– Да, – сказал Хорнблауэр.
– Помню, – продолжал Фрир, – как толпа требовала, чтоб Веллингтона повесили, пытали и четвертовали – это после Синтры. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?
– Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, – коротко отвечал Хорнблауэр.
Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.
– Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, – говорил Фрир. – Не то чтоб я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. У его дружков на круг выходит двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?
– Имел честь.
– Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками.
– Да, – сказал Хорнблауэр.
Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк.
– Питерсфилд вон за тем холмом, – сказал Фрир. – Полагаю, вас дожидается целая толпа народу.
Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у «Красного Льва», еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства.
– Это все газеты, – ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. – Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация… реформы… дела флотские… Толпа желает участвовать во всем.
Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа, приветствовавшая его в Гилфорде – там как раз кончался базарный день – воняла пивом и потом. Хоть одно утешало – с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми.
Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось.
– Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, – улыбнулся Фрир. – Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша.
Однако никто на них не напал. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Путни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам.
– Номер десять Даунинг-стрит, приятель, – велел форейтору Фрир.
Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира – тот, едва войдя, прошептал Персивалю: «Не подведет». Разговор длился не более десяти минут, официальные с одной стороны, сдержанный с другой. Премьер-министр явно было сегодня не разговорчив – по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии.
– Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, – сказал Фрир. – Господи, сколько нам приходится работать!
Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плаванья. Окна Уайтхолла ярко светились. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Его звали Пальмерстон, он был заместитель министра иностранных дел. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют.
– Совершенно правильно, – сказал Пальмерстон. – Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Кретин бы, наверно, и проболтался. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. А что стало с каторжниками?
– Первый лейтенант «Триумфа» завербовал их на службу, сэр.
– Значит, последние три недели они служат матросами на королевском корабле? Я лично выбрал бы каторгу.
Хорнблауэр считал так же. Он порадовался, что хоть один высокопоставленный чиновник не питает иллюзий по поводу прелестей флотской службы.
– Я разыщу их и выпишу сюда, если удастся уговорить ваше адмиралтейское начальство. Я нашел бы им лучшее применение.
Лакей принес записку, Пальмерстон развернул и прочел.
– Его Королевское Высочество желает вас видеть, – объявил он. – Спасибо, капитан. Надеюсь, что буду иметь удовольствие встретиться с вами в самом скором будущем. Наша беседа оказалась весьма полезной. А луддиты крушат станки на севере, и Сэм Уитбред рвет и мечет в Палате Общин, так что вы явились как нельзя кстати. Всего доброго, сэр.
Последние слова испортили все впечатление. Пальмерстон, планирующий новую кампанию против Бонапарта, завоевал уважение Хорнблауэра, Пальмерстон, вторящий Хукхему Фриру, утратил.
– Зачем я понадобился Его Королевскому Высочеству? – спросил Хорнблауэр Фрира, когда они вместе спускались по ступеням.
– Это будет для вас сюрпризом, – игриво отвечал Фрир. – Может быть, вы пробудете в неведении до утреннего приема. Об этот час принцуля редко бывает настолько трезв, чтоб заниматься делами. Может быть, он уже в стельку! Беседуя с ним, будьте поосторожней.
У Хорнблауэра голова шла кругом. Он вспомнил, что еще утром выслушивал свидетельские показания на трибунале. Сколько всего произошло за этот день! Он пресытился новыми впечатлениями. Ему было кисло и муторно. А леди Барбара и его сын совсем рядом, на Бонд-стрит, в какой-то четверти мили отсюда.
– Который час? – спросил он.
– Десять. Молодой Пальмерстончик засиживается в Военном министерстве допоздна. Пчелка наша трудолюбивая.
– Ox, – сказал Хорнблауэр.
Бог весть, когда удастся улизнуть из дворца. С визитом на Бонд-стрит придется повременить до утра. У дверей ждал экипаж, кучер и лакей щеголяли красными королевскими ливреями.
– Лорд-гофмейстер прислал, – объяснил Фрир. – Трогательная забота.
Он подсадил Хорнблауэра и залез сам.
– Встречались с Его Королевским Высочеством?
– Нет.
– Но при дворе бывали?
– Дважды присутствовал на утренних приемах. Меня представляли королю Георгу в девяносто восьмом.
– А! Принцуля не то что его отец. А с Кларенсом[7] вы, я полагаю, знакомы?
– Да.
Экипаж остановился у ярко освещенного подъезда, двери распахнулись, лакеи помогли гостям. Вестибюль сверкал огнями, кто-то в ливрее, пудреном парике и с белым жезлом оглядел Хорнблауэра с головы до пят.
– Шляпу под мышку, – прошептал он. – Сюда, пожалуйста.
– Капитан Хорнблауэр, мистер Хукхем Фрир, – объявил кто-то.
Огромный зал ослепил светом свечей. В дальнем конце, широкой паркетной гладью, сверкала золотом и драгоценностями небольшая кучка людей. Кто-то во флотском мундире шел навстречу – Хорнблауэр узнал шишковатую голову и глаза навыкате герцога Кларенса.
– А, Хорнблауэр, – сказал тот, протягивая руку. – С возвращением вас.
Хорнблауэр склонился над его рукой.
– Идемте, я вас представлю. Это капитан Хорнблауэр, сэр.
– Добрейший вечерок, капитан.
Тучный красавец, прожигатель жизни, изнеженный, хитрый – вот последовательность впечатлений, которые Хорнблауэр составил, кланяясь принцу-регенту. Редеющие кудри, похоже, крашены, влажные глаза и красные отвислые щеки – сразу видно, что Его Королевское Высочество плотно отобедали, чего про Хорнблауэра сказать было нельзя.
– Только о вас и разговору, капитан, с тех пор, как ваш тендер – как его бишь? – вошел в Портсмут.
– Да? – Хорнблауэр стоял навытяжку.
– Да. И правильно, черт побери. Правильно, черт побери, говорят. Здорово вы это провернули, капитан, прямо как если бы я сам взялся. Эй, Конингем, представь.
