В четыре утра, когда ещё только начинало бледнеть ночное небо, в Крутовскую избу постучали. Сонная Ефимовна пошла открывать, послышался какой-то быстрый говор и громкий крик Ефимовны:
-Вставайте, вставайте скорее!
-Что? - подскочила Стеша, Гринька и Василь свесили головы с печки.
А Ефимовна, плача и едва выговаривая, сказала:
-Всё! Победа! Ох сыночки мои, не дожили вы!
Гриньку смело с печки, он орал, скакал, обнимал всех, потом Стешка сказала:
-Ребятишки, пробегитесь по дяревне, пусть усе встають.
И в каждой хате, куда стучали ребята, слышалось сначала испуганное:
-Хто тама?
А потом - дикие крики.
В пять утра, когда только рассвело, вся деревня была у правления - все смешалось: обнимались, качали фронтовиков, замерев, слушали торжественный голос Левитана... и плакали, ох как плакали все - горя было неподъемно много.
Потом уже, когда появилась песня "День Победы", оставшиеся в живых слушали её и всегда говорили:
-Точно, праздник - со слезами на глазах!
Пришедшего днем к матери Пашку долго подбрасывали вверх, он вырывался, говоря, что женщины надорвутся - куда там.
Избежал этого только Леший - прогудев, что его только подъемный кран и поднимет.
Он тоже не сдержал слез, но одно грело его душу - жив, жив его сынок, значит, теперь ждать домой надо. Потерялись, правда, они с Иваном-младшим, тот выбыл по ранению, но крепко надеялись, что отыщется их Серебров.
Через десять дней после Победы прилетела первая ласточка - их всеми любимый Самуил. Смущенно улыбаясь, он стоически терпел радость сельчан, которые с такой любовью и радостью встретили его.
-Не ожидал, не ожидал!-
Только и повторял их ставший совсем стареньким, чудо-доктор...
Конечно, дед не усидел, уже утром понесся в поле, поглядел своим хозяйским взглядом на все, отругал Гриньку, назвал косоглазым и криворуким, позорящим его Никодимовскую хвамилию, но внук только улыбался.
-А вот ты и будешь вместо мяне, учиться пойду с осени!
Потом, через месяц пришел долгожданный батька - Родион, а Панас отслужил и появился в деревне аж в пятьдесят втором году.
Гриня гоголем ходил по деревне, заметно изменился, курить почти перестал, а прежде, чем матюгнуться, оглядывался, батька Крутов круто поговорил с ним. А Василь, тот просто расцвел - они же с Гриней теперь не сироты, вон, дед и батька у них теперь есть.
В сорок же седьмом, аккурат под Новый год случилось чудо-чудное, всколыхнувшее всю деревню. Можно сказать, восстал из мертвых оплаканный ещё в далеком сорок первом - Степан Абрамов, отбывший после плена ещё два с половиной года лагерей.
Как кричала его мамка, когда в худом, изможденном, старом на вид мужике узнала своего сына, как она не могла поверить, что её сынок, вот он, живой!!
У всех, кто получил похоронки и извещения о без вести пропавших, всколыхнулась такая надежда, и ждали матери и жены своих ушедших на проклятую войну, многие - до конца жизни.
Был трудный разговор у Стеши со Степаном, он не обвинял, не корил её, понимая, что никто не виноват - виновата война, что завязала людские жизни таким уродливым узлом.
Стеша с болью смотрела на такого умученного и постаревшего мужа, а он, наоборот, любовался ею.
-Стеш, я там, ещё у фашистов, был уверен, что долго не протяну, не надеялся уже ни на что, еле ноги таскал... да вот Пашка Краузе подвернулся. Вытащили меня с Карлом Ивановичем, я у старого Краузе немного в себя пришел. А после освобождения... посчитали, что маловато было концлагерей... я тебя ни в чем не обвиняю - знаю, что с кем попало ты бы не стала, да и дочка твоя, она такая забавная, рожи мне корчит. В общем, Стеш, если примешь меня - буду ей настоящим батькой, своих-то у меня, скорее всего, уже никогда не будет!
-Ох, Степа, сколь же тебе досталося!! Дай мне время подумать!
На том и порешили, а через пару дней пришла к Стешке бывшая свекровь - Абрамиха, которая ни разу ни одним словом не обидела Стешу и Дуняшку - наоборот, всегда была добра к ним.
-Стеш, чаго ты тянешь, ведь ня вернется твой второй муж? А Степан, он ночи не спит, сама же видишь, что от него осталося. Как мать тебя прошу, сойдитеся, чаго ж вам делить, дочка вон растеть? А и сынок, глядишь, оживееть при вас-то. Стеш, - она взглянула на неё, - Стеш, он хоть нямного поживеть. А так... второй раз яго... - она всхлипнула. - Стеш, ежли чаго, я сама его заем.
И столько горя и муки было в глазах Степановой матери, что Стешка, вздохнув, сказала:
-Сама уже так надумала, чаго ж добивать-то яго?
Степан понемногу оживал, особенно способствовала этому шустрая Дуняшка.
-От, отцова натура!! - ругалась на неё Стеша, имея в виду Игоря, маленькая Миронова сердито заступалась за Степу.
-Батька мой - холосый! - никак не давалась дочке буква 'Р', хотя рычали они со Степаном все время.
Степан понемногу оттаивал, здоровьем был слаб, мало что осталось от того, довоенного ухаря, но Самуил, уже отошедший от дел, постоянно наблюдал за ним, да плюс горячая любовь малышки - что Степан, что Дуняшка души друг в друге не чаяли.
Деток совместных так и не было, Степан утешал Стешку, которая во что бы то ни стало хотела родить ему сына - за все его муки и страдания.
Степан искренне любил их с дочкой, и многие бабы завидовали, пытались пара-тройка раскрыть было глаза ему, но он только ухмылялся и никак не отвечал на подколки и намеки. Зато мать его чихвостила недоброжелательниц на всю деревню.
И случилось таки-чудо, аж в пятьдесят пятом, когда уже и Стеша перестала верить, и народился у них мальчик, названный Пашкой. Подросшая Дуняшка ревновала именно отца к братику, привыкла, что батька был только её.
Никто не знал в деревне, даже верный Панасов адъютант в то время - Гринька Никодимов по уличному, что был у Степана с Панасом долгий разговор.
Много чего рассказал Панасу Степан, а потом достал аккуратную коробочку размером со спичечный коробок, и передал Панасу, тот прочитал написанные готическим шрифтом, аккуратные русские буковки:-'Для моя любимый Варья'.
-Очень просил, Панас, чтобы ты сберег это, он как-то странно выразился:
-Я ест уверен, Гринья и Васильок, жива останут, но етцт-сичас, надо етот пакет старший отдават, надежд...надьёжно будет.