Имя на конверте ни о чём ему не говорило. Уже опускались сумерки, когда Кэтрин Трамелл вышла из дома в сопровождении болезненного вида женщины лет этак шестидесяти. Каррану оставалось только создать собственное впечатление о Хейзл Добкинз: семейная, скорее всего, тётя или бабушка по материнской линии. Годы подходят, хотя Кэтрин Трамелл не была похожа на тот тип людей, что сохраняют семейные связи.
Она скользнула в «лотус» и поехала от дома прочь, направляясь по дороге вниз долины. Она, казалось, никуда не спешила — не спешила, пока не достигла окраин Милл-Вэли.
Она тихо и спокойно, как водитель, не имеющий ни единого правонарушения, приближалась к светофору. У перекрёстка стояла автомашина, ожидавшая момента, когда переменится сигнал светофора. Кэтрин Трамелл подъехала к ней, двигатель её «лотуса» урчал, как дикая кошка в джунглях.
Затем, абсолютно неожиданно, она увеличила обороты мотора, машина прыгнула вперёд, направляясь прямо в до невозможности узкий проём между другим автомобилем и обочиной. На полной скорости она проскользнула в этом проезде — водитель другой машины послал ей вслед страшные проклятия — и резко, как раз в тот момент, когда светофор переменил свой цвет на зелёный, повернула направо.
Ник следовал за ней, но всё-таки опоздал на какую-то долю секунды. Провинциальный шоферюга, испуганный страшными манёврами «лотуса», направил свою машину, брыкавшуюся, как необъезженная лошадь, прямо на полосу, по которой двигался Ник. Он ударил по визжащим тормозам и остановился как вкопанный.
Карран направлял свой автомобиль в сторону Стинсона, почти вслух убеждая себя, что всё произошедшее — лишь часть обычной рутинной полицейской работы. Он говорил себе, что выполняет приказ Уокера, делает сейчас то, что предписывалось ему высшим начальством. Но чем больше он с этим соглашался, тем больше осознавал реальное положение дел: ему снова было необходимо увидеться с Кэтрин Трамелл.
Чёрный «лотус» стоял в проезде, его двигатель, охлаждаясь, потрескивал и пощёлкивал. Он мог представить себе этот мощный автомобиль на прибрежной дороге: несущийся, как лошадь на бегах, по тяжёлым поворотам и коротким прямым, плоть и мускулы вместо резины и стали, двигатель, с силой завывающий в тот момент, когда его цилиндров достигает топливо, напоминающее животворящую кровь.
Теперь опускалась ночь, и он мог только слышать, а не видеть, вечно бьющиеся о берег волны позади её дома. В одном из верхних окон зажёгся свет, и за стеклом как призрак прошествовала Кэтрин Трамелл. Секундой позже она вернулась назад и прильнула к стеклу. У него вырвался вздох — она наверняка его увидит! — но она, будто загипнотизированная, всматривалась в морскую даль.
Она принялась томно расстёгивать свою блузку, выскользнула из нёс и секунду-другую так и стояла за окном с обнажёнными грудями. Затем она задёрнула занавеску, её соблазнительный силуэт пропал за тёмной тканью. Ник Карран всё ещё настойчиво вглядывался в её окно, в его ушах бил грохот прибоя, его глаза были широко раскрыты и напряжены.
Затем свет погас, и он мысленно представил её в гордом одиночестве, направляющуюся в чистую постель.
Через час, вернувшись в Сан-Франциско, он включил компьютерный терминал в тёмной и пустынной комнате детективов. Его пальцы прыгали по клавишам. Он напечатал: «Хейзл Добкинз, женщина, белая, Милл-Вэли, Элбьен-авеню, 145», затем нажал кнопку «ВВОД» и стал ждать, когда огромный электронный мозг выдаст ему результаты.
Сначала компьютер пробежал по файлам памяти департамента полиции Сан-Франциско и доложил: «НПНЗ» — полицейское сокращение слов «ни в чём предосудительном не замечена».
— Вот дерьмо, — выругался Ник и спокойно вздохнул, так как такой ответ не был для него неожиданным. Хейзл Добкинз выглядела как типичная, любящая кошечек и пекущая пирожки бабуля. Шанс, что её счастливый билет будет зарегистрирован, был невелик, если, конечно, это не происходило с ней раньше.
Машина ожидала следующей команды Ника. «Что за чёрт!» — произнёс Карран вслух и набрал код по розыску архивных материалов о преступлениях, совершённых на всей протяжённости штата Калифорния — от Юкии до самой Баджи. Он снова ввёл данные о Хейзл Добкинз, подождал и получил то, что ожидал. Компьютер мгновенно высветил на мониторе: «Добкинз, Хейзл. П: ничего существенного». Конечно же, «ничего существенного»… Другими словами: чиста.
Компьютер будто подумал над своим поведением и выдал на экран новую порцию информации. Ник почувствовал некое удовлетворение, когда прочёл данные: «Добкинз, Хейзл. П: Освобождена из Сан-Квентина[9] 7 июля 1965 года».
— Ну вот. Попалась, Хейзл, — прошептал он.
Он быстро набрал коды, позволявшие получить информацию об арестах, и тут же её получил: «Обвинена по 4 пунктам, массовое убийство, июль 1955 г… суд — 10–11 января 1956 г. — ПВ — Верховный суд Сан-Франциско».
— По четырём пунктам обвинения, — прошептал Ник. Он прикоснулся к буквам «ПВ» — «признан виновным» — на мониторе, будто до сих пор не веря своим глазам.
— Ты не нашёл ничего лучшего, как прийти сюда и пытать эту проклятую машину? — раздался голос за его единой.
Карран не отводил от экрана глаз.
— А что ты здесь делаешь, ковбой?
В соседнее с Ником Карраном кресло нырнул Гас Моран.
— Я пришёл сюда за тем же, что и ты, — изводить эту проклятую махину, сынок. За тем же, что и ты. — Он легко взял напарника за плечо. — Великие умы, а, Никки?
Карран попытался оторвать свои будто приклеенные к экрану глаза:
— Что ты накопал в Беркли, Гас?
— Познакомился е разными профессионалами в деле принудительного законодательства и поглазел на студенточек. О, там есть ещё несколько очень привлекательных девчушек. Ник.
— Забудь об этом. Гас. Они слишком хороши для тебя.
— Ага, но там есть ещё огромное множество более дряхлых мужиков, которые, как ты знаешь, преподают им.
— Что ты выяснил?
— Я всё разузнал об одном мёртвом профессоре психологии. Ноа Голдштейн. Умер от многочисленных ранений в сентябре 1977 года. И догадываешься, что?..
— Что? Она прикончила его?
— Не могу этого доказать, сынок, но они были знакомы. Доктор Ноа Голдштейн был академическим советником молодой Кэтрин Трамелл.
— Она входила в число подозреваемых?
— Неа. Нет, сэр. Они даже не брали показаний у мисс Кэтрин Трамелл. У них не было подозреваемых. Ни у кого не было зуба против доктора Голдштейна. Никто не был арестован. Вообще ничего. Дело до сих пор открыто… вот такая удача. Так что, напарничек, есть только холодные следы.
— Это дело может быть связано с убийством Джонни Боза?
Гас вытянул шею и уставился на информацию, высвеченную на экране компьютера.
— Ба, Бог ты мой! Хейзл Добкинз!!! А мы-то с тобой беседуем о холодных следах. — Он жалостливо посмотрел на Ника и покачал головой. — Огромное спасибо, сынок. Я ничего не слышал о Хейзл вот уже многие годы.
— Ты знаешь её?
Гас фыркнул:
— Знаешь её? А то! Я не мог вышвырнуть её из своей головы долгие годы. Прекрасная маленькая домохозяйка… три маленьких ребёнка… замечательный муж, который не ходил по сторонам. Никаких финансовых проблем. Никаких признаков умственного расстройства. Ничего.
— И?
— И в один прекрасный день малышка Хейзл просыпается, выходит на свежий воздух, смотрит на чистое голубое небо, и ей приходит в голову прикончить их всех. Понимаешь, всех! Она воспользовалась…
— Ножом для колки льда?
— Опустись на землю, сынок. Она воспользовалась разделочным ножом, полученным в подарок на свадьбу. Первым прикончила муженька. Разделала его, как индейку ко Дню Благодарения. Потом угробила троих своих детишек. Когда она закончила свою работу, всё вокруг напоминало бойню.
— О, Боже!
— Иисус не прикладывал к этому делу своей руки, Никки. Когда Хейзл вырезала всю семью, то вызвала полицию, и та обнаружила её сидящей в жилой комнате с ножом в объятиях. Ничего не отрицала, никаких признаков безумия. Вообще ничего.
