Татьяна остановилась, посмотрела на фотографию, которую держала все это время в руках, смахнула набежавшие слезы и спросила у меня:
– Вот у тебя, Ева, сейчас двое детей, ты их двоих любишь?
– Конечно! – воскликнукла я. – А как же иначе?!
– Вот и я когда Пашу родила, поразилась, как можно одного любить, а другого нет! – печально сказала Татьяна. – А мамуля моя, наоборот, не понимала, как можно двоих любить и прямо спрашивала: “Танька, ну неужели ты и правда, Дениску любишь? Ну, врешь же?”. И недоверчиво мотала головой, когда я пыталась убедить ее, что люблю, и первого, и второго.
– Я ей даже замечания делал не раз, – добавил Василич, – чтобы при детях такие разговоры не вела.
– Мама его слушается, представляешь, – усмехнулась Танюшка, – отца так никогда не слушалась, как Василича.
– Опытный педагог со всеми общий язык найдет, – похвалила я.
– Ну да, – ответила она, – только вот с Сашкой не смог… Вообщем, закончил Сашка диплом с отличием, устроился на завод. Тогда же еще заводы были! Женился, квартиру кооперативную приобрел, даже машину купили, а детей у них все никак не получалось. Жену его, кстати, тоже Татьяна зовут. Очень сильная женщина, даже на маму нашу чем-то похожа. Общий язык они, во всяком случае, сразу нашли и шпыняли Сашку уже вдвоем, а тот радовался! Маме же угодил в очередной раз! Эх, Сашка, кабы иметь мне тогда теперешние мозги может, и удержала б я тебя от такого шага!
– Не казни себя, душенька, – сказал Василич, вставая и разминая спину, – нет, твоей вины в его смерти. Пойду я на кухю, начну грибы варить на засолку. Если понадоблюсь, зовите.
– Давайте, я помогу? – предложила я.
– А, давайте, – сказал Василич, – вы промывайте и нарезайте. Сейчас я вам перчатки выдам, воды принесу. И домой возьмешь, Ева, уже варёные, мужиков своих побалуешь!
– Давай, Василич, а то что-то, правда, разболталась я, – освобождая стол, сказала Татьяна, – неси воду, остальное я сама приготовлю.
– Сиди, Танюшка, рассказывай спокойно, – погладил по плечу жену Василич.
– Ладно, – ответила Татьяна, – на чем я остановилась? А! Про жену! Ну, так вот, жили они хорошо, пока перестройка не началась. Завод начал потихоньку сокращаться, потом талоны, киллометровые очереди за продуктами. Ты не помнишь уже, наверное? Маленькая тогда была?
– Да почему же? Помню очень хорошо! – ответила я, одевая перчатки. – У меня сестра младшая в 90ом родилась, и за молоком мне приходилось в очереди стоять. Порой, полдня только за одним молоком и стояла. Цистерны тогда возле магазина были, и карточки помню. Даже помню, как отцу зарплату тушенкой выдавали.
– О! Тушенкой это вам круто повезло! – усмехнулась Татьяна. – Некоторым гайками зарплату выдавали, а некоторым вообще не выдавали. Многие тогда расстерялись, как жить, как зарабатывать, вот и Сашка наш тоже, но крутился, как мог. Даже грузчиком подрабатывал. Мама тогда смеялась над ним, что инженер с высшим образованием до грузчика опустился, а тут ещё и Татьяна забеременела. Радости то было сколько! Уже и не надеялись! Но беременность золовку мою совсем с ума свела, она день и ночь только об одном и говорила: “Как жить будем?! На что малыша кормить!?”. Вдвоём с матерью на него нападали, вот он и подрядился на лесорубку ездить. Деньги там неплохие, по тем временам, платили! Так и ездил месяц дома, месяц там, а когда Костику было месяцев семь, приехал он с рейса и домой попасть не смог. Татьяна замки сменила, Сашке даже дверь не открыла, крикнула через неё, что за другого замуж выходит. Он, ясное дело, сразу к родителям, а там мать, как услышала про это, скандал закатила.
– Почему? – удивилась я, нарезая грибочки. – Он-то в чем виноват?
– Так вот ни в чем, вроде, – ответил, вышедший на веранду Василич, занося с собой аромат варёных грибов, – да только у неё своя правда была. До сих пор в ушах её слова стоят. “Значит, так, – говорит, – сейчас идёшь к жене и к сыну. И терпишь, раз такой дурак! Что смотришь на меня?! Кому ты нужен такой никчемный? Кто тебя терпеть то будет, дурня?! Погуляет и забудет, в семью вернётся. А не пойдешь, будешь всю жизнь бобылем жить. Понял?” Кошмар! Отец, обычно молчаливый, тут не выдержал, замахнулся на нее и сказал: “Ты что мелешь, дура-баба?! Совсем из ума выжила?” Единственный раз, на моей памяти.
– Да, – сказала Татьяна, снимая перчатки, – отец у нас очень спокойный был, никогда голос не повышал. Но тогда, даже я испугалась его крика. А маме, хоть бы что! “Что хотите, делайте, – говорит,– но чтобы здесь я этого неудачника больше не видела. Нет у меня больше сына!” На Сашку смотреть было больно! Нет, я маму не осуждаю! У каждого свои тараканы в голове, невозможно кого-то заставить любить другого, уважать и заботиться тоже! Но, как мать, понять ее не могу!
– Я – не мать, но тоже не могу, – поддержал жену Василич, – и объяснить её поведение тоже не могу, хотя и пытался!
– Вообщем, скандалов еще было, ое-ое-ей! – продолжила Танюшка, разливая янтарный напиток из графина. – Сашка пить начал, один, на даче. Мастерил все что-то, веранду эту он строил, сарай тоже. Но к вечеру обычно лежал в стельку пьяный. Танька в суд подала на лишение родительских прав, а потом и вовсе заявила, что Костик нам не родной. Сашка ещё пуще запил! Конечно, это не оправдание пьянству, но, кто его, знает какого это – предательство такое и одиночество при живых родителях?! Не дай Бог никому! Отец то, конечно, помогал ему и лечиться уговаривал, мы с Василичем сколько раз говорили с ним, но он только рукой махнёт: ”Да чего уж!” и молчит, молчит.
Голос её дрогнул, из глаз полились слезы и я, не выдержав, подошла к ней, обняла, гладя по голове. Что тут еще можно сделать или сказать?! Трагедия ее семьи. Потеря близких. От несказанных в нужное время слов. И от сказанных, самым важным человеком в жизни каждого, совсем ненужных слов, которые ранят больнее всего. Слов матери! Конечно, горько осознавать, что можно было, что-то сделать, но не сделано!
– Поплачь, душенька, – ласково произнес Василич, подавая платок, – поплачь. Я пойду, чай нам, все-таки согрею!
– Согрей, Василич, – сквозь слёзы, сказала Танюшка, – а то, как то неправильно получается у нас! Гостей так не встречают! Я ведь, потом думала, лучше бы он кричал и дебоширил, хоть бы знали, что у него на душе. Хоть бы выплескивал эти страдания, не копил бы их. Может, и смогли бы ему помочь! А то ведь как получается, у всех свои заботы, у меня Денька маленький, Пашка на подходе, забот полный рот. Поговорила с ним и вроде бы, как свои обязанности выполнила, руками развела: “А что я могу сделать?!” и пошла дальше своими делами заниматься. Мать, когда на дачу приезжала, смеялась над ним издевательски, он удочки закинет и на рыбалку, до их отъезда не появлялся. А в тот день решили они с ночевкой остаться. Что она там ему опять наговорила, не знаю, но он сделал, то, что сделал! А потом и папуля…
– Ладно, Танюш, если тебе тяжело, хватит рассказывать, – попросила я ее, – самое главное я поняла. Вот только почему он сказал, что его забыли? Раз ты думала об этом.
– Думала, – ответила она, вытирая слезы, – первое время постоянно думала, а как не думать было?! Мама постоянно про это говорила, Сашку проклинала. Я возражала, конечно, но не особо. С ней не поспоришь! А потом молоко у меня пропало, Василич маму отчитал, она замолчала. Потом у Павлика аллергия на коровье молоко вылезла, Дениска болел постоянно и как то под запрет и перестали мысли появляться. Забыли, конечно! И на могилку даже не ездили, его не рядом с отцом похоронили. За городом, в Матвеевке! Кстати, там и правда часовня есть! Правда заброшенная уже тогда была.
– Девочки, чаек! – провозгласил Василич, внося дамящиеся чашки.
– Грибы то варятся? – ворчливо спросила Татьяна.
– Обижаешь, душенька, – усмехнулся Василич, – уже последняя партия варится.
– И что б, я без тебя делала! – с нежностью посмотрела она на мужа. – Вот мне видишь, как повезло! У меня Василич! Всякое, конечно, бывало, и ругались тоже, но все равно пытались понять друг друга и больно не ранить. Я и сыновьям всегда вдалбливаю, все люди разные – то, что одному в радость другому в тягость, одного одним словом можно ранить, а другой лишь посмеется после потока брани. Поэтому, как бы ты к человеку не относился, не суди и если можешь, поддержи! Надеюсь, они поняли!
