Мотоциклы потрещали, один развернулся в обратную сторону, остальные остановились у колодезного журавля, три немца встали настороже, держа наизготовку автоматы и поглядывая по сторонам, остальные лопоча что-то и громко смеясь, начали черпать воду. Прозвучала короткая автоматная очередь, они встрепенулись, но тот, кто стрелял, что-то пролаял им, и немцы дружно загоготали.

   -Неподалеку в пыли лежала убитая курица, не вовремя вздумавшая перебежать улицу. Немец подобрал курицу и, оглядываясь, увидел во дворе у Лисовых ещё двух - опять короткая очередь, и шагнувший прямо через забор немец, довольно скалясь, поднял куриц в воздух.

   -Гады, аспиды проклятые,-бессильно сжимая кулаки, шептала Марфа Лисова, - штоб вам подавиться!!

   На въезде в деревню нарастал шум, и вскоре по улице непрерывным потоком потянулись машины с весело скалящимися и гогочущими, явно довольными жизнью немцами.-

   - Да, - смотревший из-за занавески на улицу дед Ефим горестно вздохнул, - нелегко нашим будет такую махину перешибить, но ещё Суворов говаривал, што русские прусских всегда бивали, ох нарвётеся на пердячую косточку, - погрозил он мосластым кулаком.

   -Ты, старый, язык-то придёрживай, не ровен час, - пробурчала посмурневшая и испуганно крестящаяся баба Маня.

   - Эти скрозь едуть, знать, опять где-то наши отступили. А скоро и хозяева заявются, эхх, Ё... грозилися, хвалилися, малой-де кровью обойдемся, пол России уже гады захватили, поди. На Москву, знать, рвутся, но ничё, ничё, сладим с супостатом, вот увидишь, старая - ежли доживём мы с тобой- будет, будет на нашей улице праздник!!

   А немцы все перли и пёрли. Пыль, поднятая машинами, висела в воздухе, из деревенских почти никто не показывался, все испуганно сидели по хатам. И каково же было негодование деда, когда он увидел в окно,(всегда говорил,что хата его стоит на стратегически важном месте) что к правлению, расположенному немного подальше от дедова дома, на противоположной стороне, как-то испуганно озираясь, движется несколько человек.

   - Это ж... Ох, ты ж, сучонок пакостный! - Дед зашипел и плюнул на пол, - ах ты ж, харя твоя мерзкая!Мань глянь, какая змея у нас в деревне пригретая была?

   Еремец и вечно больной, не вылазящий из районной больницы - Ванька Гущев, их женки и первая, после Слепнихи, сплетница деревни Агашка, подобострастно как-то кланялись вышедшему из притормозившей машины офицеру и что-то говорили, преподнося хлеб-соль.

   -Суки! - дед аж вскочил, - от каго надо было в тундру какую ссылать! Больной-то, смотри, здоровее всех оказался.

   К 'делегации' меж тем подтянулись еще какие-то людишки. Вглядевшись, дед ахнул:

   - Собирайтесь беси, черти уже здеся! Глянь, Мань, и Бунчук объявился, ай, ай, поганец, живёхонек, жаль, жаль, не добил, знать, его в тот раз Никодимушка-то. Все-то думали, что издох, Никитич не доглядел тогда... да... вона как всё завернулося... бяяда!!

   Бунчук меж тем, яростно жестикулируя, что-то объяснял на пальцах немцу. Тот пожимал плечами, видно, не понимая о чем речь. Тогда угодливо согнувшись, и что-то сказав, Бунчук побежал к дому Ефима.

   - Ах, сволочь, вспомнил про меня. Мань, я совсем больной! - дед шустро залез на печь, скинул рубаху и порты, прикрылся лоскутным одеялом.

   Громко стукнув в дверь, Бунчук ввалился в хату. - Здорово, Мань, где Ефимка? С красными не убёг?

   -Ты, Викешка, чаго себе позволяешь, а? Ты каго пришел позорить, а? - завелась баба Маня.

   -Тихо, тихо, ну чаго ты? - тут же пошел на попятную Бунчук, доводился он дальней роднёй по матери бабе Мане, а в деревне свято соблюдали традиции родства, знали и помогали всем сродственникам. Викешка приходился бабе Мане каким-то многоюродным, но племянником.

   - Ты забыл, как я тебя, заразу, после полыньи-то лечила? - Разошедшаяся баба Маня наступала на Викешку. - Матка твоя, не дожила до такога позору, сын родню поносить?

   -Все, все, прости, Мария Северьяновна, одичал я в лесах-то, где Ефим Никитич?

   - Вона, на печи лежить, прострел у яго.

   -А прострел-то не от таго, што красноармейцев тягал?

   - Э-э-э, дубина, кажинный человек должен быть предан земле, не басурмане мы какие, штоб непогребенными оставлять за родимый край полегших. Да чаго табе говорить, Еремец, паскудник, рядом с дедом был, тожеть тягал их.

   -Хмм, а он сказал, што дед и Егорша.

   - Вся деревня видела, вот и спроси у народу-то. И эта, приблуда болявая, тожеть с ними был, какжеть быстро выздоровел, то-то он у нашего Самуила лечиться не хотел, знать боялся, што яго на чистую воду выведуть.

   - Мария Северьяновна, дозволь уже с дедом погутарить, дело-то неотложное. Дед, а дед, Ефим Никитич?

   -Ммм, чаго тебе, болезный,надо?

   - Можа ты смогёшь дойтить до правления, перевести надо господину ахвицеру, не понимает он нас, а дело не терпит.

   - Не разогнуся я никак, Викешка, прострел, я ешчё позавчора в реке ноги промочил, вот и маюся. У их толмач должон же быть? Да и этот, болявый хвалился, что знает немецкий язык, изучал-де.

   -Ааа, гад, значицца специально усё подстроили, вот я щас... - взревел Бунчук и выскочил за дверь.

   -Чаго ето он?

   -Ну, власть делють, похожа, Бунчук наметил себя, а ети паскуды, тожеть туда же. Мань, я сильно разболелся.

   К правлению меж тем подъехала легковая машина, из неё вышли два офицера и какой-то мужик в гражданском, похоже, переводчик нашелся.

   Дед тихонько подглядывал в окно. О чем-то поговорив, офицеры в сопровождении двух автоматчиков и всей местной швали, пошли в правление. Вскоре из правления вытащили портреты Ленина и Сталина, солдаты прикладами разбили стекло, бросили портреты в кучу, в кучу также летели выбрасываемые из окон документы и всякие брошюры. Затем Еремец и Гущев в сопровождении автоматчиков пошли в ближайшие хаты, выгнали оттуда пяток женщин, те, замотанные в платки по самые глаза, обреченно шли убирать в помещении.

   Пока они отмывали, солдаты с прихлебаями пошли по всем хатам - сгонять народ на небольшую площадку у правления. Народ шел неохотно, боязливо оглядываясь на автоматчиков.

   Дед, кряхтя и опираясь на палку, тоже побрел в толпу. На крепкий дубовый стол, служивший много лет верой и правдой колхозному счетоводу Яшке, ушедшему в армию, взобрался лощеный немец, внешность его оставляла желать лучшего, и несмотря на лоск, производил он неприятное впечатление. -"Какой-то рыбий глаз",- тихонько шепнули в толпе. И не знал ахвицер, что так и останется он для всех не герром офицером Вильке, а "рыбьим глазом" .

   'Рыбий глаз' начал говорить, речь была похожа на отрывистый лай. Переводчик синхронно стал переводить его слова: за нанесение вреда и порчу немецкого имущества - расстрел, за укрывательство коммунистов, комсомольцев, военнослужащих Красной армии - расстрел. Вводится комендантский час, после девяти вечера все должны быть дома, оказывать всемерно содействие органам власти на местах, беспрекословно подчиняться и т. д. За помощь партизанам - будет уничтожена вся семья!