Кева кивнула, когда Инэвера закончила, и указала на верстак, где стояли сосуды с металлической стружкой, приготовленной к плавке. Рядом собрались най’дама’тинг.

– Драгоценные металлы лучше проводят магию, чем простые. Серебро надежнее меди, золото вернее серебра. Но переход никогда не бывает совершенным. Всегда что-то теряется.

Она посмотрела на Инэверу:

– Что драгоценнее золота?

Инэвера замялась, но не взглянула на остальных в поисках подсказки. Мотнула головой:

– Приношу извинения, дама’тинг. Я не знаю.

Кева издала смешок.

– Ты и впрямь была бы ровней тезке, если бы знала. Дамаджах, да будет она благословенна, поведала много тайн в священных стихах. Но в мудрости своей утаила прочее, чтобы не украли соперницы. С тех пор прошли тысячелетия, и многое утрачено – метки невидимости, силы Копья и Короны, а с ними и святой металл. – Она взяла сосуд. – Поэтому начнем с меди…

Через несколько недель Инэвера стояла перед посеребренным стеклом и мягким карандашом рисовала себе метки вокруг глаз. Она тысячу раз чертила символы из Эведжах’тинг, в том числе перевернутые, зеркальные, чтобы полностью овладеть мастерством.

Девушки постарше, включая Мелан и Асави, продвинулись дальше карандаша. Они носили на лбах изящные венцы из меченых монет, но первый венец Инэверы остался недоделан, лежал в поясном мешочке и представлял собой гремучий набор недомеченных монет и золотой проволоки.

Она закончила рисовать, и Кева внимательно изучила ее труды, крепко взявшись за подбородок и резко меняя угол зрения. Она ничего не сказала, ограничилась слабым удовлетворенным выдохом, однако для Инэверы он значил больше, чем самая цветистая похвала. Найдись в ее работе малейший изъян, дама’тинг высмеяла бы перед всеми, заставила умыться и рисовать заново.

Инэвера содрогнулась, когда дама’тинг окунула палец в небольшую чашу с черной жидкостью, которая напоминала чернила, но по одной вони ясно, что это вытопленный демонов ихор.

Он оказался теплым, Кева легчайшим касанием мазнула ей лоб, но жжения, вопреки опасениям Инэверы, не возникло. Немного защипало, как от статического разряда, и она ощутила магию, которая поползла по коже, притянулась к карандашным меткам и заплясала вдоль тонких штрихов.

А затем глаза ожили. Инэвера задохнулась от новых ощущений и утратила центр. Тусклый меточный свет в помещении смылся сиянием, оно хлынуло из каждого угла, потекло по полу и просочилось в стены, окутало аурой Кеву и девушек. Это свет Эверама, поток энергии, которой они алкали каждое утро при упражнении в шарусаке; пламень в их центрах, наделяющий жизнью и силой все живое. Это бессмертная душа.

И она видела ее так же четко, как солнце.

– Хвала Эвераму во всей его славе! – Инэвера упала на колени, сотрясаясь в плаче под лучами радости и красоты.

– Положи руки на пол, – велела Кева. – Пусть слезы текут свободно, иначе они размоют карандаш и все исчезнет.

Инэвера немедленно уперлась ладонями в пол и ужаснулась при мысли, что может лишиться драгоценного дара. Слезы капали на каменный пол, рождали крохотные воронки в курившейся по ала магии. Она ожидала насмешек от Мелан и других девушек, но царило молчание. Несомненно, все они были так же потрясены, когда впервые узрели свет Эверама.

Когда ее перестало трясти, Кева бросила на пол шелковый носовой платок, Инэвера аккуратно промокнула глаза и встала. Остальные безмолвно наблюдали.

Кева указала на каменный пьедестал, гладкая поверхность которого была изрезана десятками меток. Кое-где они прикрывались отшлифованными камнями. Инэвера уже видела, как дама’тинг использует этот пьедестал для управления светом и температурой, но комплекс действий оказался слишком сложен для ее понимания.

Однако теперь, когда глаза омылись светом Эверама, она рассмотрела силу, что текла по сети. Узор, казавшийся загадкой секундой раньше, стал ясен, как детская игрушка-головоломка.

– Убавь свет, – приказала Кева. – Для этого урока он не понадобится.

Инэвера мигом повиновалась, передвинула одни полированные камни, а другие убрала в небольшой таз.

Меточный свет померк, но зрение Инэверы только обострилось, когда избавилось от ненужной яркости, и в свете Эверама все стало даже отчетливее.

– Меченое зрение сослужит тебе бесценную службу, пока будешь постигать наше ремесло, – проговорила Кева. – Оно запрещено только в глубоких кельях Палаты Теней, где вырезают кости.

Пролетели месяцы, Инэвера с головой погрузилась в учебу. Проснувшись, отрабатывала шарусак, потом помогала дама’тинг врачевать, а затем шла на уроки истории, рисования меток, приготовления ядов и снадобий, пения, танцев и соблазнения. Девушки по-прежнему ее избегали, особенно после того, как застали за вырезанием по деревянным костям, в котором она на годы опередила многих рожденных для белых одежд.

И каждый вечер ее избивала Мелан, прикрываясь упражнением в шарусаке. Прошло полгода, но Кева оставалась не вполне довольной успехами Инэверы, и Мелан по-прежнему отказывали в посещении Палаты Теней.

Каждую ночь Инэвера спала одна, обладая лишь Эведжах’тинг, который прижимала к груди, тогда как другие девушки шептались во тьме или делили постель и обменивались ласками. Даже во сне ей исправно являлись семь костей, что определили ее судьбу со дня Ханну Паш. Она бы рыдала, но не хотела доставлять удовольствие Мелан и Асави, которые всегда лежали вместе по соседству.

Инэвера стояла с гордым видом, пока Кеневах осматривала большие чаши. Там, в песке, Инэвера нарисовала самые сложные круги, какие ей приходилось чертить. Каждый состоял из сорока девяти меток, что связаны для содружественной работы. Между чашами стоял ее учебный ящик с единственной меткой в центре.

Метки отчетливо читались в мелком желтом песке, но мастерство Инэверы ни разу не подвергалось настоящему испытанию, и она не знала, удержат ли они силу.

Кева стояла рядом с матерью, рассматривала метки, но ни произносила ни слова. И незачем. О многом говорило уже то, что она сочла Инэверу достойной испытания на предмет хора, хотя ее обучение длилось меньше двух лет.

Наконец Кеневах кивнула:

– Задерни шторы.

Инэвера подчинилась, и дамаджи’тинг извлекла из бархатного мешочка с хора большую кость демона. Сколько же крови шарумов пролилось ради этой кости?

Она сложила руки лодочкой, и Кеневах опустила туда бесценный фрагмент алагай хора. Инэвера впервые в жизни прикоснулась к кости демона, и хотя Эведжах’тинг предупредил, чего следует ждать, ощущение все равно оказалось чуждым. Ладони закололо от силы, которая привлекла к себе кровь, как магнетит притягивает железо.

Она осторожно и благоговейно положила кость на метку между чашами, и метки засветились. Сначала слабо, а потом все ярче по мере того, как извлекали силу из кости. Песок потемнел, но они разожглись золотым светом. Круги начали вращаться. Сперва еле дрогнули, и Инэвера решила, что ей померещилось, но скорость наросла, возник водоворот, как в кастрюле, если сильно помешать ложкой. Круги перетекали один в другой, превращались в восьмерку.

Кость демона скрылась в этой воронке, последовала яркая вспышка, и чаши почернели. Во мраке перед Инэверой заплясали краски, дезориентируя и кружа голову.

– Готово, – известила Кеневах. – Раздвинь шторы.

Инэвера пошла через темное помещение, она спотыкалась и больше полагалась на память, чем на зрение. Нащупала толстые складки, раздернула шторы и наполнила комнату светом.

Затем вернулась к Кеневах и Кеве и ахнула при виде чаш, купающихся в лучах солнца. Песок исчез, бесследно пропала и кость демона, что лежала между ними. Левая чаша наполнилась прозрачной водой. Правая – кускусом, от которого поднимался пар, впору подать на стол.

Готовясь к испытанию, Инэвера постилась шесть дней, утром и вечером обходилась глотком воды из чашечки для кузи. У нее пересохло в горле, а в пустом желудке поселилась тупая боль. От аромата кускуса в нем заурчало.