– Ну.

На веранде ему точно не было места. Здесь умещались только узкая тумбочка, столик, похожий на откидной вагонный, две табуретки на трубчатых ножках… низкий скошенный потолок. Разглядывая обстановку, он старался особенно не вертеть головой и уже подплывал потом, проступившим во всяких подмышках.

– Дяинк… дядь Серёж в смысле… есть у вас погребка, сарайка? Лето – я бы там стал ночевать.

– А-а, точно! – обрадовался дядя Сергей, живо вставился в разношенные тапки и первым выбрался на крыльцо. – Я бы и сам, слушай… И ведь есть, есть уголок! Пошли, пошли-ка… Под мотоциклетный гаражик планировал.

Затея с надворным ночлегом заметно развлекла и расшевелила хозяина. Он пораскрывал двери четырёх тесно слепленных построек и пошёл нырять из одной в другую, вытаскивая каждый раз во дворик какую-нибудь залежавшуюся и наконец-то востребованную бытовую вещицу: половички и коврики были увязаны рулончиками, переносная лампочка с жёлтым колпаком покоилась в пыльном прозрачном пакете, схваченном завязочкой, и только неясного назначения металлические части были сгружены им на резиновый лист вразнобой.

Из самой отдалённой двери раздавалось кудахтанье нескольких кур, через ближнюю было видно помещеньице, заставленное бочками и ящиками, а гаражик мог располагаться за второй, самой широкой, обитой жестью. Костя приблизился, чтобы разглядеть внутренность, и тут же отпрянул, чуть не припечатанный спинкой от железной кровати.

– Вот так вот! – произнёс дядя Сергей почему-то с огорчением и бросил спинку на землю. – Веришь, Костян, совсем туго бывало, но я и ведра дырявого из дома не выносил. Валера Прокин прямо к воротам машину подгонял – грузи утиль, расчёт на месте! – но я не купился. Я не купился, да, видно, зятёк наш первый, студент прохладной жизни, кровать разрознил – одна спинка осталась!

– А просто пара досок найдётся?

Дядя Сергей мелко взглянул на него, пошевелил пальцами и снова ожил:

– Мысль понята! Найдётся – дверь! Старинная, выше нас ростом. Только, друг ситный, тебя ж переодеть надо!

Он пробежался по закуткам и вскоре вынес стопку спецодежды и брезентовый мешок. Встряхнув, развесил на штакетинах явно ненадёванные оранжевую жилетку и чёрные штаны, из мешка, покопавшись, достал пару низких кожаных ботинок, а из кармана – чёрную стёганую панаму-шляпу, которую обколотил о колено и самолично нахлобучил Косте на макушку.

– Вылитый гуцул… это, гусар! Или турист.

– Ну! – Косте головной убор понравился, и ботинки на вид были легче его подкованных.

– В душевой ведра два воды есть, потом сполоснёшься. Одевайся, а я дверь отсвобожу – одному не поднять. И не стесняйся ты, правь по-домашнему!

Костя сходил в уборную, удачно скрытую от глаз, переоделся в душе, потопал, разминая невесомые ботинки и радуясь, что нога у него несоразмерно небольшая, огляделся и нарвал конопли и высокой полыни для веника.

– И всё ж-ки – турист! – смехом встретил его во дворике дядя Сергей. – Вот какая раньше спецуха была. Это тебе не синтетик – всё дышит. Размеры, правда, гигантовские поставляли – мне не пришлось поносить, да ведь сгодилась!

Штаны были коротковаты, зато просторны и, действительно, дышали.

– Ну, теперь за дверью, – явно по бригадирской привычке взмахнул рукой дядя Сергей. – Я и чурбаков накатал – сам подберёшь по высоте.

Дверь, назначенную под полати-нары, пришлось вытаскивать из курятника.

Костя управился один.

– Ну, ты… действительно, – только и сказал дядя Сергей.

Он взялся скручивать ручки и петли, а Костя пошёл махать веником в ночлежке. О техническом назначении этого закутка напоминали верстачок в одну доску вдоль левой стены с небольшими тисками, две велосипедные рамы на крюке да ржавый агрегат в дальнем углу. Лопаты-грабли и пару брезентовых, объёмных, но, видать, не тяжёлых мешков хозяин перетащил в другое место. Костя обмахнул потолок и стены, повёл пыльный барханчик по земляному полу к раскрытой двери. Вёл осторожно, но всё равно истончённый годами прах задымил, и дышать сделалось невозможно. Он прислонил веник к стене и пошёл в огород. Стайку вёдер и пластмассовую лейку он приметил возле ржавой ёмкости с водой, а там заодно и мелкий веничек из сизого полынка соорудил.

– А ты парень хозяйственный, – сказал дядя Сергей, наблюдавший за ним уже с молотком и банкой гвоздей в руках.

– Отец сгорел, я в шестых учился, – сказалось само, и Костя уточнил зачем-то: – Два года.

– Во-она. А у меня тут мыслишка одна сверканула. Погоди, пускай там пыль уляжется, поговорим. На базе мы каждый день по три, а то и по пять контейнеров принимаем, хотя раньше и того больше было – азиатская ж линия, народ из республик валил. А теперь офицеры перебираются: гарнизонные, погранцы, в танковую часть – слыхал, наверно. И каждый клиент грузчиков просит! На базе мы ещё подсобляем, а им до места надо, чтобы там абы-кого не искать и самим не пыжиться. Уловил? Вот я завтра прямо с утра Петру Петровичу планчик и задвину. Один, скажу, парень есть, а второго в гаване подберём. Больше двух в развозку и не надо, правильно?

– Ну, – сказал на всякий случай Костя.

– Тогда действуй тут, – дядя Сергей отнёс гвозди и молоток на верстак. – Одеялки-матрасы за стеной, постель потом вынесу. Я курам насыплю, тётку твою покормлю и нам ужин сготовлю. Яешню подбавлю к кулешику! Как пойдёт, а то и тяпнем в честь новоселья домашнего.

Оставшись один, он развернулся во всю ширину возникшего представления о нечаянном надворном ночлеге. Дверное полотно было, конечно, коротковато и требовало не просто подпорок, а конструкции: в ноги он откатил самые толстые чурбаки (угнездил их в отрытую мотыгой траншейку лёжа), подызголовных взял три, примерно одинаковых (вкопал стоя, утрамбовал сухую землю черенком лопаты и пятками), и одним махом возложил на них дверь. К стене пришил брусок, притянул к нему дверь тремя сотками и только после этого тронул получившиеся нары – мёртво. Коврик с лебедями, почищенный хозяином, Костя укрепил на стене тремя гвоздями, начав от изголовья, а за изножьем на том же уровне вбил ещё два – вешалки.

Размотав во дворике два рулончика, оказавшиеся поистёртыми половиками, красного он назначил напольным, а серого расстелил на двери, не видя, чем ещё сгладить её филёнчатость. Дома он натаскал бы сена, мягкой ячменной соломы, но дом был далеко сейчас. Над верстачком разглядел электрическую розетку, пыльную, засиженную мухами, и вспомнил, что во дворике лежит лампа.

Костя уже самовольно подступился к картонной коробке, когда во дворике появился хозяин с двумя кастрюльками в руках.

– Раскрывай, раскрывай! – подбодрил. – Счас, сыпану этим проглотам… Ну! Это ж радиола! На ней пластинки можно было крутить, если ты помнишь… Ну-ка, что за кровать у нас получилась… Действительно! Пока твоя тётка кашку кушает, давай заканчивай – у нас всё по высшему разряду будет! Матрас стели, лампу подключай и – на помывку, остальное после ужина… Сенца бы сюда, а? Я пацаном на реке Тилигул рос – сады, травы… эх! Потом Молдова, Фалешты… А, после расскажу!

Сели они на веранде, и хозяин заговорил шёпотом.

– Ну, Костян, со свиданьицем, значит. Самый наш почтенный тост. Давай. Кулешика вкинем, а со сковородкой к тебе перейдём – тут как-то… да?

– Ну, – сказал Костя.

От любого спиртного он через некоторое время мог начать невоздержанно чихать, и убраться с веранды – это самое то.

– Что же теперь едят на селе? – поинтересовался хозяин.

– В смысле?

– Чем, к примеру, питаются?

– Едят… вот так же, – Костя честно пытался угадать ответ, который бы хозяину понравился. – Свежий хлеб через два дня привозят. Гусей берут. И у вас тут на базаре – в лёт. Мы гусенят не осилили в этот год: на десяток даже не набрали, дорого.

– Ага, мясо на рынок, деньги – на мясо, – хозяин хихикнул в ладошку. – Или на водку? – Он сделался серьёзным и как бы взгрустнул. – Переселяемся.