– Полагаю, касательно охраны обстояло по-другому?..

Клэтч с удовольствием признал, что Снейк ставит на редкость дельные вопросы. Большая нынче роскошь – разумные, цивилизованные собеседники.

– Ничуть. Матерые, натасканные псы. Кое-кто – бывшие копы, все с пушками.

– Воспользоваться не довелось?..

Бармен уставился в сумрак под шляпой. Очень, очень толковые вопросы.

– Верно. – Клэтч облизнул губы, навис над стойкой и понизил голос: – Ни разу не пальнули. Игуаны кудахтали, а потом строго наказали – той охране, что осталась – стрелять в любое существо, каким бы безобидным и невинным то ни показалось, пытающееся приблизиться к курьеру и его мешку.

– Разумно.

– А то. Знаешь, что случилось, да?..

– Думаю, деньги пропадали, курьеров убивали.

– Двоих на прошлой неделе. Ну, и вот… – Бармен многозначительно умолк.

Рука Снейка скрылась под плащом. Клэтч, оцепенев, почти воочию узрел вороненое дуло, огромное, способное поглотить его, Клэтча, целиком, – долгожданное возмездие за непотребно болтливый язык, однако, когда рука Снейка появилась над стойкой, в ней были зажаты всего-навсего деньги.

Пара банкнот, исторгнутых Казначейством Сорквудистана, – крупного достоинства, эквивалент недельного кутежа в столь фешенебельной ресторации, как «Крысиная глотка».

На одной краснела старая надпись – «Ты не раб».

Клэтч сцапал деньги со стремительностью пираньи.

– Комиссионные, – донеслось из-под шляпы. – И первый взнос за постой.

– Прости?..

– Меблированные комнаты. В твоем салуне.

Клэтч прикинул, чреват ли неслыханно щедрый постоялец скорым обогащением, или, напротив, еще более скорыми неприятностями на его, Клэтча, тощую задницу.

Алчность традиционно перевесила.

– Имеется… Не сказал бы, что особо меблированные…

– Я не взыскателен.

– Тебе же лучше. Пойдем, поглядим, что к чему. Куда я подевал этот ключ?..

Снейк не сводил с него глаз.

– Мне бы не хотелось, – услышал бармен, – чтобы, как чрезвычайно информированная персона, ты делился с кем бы то ни было сведениями касательно МЕНЯ. Какие бы комиссионные тебе не сулили. – Клэтча передернуло от ровного, лишенного окраски тона, казавшегося страшнее любых воплей и угроз. – Я не имею ни малейшего отношения ни к игуанам, ни к их затруднениям, поэтому оставь домыслы при себе. Надеюсь, мы друг друга поняли.

– Конечно, нет проблем.

Клэтч нашел ключ и вышел из-за стойки.

Невзирая на деньги, ему меньше всего хотелось отправляться с жутким субъектом в пустые, темные «меблированные комнаты», но и выбора он не имел.

Клэтч пересек зал и поднялся по лестнице. Снейк беззвучно, словно призрак, следовал попятам. Бармен не слышал шагов, а потому то и дело озирался.

Одна из комнат более-менее годилась важному гостю. Выбирать приходилось между глубокой запущенностью и скорбным упадком. По крайней мере, было сухо.

Снейк изучил скудное убранство. Помимо продавленного ложа, обнаружились керосиновая лампа и – в изобилии – отслаивающиеся, рваные обои.

– В самый раз.

– Отлично. – Клэтч перевел дыхание, попятился к двери. – Вот ключ…

– Хотелось бы общества. Женского.

– Запросто!.. – ухмыльнулся бармен. – Чего-чего, а такого добра в округе пруд пруди.

– Я буду ждать здесь.

Не говоря более ни слова, Клэтч удалился.

Где-то над городом бушевала гроза. Шторм шел попятам.

Девушку звали Пэтти.

Высокий незнакомец взял ее нетерпеливо и жадно, – очевидно, долго перебивался. Пэтти не теряла времени даром, и, покуда трудилась над эрегированным членом, изучила клиента с головы до пят. Каторжных татуировок на поджаром, мускулистом теле не обнаружилось, в отличие от множества шрамов, оставленных, насколько Пэтти могла судить, самыми разнообразными орудиями, начиная клинком и заканчивая цепью. Имелись вовсе неприглядные, – не иначе, следы острых зубов. Пэтти не задавала вопросов.

Была еще пара особенностей.

Чешуйчатая рука, правая, отливающая радужной зеленью. Прилегающие одна к другой чешуйки, гладкие, но прочные. На пальцах – желтые когти. Ладонь бледно-розовая, мягкая, как тельце моллюска. Левая рука была нормальной, человеческой, но от контраста Пэтти еще больше становилось не по себе.

Впрочем, она была профессионалкой, привыкла иметь дело с сомнительными типажами. Пэтти украдкой поднимала глаза, и, пока рот был занят, изучала лицо.

Суровая, подержанная физиономия не блещущего красотой человека. В глазах – холод и средоточие сил. Возраст – расплывчат, как у всякой рептилии. Между двадцатью пятью и сорока. Во рту, к ужасу Пэтти – длинный раздвоенный язык, как у огромной прямоходящей змеи. Впрочем, клиент разумно держал его подальше от прелестей Пэтти, лишь пару раз пустив в ход.

Постоялец был вооружен. Два тяжелых, ручной работы (продолжительное общение с бандитским отребьем приучило Пэтти разбираться в опасных штуковинах) револьвера с рукоятями сандалового дерева. Оба лежали по бокам, так, чтобы владелец сумел добраться во мгновение ока – а он сумеет, Пэтти не сомневалась. Один оставался в кобуре, другой марал маслом простыни. Близость пушек, способных начисто снести голову, проститутку возбуждало.

Третья пушка незнакомца находилась прямо между ногами, и к ней-то Пэтти могла прикоснуться безбоязненно. Наконец семя окропило ее грудь и живот.

Клиент некоторое время лежал без движения, после чего рассчитался и указал на дверь.

Преисполненная впечатлений, Пэтти выскочила вон.

Точно плеть-девятихвостка, молния рассекла небеса.

Грянул гром.

Клэтч выслушал донесение.

«Надо же, – думал он. – Его мать понесла от крокодила».

Бармен слыхал о жутких бурях, прозванных Штормами Постоянства, что бушуют далеко на равнинах. Всякий бедолага, застигнутый подобным феноменом, со всей определенностью претерпит самых неожиданных метаморфоз. С равной степенью вероятности он мог стать писаным красавцем, кошмарным уродом или набивным диваном. Шторма не повторялись: жертвы меняли цвет кожи на лазурный, получали две головы вместо одной или вовсе лишались таковой; превращались в здоровенных свинопауков, либо у них отрастали бесполезные крылья, – Клэтч встречал в свое время пару несчастных.

Говорили, будто некие умельцы – алхимики, маги или другие психи, – навострились создавать Шторма искусственно, в лабораторных условиях, но Клэтч не верил этим россказням. Ни копы, ни Парламент, ни муниципалитет не допустили бы, чтобы их драгоценный город подвергся перспективе превратиться незнамо во что, – только потому, что алхимик-недоучка по глупости перепутал колбы с чародейскими отварами.

Снейк пришел издалека, сразу видно. Возможно, с северной оконечности Сорквудистана, в это Клэтч поверил бы с большей охотой. Однако, бармен допускал и то, что во время странствий стрелок (судя по револьверам, увиденных Пэтти) угодил в Шторм, и, собственно, легко отделался – язык да рука, не критично.

Опасный и нелюдимый народ эти ганслингеры. Клэтч выслушал немало историй о похождениях знаменитых стрелков, таких как Джо Молоток или Брэт Пуля, но ни одной – о парне с раздвоенным языком и чешуйчатой рукой.

Говорили, искусству стрелка выучится несложно, нужно лишь уцелеть на протяжении десятилетий ученичества, и, как нетрудно догадаться, прикончить массу существ. Прежде они бродили по Пустошам, перегоняли скот и охраняли купцов, курсирующих между Сорквудистаном и портовыми городами. С появлением паровых караванов, способных за грош доставить сотню тонн груза на другой конец континента, эпоха ганслингеров подошла к концу.

Кто-то подался в бандиты, отправился искать удачи в дальних краях либо сгинул в недрах Сорквудистана, способного переварить самых несъедобных и жестких.

Клэтч не сомневался, что город переварит и Снейка.

Но сперва бармену хотелось узнать, что за игру тот затеял. Чешуйчатая конечность, интерес к делам рептилий – слишком нарочито для простого совпадения. Оба обстоятельства прекрасно друг друга дополняли, как притертые, смазанные шестеренки старого, проверенного временем механизма…