить то, что Серьёза рассказала ему о своих двенадцати годах. «Я ничего не понял, – заключил он. – Она, впрочем, этого и хотела, сама призналась. Эта малышка из меня веревки вьет».
Следующей ночью, в три часа, Анри по-прежнему не спал.
«Как я ни запрещаю себе об этом думать, что-то во мне все равно думает. Выдержу ли я три бессонные ночи подряд?»
Бессонница – великая тайна. A priori, разве так уж мучительно часами лежать в удобной кровати, даже если не спишь? Отчего же становишься вместилищем ужасных мыслей? Объяснение есть: бессонница – это продолжительное заточение наедине со своим злейшим врагом. Враг этот – проклятая часть нашего «я». Она есть не у всех, так что не всем знакома бессонница.
Это проклятие тем более страшно, что тяготеет оно над людьми, погруженными во тьму и тем самым лишенными спасительного зрения. Врачи советуют в случае бессонницы встать и чем-то заняться: они не учитывают, что чаще всего страдающий бессонницей человек проводит не первую ночь без сна и слишком вымотан, чтобы искать отвлечений.
Измученному Анри едва хватало сил бороться с худшей своей мыслью. Но в половине четвертого утра мозг его наткнулся на пункт, показавшийся ему основополагающим; предсказание гадалки гласило: «На этом приеме вы убьете одного из гостей». Серьёза, однако же, гостьей не была. Она была девушкой из семьи. А стало быть, не могла стать жертвой.
Осчастливленный этим озарением, Анри облегченно вздохнул. Успокоившись, он наконец погрузился в сон.
Никто так не наслаждается этим счастьем, как люди, страдающие бессонницей: они, по крайней мере, знают, что спят.
Он проснулся в десять часов утра и еще полежал в постели, анализируя это сладостное ощущение покоя, которое растекалось в его крови. «Я ничего не скажу Серьёзе, – решил он. – С этой окаянной девчонки станется снова заморочить мне голову своей демагогией. Кого же я убью завтра? Да все равно кого. Так никто не сможет обвинить меня в предумышленном убийстве». Эта мысль позабавила его, и он встал в превосходном настроении.
Александра составила ему компанию за завтраком. Погода была прекрасная.
– Верно сказал Виалатт[11], метеорологический прогноз повинуется лишь одному закону: погода в девяноста процентах случаев бывает та же, что и вчера. Значит, завтра будет чудесный день для garden-party.
– Ты заказал шампанское, дорогой?
– Его доставят сегодня в полдень. Я этим займусь.
Они обсуждали различные детали, не замечая, что из-за приоткрытой двери за ними наблюдала Серьёза. Невинный, как первопричастник, Анри не контролировал выражение лица. Он неподдельно радовался. И это не ускользнуло от молодой девушки.
Около трех часов Невиль был занят в кухне: доставал из коробок фужеры и проверял их чистоту. Он рассматривал каждый бокал на свет и, если различал на нем малейший отпечаток пальца, погружал его в горячую воду без мыла. Вошла Серьёза:
– Я могу помочь тебе, папа?
– Да, милая. Вынимай фужеры из воды и ставь их на поднос.
Вдвоем они молча делали дело.
Анри не чувствовал опасности.
– Ты выглядишь гораздо лучше, папа.
– В самом деле. Я наконец выспался.
– А-а. А я нет.
Он заметил, что она бледна как полотно.
«Возможно ли, что она боится смерти?» – подумал он, вытирая полотенцем бокал, который держал в руке. И продолжал рассматривать фужеры как ни в чем не бывало.
– Ты даже как будто весел, – продолжала Серьёза.
– Я люблю приготовления к garden-party. С ними связаны воспоминания о прежних приемах, вкус шампанского. Я заранее хмелею.
– Не стоит слишком много пить. Ты должен целить в голову.
«Она ужасна. Она заслуживает, чтобы я совершил то, чего ей хочется», – подумал граф.
Увидев, что она делает дело кое-как, он позволил себе замечание.
– Как ты можешь придавать такое значение чистоте бокала, зная, что будет завтра?
– Так учит Будда: «Когда моешь посуду, мой посуду».
– Будда действительно так сказал?
– Вроде того. Во всяком случае, близко по смыслу.
– Знаешь, я боюсь смерти.
– Ты хочешь сказать, что отказываешься?
– Нет. И если в последнюю минуту я буду тебя умолять пощадить меня, не обращай на это никакого внимания.
– Хорошо.
Не удовлетворенный работой Серьёзы, Невиль взял фужер, который она поставила на поднос, и заново помыл его. Она вздохнула:
– Ты меня не любишь.
– Потому что я перемыл твой фужер?
– Вдобавок ты издеваешься надо мной. Ты убьешь меня завтра, а тебя это, в сущности, мало волнует.
– Я всего лишь буквально выполняю твои предписания. Ключевое слово – «придется». Вчера, если помнишь, я возмущался, упирался изо всех сил, отказывался как мог.
– А теперь ты согласился?
– Я приноравливаюсь.
– Это гадко.
– А ты чего бы хотела?
– Я хотела бы чувствовать, что ты страдаешь.
– Ты же ничего не чувствуешь, сама знаешь.
– Вчера я чувствовала твою боль. Это нравилось мне вдвойне: чувствовать хоть что-то и чувствовать, что перспектива убить дочь тебя мучит.
– Доброе сердечко!
– Теперь все кончено. Ты больше не страдаешь.
– Я ненавижу жалеть себя. Это низкое чувство. Намотай себе на ус.
– Ах да. Ты думаешь, что еще стоит читать мне мораль?
– Конечно. Тебе осталось целых двадцать четыре часа жизни, притом что мне в тебе открылось, я опасаюсь худшего.
– В сущности, тебя устраивает, что ты меня убьешь. С плеч долой! Я некрасива, недостойна любви и нелюбима.
Анри вздохнул и посмотрел дочери в лицо:
– Обычный кризис переходного возраста – вот что ты мне выдаешь.
– Неправда: заставить родного отца убить меня – это небанально!
– Вот чего ты хочешь, доченька? Быть оригинальной?
– А ты хочешь унизить меня, перед тем как убьешь?
Она разрыдалась. Сердце Невиля дрогнуло, и он обнял ее. Как давно он не видел ее плачущей? Она дала себя обнять, ласково прильнув к нему, но потом высвободилась, как будто вспомнила, что ее роль ей этого не позволяет.
При виде искаженного лица Серьёзы граф окончательно перестал владеть собой; он попался в ловушку.
– Я не убью тебя, детка. Вот почему я счастлив.
– Как это – не убьешь? – переспросила она дрожащим голосом.
– Я не убью тебя, обещаю. Не плачь, девочка моя.
– Но я жду от тебя как раз обратного. Ты не имеешь права взять назад свое слово!
Анри вернулся к фужерам.
– Тебе не угодишь.
– Как ты глуп! Ты не понял, что я ломала комедию? Я ничуточки не боюсь смерти! Просто было ясно как день, что ты решил меня не убивать. Я хотела удостовериться.