Мы на опушке леса.

– Остановись, пожалуйста, – попросил он. – Объясни мне эту штуку; она прямо удивительная. Я обыкновенно не делал прогулок дальше этого места. Я уже старая тряпка. Ты можешь, если хочешь, потом отправиться дальше…

Я принялся демонстрировать перед ним свою машину и заметил при этом, что гудок мой был испорчен и требовал починки. С помощью двух винтиков и кусочка проволоки я вернул гудку всю его прежнюю мощь. Лерн при этом расцвел от удовольствия. Затем я продолжал свою лекцию, и внимание моего слушателя росло почти с каждым словом.

Правда, дело заслуживало интереса. Хотя за последние три года моторы мало изменились в своих главных частях и первоначальной структуре, зато снабжение их всем необходимым стало гораздо совершеннее, и в подборе прикладного материала проявлена необыкновенная изобретательность. При постройке моего автомобиля, например, имеющего минимальную величину, не пущено в ход ни одной деревянной щепочки. Мой роскошный и точный восьмидесятисильный автомобиль целиком состоял из алюминия, никеля, бронзы, чугуна и стали.

Действительно, достойна удивления степень совершенства, достигнутая в постепенном, изо дня в день настойчиво растущем автоматизме машины.

В настоящее время все ее части сделались автоматами, и один механизм регулируется другим. Шофер не больше чем рулевой. Стоит только машину пустить в ход, как она сама собой станет проявлять свое неослабное усердие. Вызванная к деятельности тобой, она остановится только по твоей же команде. Короче говоря, современный автомобиль обладает свойствами существа, наделенного спинным мозгом, то есть инстинктом и рефлексами. Рядом с автоматическими движениями вырастают и произвольные, вызванные разумом управляющего машиной, так что он является, так сказать, ее мозгом. Разум побуждает ее к целесообразным, обдуманным действиям через посредство металлических нервов и стальных мускулов…

– Впрочем, – прибавил дядя, – сходство между этим экипажем и позвоночным животным поразительно!

Лерн попал на своего конька. Я внимательно прислушивался.

– Здесь, значит, имеются нервная и мускульная система, движение, передача и сосредоточие сил. Ну а разве этот стальной остов не скелет, Николай?.. По медным артериям течет жизненный сок – кровь. Газогенератор дышит, как легкие. Здесь с воздухом соединяются пары бензина, как кровь с кислородом. Грудную клетку здесь заменяет коробка, под которой пульсирует механическая жизнь… Наши суставы окружены особой жидкостью так же, как эти зубчатки маслом… Тысячу раз в минуту маленькая динамо рассылает ток по кабелю, подобному нашим нервам, в цилиндр, освобождая в нем разрывную силу газа, придающего машине страшную силу. Разве магнето не сердце машины, движущейся, пока работает ее сердце-магнето, и останавливающейся, когда оно перестает действовать? Магнето портится часто, или он работает неутомимо и непрерывно, как сердце, Николай?

– Да, милый дядя, как и сердце, магнето при хорошем с ним обращении действует долго, годами. Впрочем, его очень легко переменить, если есть в запасе другой…

– Здесь имеются резервуары-желудки, наполняющиеся и растрачивающие свое содержимое… А вот фосфоресцирующие, как у кошек, глаза-фонари… Голос-гудок… Короче – твоему экипажу недостает только мозга, но на этом месте ты ставишь свой и превращаешься в огромное, глухое, слепое, бесчувственное, бесплодное чудовище без вкуса и обоняния.

– Настоящий музей уродств! – рассмеялся я.

– Гм! – возразил Лерн. – Впрочем, автомобили сделаны из более удачного материала, чем мы. Подумай, этот холодильник… Какое прекрасное средство против лихорадки!.. А сколько такое тело при хорошем уходе может выдержать?.. Ведь оно безгранично податливо… каждую минуту можно его исправить… Разве ты не вернул ему только что голос? Так же легко ты мог бы ему вставить новый глаз!.. – Профессор горячо продолжал: – Какое мощное, какое страшное тело! Тело, позволяющее постоянно обновлять себя! Свойство, придающее неслыханную силу, броню, стократно увеличивающую его мощность и быстроту, А вы, люди, на ней, подобно марсианам Уэллса, в граненых цилиндрах! Вы – мозг замечательнейшего, остроумнейшего чудовища!

– Все машины таковы, дядя!

– Нет. Ни одна не представляет такого совершенного сходства с человеком. Ни одно животное, конечно, не сравнится с нею совершенством формы. Автомобиль – самый совершенный из всех созданных до сих пор автоматов. Он остроумнее самого тонкого часового механизма, это наиболее близкий к человеку андроид. Все остальные скрывают под покровом, сходным с человеческим, органы, стоящие в анатомическом отношении куда ниже органов виноградной улитки. В то время как здесь…

Он отступил на несколько шагов и, восхищенно глядя на машину, воскликнул:

– Великолепное создание!.. Как велик человек!

«Да, – подумал я, – в творчестве заложено немножко более красоты, чем в твоих преступных мешанинах из плоти и растительности. Но хорошо уже то, что ты это сознаешь!..»

Было уже поздно, но я все таки помчался в Грей л’Аббе за бензином. Дядя настолько влюбился в мой автомобиль, что, наперекор своей давнишней привычке, решил переступить границу своих обычных прогулок и поехал со мной.

Потом мы повернули в Фонваль.

Дядя с фанатизмом новообращенного то нагибался вперед и выслушивал мотор, то занимался исследованием смазочного крана. При этом он неотступно меня расспрашивал о малейших деталях моей машины и усваивал все это с невероятной точностью.

– Ну-ка, Николай, надави гудок!.. Убавь ход!.. Останови… Прибавь ход… Быстрее, быстрей!.. Довольно! Тормози!.. Теперь назад… Стоп! Замечательная штука!

Он смеялся. Лицо его сияло и похорошело. Кто посмотрел бы на нас в эту минуту, счел бы нас закадычными друзьями. Может быть, мы и были ими в тот момент… Я понял, что с помощью моей машины я доведу дядю до того, что он поделится со мной своими сокровеннейшими помыслами.

Он сохранил свое хорошее настроение до самого нашего приезда в замок. Даже близость его таинственного ателье не уменьшила его радости. И только в столовой она испарилась сразу. В то самое мгновение, как в нее вступила Эмма, лицо Лерна омрачилось. И вместе с улыбкой погас мой добрый старый дядя, и между нами за столом сидел опять старый, сварливый ученый.

Я почувствовал, как мало значили для него в сравнении с этой девушкой все его будущие успешные открытия и что он стремится к богатству и славе только для того, чтобы сложить их к ногам этой очаровательной женщины.

Несомненно, он ее очень-очень любит, так же как и я; наша любовь походила на жажду, вызывающую пересыхание в глотке и жар во всем теле. Разница была только в том, что он относился к ней как гурман, а я – как человек с волчьим аппетитом.

Будем хоть раз откровенны и честны! Эльвира, Беатриче – эти идеальные возлюбленные, и они были сначала только желанной пищей. До того, как их восхвалили в стихах, их жаждали… зачем далеко искать сравнения?.. как жаждут глотка свежей воды… Но для них нашлись потом звуки и краски, потому что они сумели сделаться предметами обожания; с этого момента в их объятиях пробуждалась нежность, эта тончайшая ретушь, этот бессознательный шедевр. Да, Лерн прав! Человек велик! Но для этого возвеличения его любовь сделала больше, чем механика. Любовь человека – удивительный, насыщенный мудрым и тонким ароматом, цветок, художество из художеств.

Но ни я, ни Лерн ничего не знали о небесной любви и никогда не вдыхали ее аромата… Мы пили сок мимолетного, грубого, жалкого цветка, наделенного стремлением к продолжению рода и цветущего для того лишь, чтобы превратиться в плод. Мы были одурманены этим угнетающим и отравленным сладострастием и ревностью напитком.

Барбара двигалась взад и вперед, небрежно прислуживая. Мы молчали. Я избегал встречи с очаровательными глазами Эммы, будучи уверен, что мои взгляды-поцелуи будут истолкованы дядей безошибочно.

В этот момент она казалась веселой, беспечной и свободной; локти ее лежали на столе, белые руки высунулись из коротких рукавов, а глаза устремились через стекла окна на луг.