- И вам утро доброе, барин. Хорошо ли почивать изволили? – на миг, окатив друга взглядом, спросил Трегубов, вспомнив ночной сон.

- Здесь никого нет, - доверительно начал Алексей, склонившись совсем близко к Мефодию, поглаживая своего жеребца, - можешь называть меня, как и раньше.

На секунду у Трегубова дух перехватило от такой близости его милости. Ростом он был почти вровень с Мефодием, слегка уступая в ширине плеч и в мощи груди. Те же светлые локоны, длинные и мягкие на ощупь, перевязанные шелковой лентой, глаза-озера, в которых можно утонуть, алые губы, вкусить которые мечтала бы любая барышня.

Конюх резко отклонился, стараясь быть от его милости как можно дальше.

- Что с тобой не так, Мефодий? – встревоженно шептал Алексей, силясь понять мотивы его поведения. - Зачем шугаешься от меня, будто я прокаженный?

- Не стоит вам, барин, находиться так близко с чернью, - процедил конюх.

- Брось эти церемонии, я все тот же Ланской, помнишь? Поговори со мной, Мефодий, за нами все равно никто не наблюдает, - пытался разговорить его Алексей, вновь приближаясь и заглядывая тому в прищуренные глаза.

- Ваша милость, Алексей Петрович, - услышали оба голос Трины, быстро отклонившись друг от друга, - слава Богу, вы еще не уехали, - запыхавшись, сказала женщина, подбегая к ним с корзинкой. – Я вам тут сбитень холодный приготовила да оладьи с медом и сметаной, откушать извольте. Ежели что, слуги вас к обеду покличут.

- Спасибо, Тринушка! – поблагодарил Алёша, беря у женщины корзинку и передавая ее Мефодию.

- Береги его милость, да сам в тени держись, гляди, чтобы солнце голову не напекло, - напутственно сказала женщина, глядя на обоих юношей с заботой и вниманием.

- Будет вам, матушка, - процедил Мефодий, примостив корзину к луке седла, после чего лихо вскочил на своего жеребца.

Последовав его примеру, Ланской мигом оказался в седле, направив своего коня к выездным воротам имения.

Всю дорогу до реки Алексей всевозможными способами пытался разговорить своего спутника, но словно натыкался на совсем незнакомого человека. На интересующие его вопросы он получал односложные ответы, что стали потихоньку выводить юношу из себя.

«Никак нет», «не имел чести знать», «куда уж нам, голи перекатной», «говорю же, обознались», «как вам будет угодно» - такими в основном были варианты ответов, и неизменное «барин» да «ваша милость», что бесили до чертиков.

Сцепив зубы и дав себе слово, что отыщет и вытащит на свет божий своего прежнего друга и соученика Трегубова, словно давно забытый клад в проржавевшей, покрытой грязью и плохо открывавшейся кубышке, Алексей стал разговаривать с Мефодием на разных языках, на девяносто пять процентов уверенный, что тот его обязательно поймет.

Не стесняясь эпитетов и ругательств, Алексей стал живописать Мефодию о своем друге детства, что, став почти взрослым, вел себя с ним, как сукин сын. Что за годы их разлуки сей юноша деградировал и опустился дальше некуда, забыв о жизненных принципах и стремлениях.

Мефодию, который отлично понимал каждое слово, но продолжал упорно изображать из себя олуха, было смешно, грустно и обидно одновременно. Он вовсе не питал иллюзий по поводу своего будущего. Между ним и Ланским непреодолимая пропасть, называемая социальный статус. Алексей дворянин, а Трегубов холоп, вещь, которую можно продать, обменять, поступить с ней как заблагорассудится хозяину, высечь до полусмерти, сжить со свету, в конце концов, и никто об том жалеть не станет, окромя матери.

Алексей хотел сблизиться, как раньше, Мефодий вынужден был тому всячески противиться, особливо после всех этих греховных мыслей и посылов касаемо его друга. Ну были бы они равны, это еще полбеды, подумаешь, барские шалости. Но в нынешнем положении проявить к Алексею подобные чувства, было смерти подобно. Трегубов страшился как реакции Ланского, так и вытекавших из всего этого последствий.

Так в собственных мыслях и рассуждениях Алексей и Мефодий подъехали к реке.

Не зная, о чем в данную минуту думает Трегубов, Ланской решил кардинально изменить тактику беседы. В его голосе засквозил приказной тон, а взгляд стал сухим и надменным что, в общем-то, было присуще большинству представителей его сословия.

Алексей резво спрыгнул с коня, велев Мефодию отвести лошадей чуть поодаль, где они могли пастись и находиться в тени от солнечных лучей.

Потом, едва удостоив его взглядом, потребовал устроить под раскидистым дубом поздний завтрак, велев принести корзину с едой. Юноша почти насильно заставил Трегубова съесть вместе с ним блины и запить все это сбитнем.

Мефодий чуть не поперхнулся, когда Ланской, забыв про этикет, не воспользовался белоснежной салфеткой, а, абсолютно не задумываясь, слизал капельку меда с краешка алой губы и указательного пальца, слегка всосав его в рот.

Одарив конюха удивленным взглядом, мол, чего вылупился, Алексей приказал Трегубову пойти и узнать, не холодная ли в речке вода.

Пока тот, подойдя к берегу, скрипя зубами и кряхтя скидывал с себя сапоги, штаны и рубаху, оставшись в одних льняных портках, Ланской уже сверкал своим голым поджарым телом и белоснежными кальсонами, заходя в реку по колено.

- Где твоя хваленая расторопность, Мефодий? – подначивал его Алексей, слегка съежившись, заходя все глубже в проточную воду реки.

Когда конюх с ним поравнялся, Ланской с плохо скрываемым восхищением прошелся взглядом по его мускулистому телу, мощным плечам и груди.

Улыбнувшись Мефодию, совсем по-мальчишески, Алексей, важно задрав голову, решительно произнес:

- Приказываю тебе, Трегубов, плыть со мной наперегонки вон до того берега!

Еле себя сдерживая, молодой конюх не успел и слова сказать, как его милость граф опрокинул того в воду с головой, после чего, оттолкнувшись от дна ступнями, нырнул следом.

Быстро оказавшись на поверхности и отплевывая воду, Мефодий увидел, что Ланской вынырнул почти на середине реки.

- Греби ластами, салага! – шутя, крикнул он, поставив за цель доплыть до противоположного берега первым.

- Чтоб тебя! - процедил Мефодий, усердно заработав ногами и руками, делая широкие гребки.

Речушка была небольшая, но стремительная, и пловцов то и дело сносило. Обогнав Ланского и достигнув берега первым, Трегубов стал отряхиваться, словно пес, и прыгать на одной ноге, пытаясь вытрясти воду из ушей. Но тут же престал это делать, увидев выходившего на берег Алексея. Вода ручьями стекала с его волос, бриллиантовыми каплями бежала по груди и скатывалась по поджарому торсу. Легкий батист его кальсон облепил ноги и бедра, абсолютно ничего не скрывая.

Напрасно Мефодий силился оторвать взгляд от сего влекущего зрелища, зря взывал к Всевышнему и его апостолам, ожидая кары за помыслы грешные, тщетно тешил себя заверениями, что его вовсе к Ланскому не тянет, словно к бабе.

Сжав кулаки, Трегубов отвернулся от Алексея, отходя в кусты, чтобы отлить и постараться усмирить плоть, что стала помаленьку распирать портки. Будь его воля, он бы сидел в прохладной воде, словно морж, не давая плотским желаниям взять над собой верх.

Не успел Мефодий приспустить мокрые портки, как Алексей встал с ним рядом и начал отливать, как ни в чем не бывало. Не в силах больше терпеть подобного издевательства (невольного со стороны бывшего соученика, а теперь знатного юноши), Трегубова попросту прорвало от возмущения, как плохо сдерживаемую плотину. И мать его так!

- Послушай, Ланской, тебе не надоело быть вездесущей и до невозможности дотошной кисейной барышней?!

- Что, прости? – не веря в сказанное, спросил Алексей, пряча свое хозяйство обратно в кальсоны, не обратив внимания, что впервые за все время Мефодий назвал его по фамилии и на ты. Юношу поразило то, каким тоном, словно выплюнув ему в лицо, Трегубов произнес две последние фразы.

- Что ты носишься за мной словно телок за мамкой?! Мы уже не в пансионе, и тебе не нужна моя защита! Я не твой чертов рыцарь в сверкающих доспехах, а ты не моя… - осекся Мефодий, глядя каким неверием, а затем злостью и яростью полыхнули глаза Алексея.