© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2010

© ООО «РИЦ Литература», 2010

Наш рассказ начинается с осени 312 года христианского исчисления. Несколько месяцев перед тем, как в Риме Максенций, сын Максимиана, вырвал преступной силой из рук своего отца управление, в Галлии после смерти Констанция Хлора был возведен войсками на престол сын его, Константин. Между обоими монархами западная половина Римской империи была разделена таким образом: Максенций управлял Италией, землями Африки по северному берегу и Египтом, а Константин – Галлией, Испанией и Британией. Константин строго следовал примеру своего отца: любовью приобретать привязанность своих подданных, Максенций же старался защищать похищенную им корону все более и более невыносимым тиранством. Поэтому римляне из года в год все с большим влечением стремились в Галлию, так как Константин, кроме прекрасных качеств монарха, имел еще то преимущество пред Максенцием, что был прямым наследником императорской династии, тогда как отец Максенция был простым, суровым человеком из Иллирии, которому Диоклетиан пожаловал пурпур единственно ради его дикой храбрости. Это настроение в главном городе было Константину так же хорошо известно, как и личная неприязнь к нему самого Максенция. Он не сомневался, что между ними произойдет когда-нибудь кровавая стычка. Максенций же, будучи неприятелем его, даже желал такой стычки, надеясь на вдвое большее число своих войск и на богатые источники помощи. Не раз уже возбуждал Константин недовольство своих полководцев, избегая вызова противника. Он многократно получал письма из высших слоев римского общества, в которых его просили перейти Альпийские горы и освобождением Рима приобрести господство над Италией и африканскими провинциями. Однако, чувствуя себя довольно сильным в оборонительной войне, Константин считал силы своих войск далеко не достаточными, чтобы предпринять поход на Италию и напасть на неприятеля в его собственной земле. Поэтому он и старался избегать всякой возможности полного между ними разрыва, выражал Максенцию как при наступлении каждого нового года, так и в день его восшествия на престол письменно свои поздравления, хотя последний никогда не отвечал на эти знаки уважения.

Константин, которому было в то время 38 лет, прожил лето 312 года в Южной Франции, вблизи города Лиона. В последних числах сентября, вернувшись с маневров, он только хотел войти в свою палатку, как Аниций Паулиний, один из благороднейших сенаторов Рима, одетый в лохмотья, бросился к его ногам. Константин тотчас узнал сенатора, который был продолжительное время полковником при его отце, поднял его и изумленно спросил, что заставило его прийти сюда из Рима в таком виде.

– Император мой, – сказал Паулиний со слезами на глазах, – знай, что Максенций отнял у меня сначала жену, а потом обвинил меня самого в государственной измене. С помощью верных друзей и под защитой бессмертных богов, мне удалось убежать из тюрьмы; однако что стало с моими детьми? Отомсти за меня, император, отомсти за «поруганный» Рим, отомсти за себя самого. Если бы ты мог быть глух к просьбам сената, нечувствителен к слезам наших жен и детей, равнодушен к страданиям всего римского народа, то знай, что между жертвами тирана находятся и потомки божественного Клавдия, прадеда твоего. В своей ненависти к тебе этот мерзавец дошел даже до того, что велел разбить твои статуи и на портретах твоих выколоть глаза.

Полководцы, окружавшие Константина, слушали с возрастающим негодованием рассказ так тяжело оскорбленного человека; при его последних словах гнев их вспыхнул ярким пламенем, и они невольно схватились за мечи. Особенно молодые, в жажде подвигов, требовали отомстить кровью за нанесенный императору позор. У него самого при этом известии щеки запылали от гнева, глаза его сверкали под мрачно сдвинутыми бровями. Многое прощал он до сих пор Максенцию, но этого личного тяжелого оскорбления он не должен был перенести молча.

Константин попросил своих полководцев оставить его одного. Он имел обыкновение каждое важное предприятие обсуждать в тихом уединении, теперь же он менее всего хотел спешить со своим решением. Между тем, как он в серьезном размышлении, пылающий гневом и негодованием, ходил взад и вперед по своей палатке, весть о нанесенном ему позоре распространялась, как молния, между солдатами и скоро во всем лагере слышен был клич:

– Идем на Рим! Смерть преступнику!

Императору между тем пришлось перенести тяжелую внутреннюю борьбу. Сколько ни принуждало его желание требовать с мечом в руках удовлетворения за дерзкое оскорбление, однако он никак не мог решиться. Чтобы прийти к окончательному решению, он призвал к себе жреца Гордиана и велел ему спросить волю богов, а потом созвал своих офицеров, а также и сенатора Аниция Паулиния на военный совет.

Тут были отчасти старые, опытные воины, сражавшиеся на востоке против персов, на Рейне против германцев и бывшие в походах как в Египте, так и в Британии; многие же были еще в юных летах и – соратниками Константина. Самым младшим из них был Centurius, или капитан Кандид, благородный юноша с красивой наружностью, попавший в число приближенных монарха благодаря храброму удару меча, которым он спас однажды в битве жизнь Константина.

Кандид был сын Кастула и Ирины. Его отец и обе сестры умерли мученической смертью, а он, как и они, был всей душою христианин. Все солдаты почитали храброго, благородного юношу, христиане же, в большом числе находившиеся в армии Константина, видели в нем пример всех добродетелей. Как вавилонские юноши остались невредимы в пламени печи, так и он вышел из всех искушений солдатской жизни невинным, неиспорченным.

В военный совет императора (Consilium Principle) входили также короли и командующие германскими и британскими вспомогательными войсками, а между ними особенно выделялся Ерок, король алеманов, несмотря на семидесятилетний возраст – высокий, коренастый немецкий воин, похожий на исполинские дубы в его родных лесах, с глубоким шрамом на лбу и белой до пояса бородой. Его шлем состоял из черепа зубра, бурая медвежья шкура служила ему плащом, за поясом висел громадный меч – почтенное наследство его предков, получивших его от Тора – бога войны в вознаграждение за геройство. Константин уважал этого старика тем более, что, благодаря его большому влиянию, войска провозгласили его императором после смерти отца.

Когда собрался военный совет, император начал говорить:

– Вы слышали, какой позор причинил мне Максенций. Не нужно мне, клянусь Юпитером, вашего требования, не нужны восклицания солдат, чтобы побудить меня к мести. Однако, как бессмертные боги не наказывают сразу каждое преступление, а выжидают, так и монарху следует действовать обдуманно. Поэтому я пригласил вас, чтобы узнать ваше мнение, а кроме того, велел спросить волю богов в этом важном деле, и скоро мы узнаем их ответ от жрецов.

После этого объяснения поднялся король Ерок.

– Я думал, – сказал он с едва заметной усмешкой, которую мог позволить себе, – что ты пригласил нас объявить нам, чтобы на рассвете завтрашнего утра армия была готова к походу, что через месяц ты хочешь быть перед воротами столицы. Клянусь Вотаном, этот поход должен длиться всего несколько недель, в котором ты удар за ударом с буйной неотступностью должен победить неприятеля. Максенций должен, еще в постели лежа, услышать стук наших мечей о двери его спальни.

Сам Константин сознавал возможность успеха только в чрезвычайно скорой атаке на рассеянные в верхнеитальянских стоянках легионы и в смелом походе прямо на Рим. В этом же смысле высказались полковники и военные трибуны; командующий флотом ручался за взятие Корсики и Сардинии, равно и за доставку провианта для сухопутной армии, и только что Константин хотел повторить знаменитые слова Цезаря: «Alea jacta est» (жребий брошен) – как в заседание явился Гордиан с венком из цветов на голове и с жезлом гадания в руке.