Гардеробщица: – Не обрадовал ты меня, Василич. Да уж ладно, держи. (Огляядывается. Суёт бутылку.)
Придётся тоже на ночь дёрнуть сто граммов. Хоть я и за здоровый образ жизни. А там, глядишь, и побеседуем с ней мирно. Успокою её твоим пророчеством.
Сцена 3
Там же.
Входит Гардеробщица.
Гардеробщица. (Взволнованно) Приходила, Василич!
Василич: – (Солидно, покровительственно) Неужели? Во-первых, здороваться надо.
Гардеробщица: – Ой не до здоровканья! Ужас. Ещё страшнее было. Явилось это привидение. Глаза запавшие. И вроде как запах от неё жуткий такой. Но не покойницкий. Нечеловеческий какой-то.
Василич: – Ну, и чего ты ей наплела? По глазам вижу, что лишнего наболтала. Давай, вываливай.
Гардеробщица: – Чего там наплетёшь… Смотрю на неё. В голос кричу! А голоса-то нет. Ну, как во сне часто бывает. А она всё ближе и ближе. Взяла меня за руку. А пальцы у неё холодные и костлявые. Я уж подумала, что вместо неё смерть моя пришла.
Постояли мы. Пригляделись друг к дружке. У меня душа в хвост ушла. Да, в хвост. Чувствую, что он у меня вырос будто. А она вдруг хихикнула. Так хихикнула, что я почти уже на том свете очутилась. Ну, думаю, сейчас на сковородку бросит!
Потом вспомнила я твои слова, уж не знаю, как вспомнила. Зашептала про тело вождя, про будущее. А она будто оттаивает. И глаза по-человечески засверкали. И рука нагрелась. Даже горячей стала. Потом отпустила мою руку-то, повернулась и пошла уверенно. Потом повернулась и пальцем погрозила: «Не вздумай молитвы тут ещё читать! Я явление материалистическое. Наукой приоткрытое. Через год учёные сообщат об открытии параллельного мира. Жди сообщений. Спи теперь спокойно, подруга». Ещё страшней мне стало. Так желают спать спокойно покойницам. Но ведь сказала она «теперь». Поэтому я успокоилась. Значит, не придёт больше.
Василич: – А хвост-то где? Пытается пощупать хвост. Но…Оба вскрикивают.)
Открывается дверь. Входит Мумия. Это молодая красивая женщина, изящно закутанная в длинный модный шарф. Здоровается. Улыбаясь, проходит мимо. Пройдя, оглядывается. Чуть приподнимает руку, делает ею круг, изображая лёгкое смущение. Скрывается в дверях.
Немая сцена.
О. А запах-то от неё французский. Как от моей дочки. Парфюмерный. Не помню, как называется. Но запоминается.
Трамвайные разговоры
Действующие лица:
Разговорчивый
Мрачный
Василий
Николай
Пассажир
Старушка
Кондуктор
Разговорчивый: — Давно трамвай ждёте?
Мрачный: — Порядком.
Разговорчивый: – Наверно, обедает.
Мрачный: – Лошадь кормит… Эх, на велосипед бы пересесть. Но самое верное – на автомобиль.
Разговорчивый: – Да, неплохо. Упакованы сто лошадок в моторчик. Гони себе и гони.
Мрачный: – Пока не упрёшься, как шампанское в пробку.
Разговорчивый: – Это да. Опасность подстерегает на каждом километре. А без автомобиля я ведь друзей теряю. У них у всех автомобили, а я нет-нет да подвезти попрошу. Прошу подвезти и чувствую, как у друга холодок стальной в голосе прорезается, а глаза становятся белые такие.
Я сначала даже себе не поверил и стал опыты проводить. То одного друга попрошу подвезти, то другого.
Ладно, когда на близкое расстояние прошу. В этом случае друзья даже гордятся таким своим подвигом. Снисходят, получая удовольствие. А вот когда куда подальше попрошу, тогда беда наступает, даже если по пути нам. Оказываюсь в этом далёко почти мгновенно.
Стал я анализировать поступки друзей и своё поведение. И всё понял.
Ведь им приходится терпеть меня всю долгую дорогу. Терпеть мои запахи, разговоры. А разговоры у меня всё время какие-то вредные получаются. То недовольство высказываю социальным положением, то составляю свои проекты переустройства общества, то правду вдруг начинаю говорить.
Они, эти планы, часто ведь какими-нибудь фруктовыми оказываются. Всегда слаще получаются, чем жизненный оригинал. Я это чувствую. И вдруг начинаю говорить уже голую правду. А на голое тело всегда реакция, знаете, сильная такая получается. Непроизвольная.
Мрачный: — (Вздыхает) Это да. Тело есть тело…
Мрачный: – Хорошо, что павильоны с лавками поставили на остановках. Посидеть можно. (Садится)
Разговорчивый нервно ходит.
Мрачный: — Да не мельтеши ты… Сядь.
Разговорчивый: — Не могу сидеть. Волнуюсь!
Мрачный: — Зря. О! Конец дебатам – подана развозка! Нас лошадь ждёт, товарищ Правда!
Звук трамвая.
Входят в трамвай.
В кресле сидит Василий, входит Николай, потом Пассажир 2 и Пассажир 3
Николай: — О! Василий! Какими судьбами?
Кондуктор: — Следующая остановка Мальцевский рынок!
Василий: — Здорово, Колька! Вообще-то я этим маршрутом езжу почти сорок лет. В техникум, потом на работу. Помнишь, тогда здесь ходил «семнадцатый»? А вот здесь, у больницы Раухфуса, росли громадные тополя. И дальше, там, где сейчас «Октябрьский», была Греческая церковь.
Николай: — Конечно, помню. Я у Московского вокзала садился на «четверку», когда учился на Васильевском. И помню, как ломали эту церковь. Пацаном был, радовался, интересно было, что здесь новое построят.
Её несколько недель шаром разбивали. Но мне как-то жалко было. Церковь небольшая была, зато площадь казалась большой. Теперь «Октябрьский» огромный, а площади нет. (Показывает фигу)
Василий: — Да, крепкая была церковь. Бьют-бьют шаром, а только осколки летят да пыль красная поднимается.
Это при Никите, кажется, было?
Разговорчивый: — По-моему уже при Брежневе. Никиту только сковырнули.
Николай: — А Лёня бойкий тогда был, шустрый, говорливый.
Василий: — Что ты! Это он уже на восьмом десятке сдал, после осложнения гриппозного. И космонавтов, как и Никита, любил встречать.
Музыка. Звук трамвая.
КОНДУКТОР: — Остановка БКЗ Октябрьский!
Входит старушка с большой сумкой
Пассжир 1: — А я вот в этот гастроном с бабушкой ходил, она кусковой сахар любила. Покупала только здесь почему-то. Большие такие куски, красивые, таяли медленно… Глянь-ка, вон тоже бабуся вошла. Садись, бабушка, отдохни.
Старушка: – Спасибо, милый! – Бабушка усаживается, пристраивает сумку. – Мне ехать-то недалеко. – Вздыхает. – А редко теперь бабкам места-то уступают, у-у редко. То на ушах наушники, то в окошко глядят, то хихикают меж собой. Да, уж Бог с ними, может, кто и вправду усталый, жизнь-то нынче тяжелая. Пусть уж лучше сидят, отдыхают.
Пассжир: — У меня, бабуся, свой, такой же – без царя в голове. Учебу бросил, хорошо хоть работать пошел кладовщиком на складе каком-то паршивом. Дома вот врубит музыку в двенадцать ночи, скажешь: соседей хоть бы пожалел, если нас не жалеешь. Теперь, вон, и оштрафовать могут, если пожалуются. Раз уже приходили. А он: «Я люблю громкую музыку». Короче, как об стенку горох…
Старушка: — А у меня внучок толковый. Учится хорошо, чего попросишь – сделает. Старухе много ли надо-то? И я ему стараюсь угодить. Может, хоть память о себе хорошую оставлю, вспомнит бабку.
Василий: — Я вот свою вторую бабку ни разу не видел. Думал, что ее и не было никогда. Потом уже узнал, что жила на Орловщине. До нас так и не доехала, и мы почему-то у нее не бывали.
Старушка: – Ничего, милый. Ты поставь в церкви свечечки за упокой. Тебе будет легче, и она порадуется.
