- За успех нашего общего дела! - почти торжественно провозгласил Николай Петрович и почему-то со значением взглянул на меня.
Выпили, закусили. "Что за дело такое, что и для меня "общее"", - подумал я, приглядываясь к Светлане, запудренной, как мим, и все же не сумевшей спрятать синеву под глазами. Чутье подсказывало мне, что какая-то беда у нее случилась, и нешуточная. Ее и без того тонкие губы казались сейчас красными ниточками, приклеенными между щек. Она совсем не была похожа на свою крепенькую скуластую мать, которую ничуть не портила, а как раз красила эдакая интригующая азиатчинка. Лицо Светланы было куда правильней - и носик аккуратный, и овал почти идеальный, но было в нем нечто безжизненное, не в лице, вернее, а, конечно, в глазах - бледно-серых, чуть навыкате, малоподвижных, но не от задумчивости или флегмы, а от какого-то скрытого истового упрямства. Ее всегда напряженный взгляд априори заявлял всем и каждому: что бы вы ни говорили, как бы ни умничали, а истину знаю я и возражений не потерплю... Бог мой, чего только не натерпелись мы с ней за последние десять-двенадцать лет! Вкусив со Светланой прелестей отцовства, я категорически отказался от мысли о втором ребенке - втором, разумеется, для Нины, которая, впрочем, и не настаивала на продолжении фамильной династии Ходоровых.
- Ну, что, пора, видать, и посвятить супруга в наши планы? - Николай Петрович подмигнул Нине и снова наполнил хрустальные стопочки водкой. Жена и Светлана так и не прикоснулись к пахучему молдавскому, рюмки их были полны.
- Может, пусть сначала Света все расскажет? - Нина с сомнением посмотрела на на дочь и вздохнула. - Нет, она слишком переволновалась, лучше я.
- Но сначала - уипьем уодки! - отставной полковник коротко хохотнул, приглаживая ладошкой сверкающую лысину и поднимая над головой стопку. Догоняй нас, Феликс Михайлович! - почему-то переходя на "ты", воскликнул он и бравым жестом выплеснул водку в рот.
Что ж, догоню, за мной, как говорится, не заржавеет. И все же, куда они меня хотят затянуть? Что может быть общего у меня с ними - хоть с моей падчерицей с ее челночным бизнесом, хоть с этим огородным гением?
- Феликс, - проникновенно, глубоким грудным голосом, каким не обращалась ко мне уж года три, произнесла Нина, - в нашей семье случилась беда. И мы все вместе, с помощью Николая Петровича, должны найти выход из ситуации... Из ситуации тяжелейшей...
Николай Петрович, с достоинством потупив белесые глаза, старательно выбирал вилкой грибочек покрупнее. Светлана неподвижно смотрела куда-то под потолок. Я отодвинул тарелку с салатом и приготовился слушать.
А произошло вот что. Выполняя заказ известной у нас в Самаре оптовой фирмы ООО "Тарас", Светлана закупила под Стамбулом партию французских духов "Пуасон" по цене десять долларов за флакон. Ровно тысячу штук, то есть на десять тысяч долларов, взятых ею в том же "Тарасе". Фирме она должна была сдать товар, как условились, по двенадцать баксов, навар получался неплохой. За вычетом всех расходов на поездку приблизительно полторы тысячи "зеленых". Две коробки с духами она отвезла на базу "Тараса", но тут-то и случилось неожиданное. По чьей-то наводке торговая инспекция как раз в этот день проверяла здесь не только сертификаты, но и вообще качество импорта. Взяли на экспертизу и одну коробочку с "Пуасоном". И оказалось, что духи имеют к Франции такое же отношение, как и одесская шипучка "Лярошель" к вину провинции Шампань.
Изготовлены они в Малайзии. Но и это не самое худшее, так сказать, полбеды.
Беда же том, что в составе лжефранцузского парфюма обнаружен метиловый спирт, который ядовит, от него слепнут. В тот же день ушлые "Тарасы" узнали об этом заключении экспертов. Товар Светлане фирмачи не медля вернули - вчера вечером привезли обе коробки к нам домой. Теперь требуют возврата денег, угрожают завтра же "включить счетчик" - два процента в день, то есть станут плюсовать по двести баксов ежесуточно. Вышибать долги эта фирма умеет, возглавляет ее недавний уголовник из бывших боксеров. Что делать с девятьсот девяносто девятью флаконами фальшивого, к тому же запрещенного к продаже "Пуасона", ясно
- их надо сбыть, хотя бы по дешевке, пусть даже и за свою цену. Сверхзадача в другом - сделать это необходимо в течение ближайших двух-трех дней, пока инспекция раскачивается, экономическая полиция не в курсе, а информация о ядовитой пахучей смеси не предана гласности.
- Ты прекрасно знаешь, Феликс, - печально закончила Нина свое душераздирающее повествование, - что десяти тысяч долларов у нас нет и в помине. Даже тысячи нет. Светлане, нашей дочери... - она с особым нажимом произнесла "нашей", - угрожают криминальные элементы. Каждый потерянный день - это гвоздь в крышку гроба. Поэтому мы решили...
- Маленько поторговать ядом! - захохотал, будто никогда в жизни не острил так удачно, отставной полковник. Его загорелое, в грубых складках лицо лоснилось, смешливые глазки помаргивали из-под кустиков бровей. Он казался весьма довольным ситуацией - может, не той, в какую мы попали, а той, что сложилась сейчас за столом. - Ты же не знаешь, Феликс, ты ж не знаешь наверняка, что "пуасон" по-французски - это по-нашему, по-русски - "яд"! Да, представь - яд!
Надо ж было жизни такую шутку сыграть с вами!
23
Мне не показалось это смешным.
- Что значит - поторговать, и - кому?
Наверное, мой голос прозвучал чересчур резко: Нина вздрогнула и закусила губу, полковник оборвал смех и пристально взглянул на меня.
- Всем нам, - сказал он негромко. - Вам троим как семье. И мне как вашему другу, потому что вы для меня вроде почти родственники. Мой Витусик и ваша Светлана как-никак...
- Да вы что, осатанели?! - я отшвырнул вилку. - Мне, писателю, стать на углу с этой пакостью? С поганой отравой?! Да если бы и парижские они были, то...
- Замолчи! - взвизгнула Нина. - Нахлебник, захребетник несчастный! Писатель, тоже мне! Кому нужны твои шедевры?! Жрать небось хочешь каждый день? Дочь спасай, ничтожество, пусть не родную, пусть! Но неужели ты не понимаешь, что если мы сейчас...
Она захлебнулась слезами и села, закрыв ладонями лицо. Николай Петрович укоризненно покачал головой, вынул из кармана платок, вытер лысину. Светлана, подбежав к матери, что-то зло и взволнованно шептала ей на ухо, та не реагировала, ее трясло.
- Успокойтесь, Нина Сергеевна. - Полковник вылил в наши с ним емкости остатки "Самарской" и откашлялся. - Вранье это, что метиловый спирт ядовитый, наши зэки хлебали его втихаря, и никто не помер. Да кто ж духи станет хлебать, спрашивается? Глаза ими тоже не прыскают, не туалетная водичка после бритья. А реализовать их надо немедленно, тут у матросов нет вопросов. - Он подумал и, закатив глаза, быстро опрокинул стопку, причмокнул, похрустел грибком. - Придется, Феликс Михайлович, никуда не денешься. Писатель - не писатель. Я вот полковник, ордена имею за выслугу, а ведь не брезгую. Ради вас, не ради себя!
- Бред собачий... Надо искать где-то деньги. - Я тоже выпил, закусывать не стал. - Я попрошу аванс под книгу...
- Да брось ты! - неожиданно свежим, полным презрения голосом оборвала меня Нина. Ее крутые щеки пылали, в черных глазищах, прекрасных даже и сейчас, несмотря на годы, а когда-то сводивших меня с ума глазищах светилось жаркое презрение. - Ты врешь все время - не только нам, ты привык уже врать самому себе. Ты знаешь, что твой роман - пусть он даже гениальный - никто сегодня издавать не будет, а значит, не даст за него и гроша ломаного! Аванс попросит!.. Боже ты мой, не мужик, а тряпочка, которой только пыль вытирать!..
И вытирают!
- Прекрати!
Нет, не надо мне сегодня этих сцен, ради Марьяны сдержись!
- Хорошо! - глаза Нины свирепо сверкнули. - Ты завтра же приносишь домой тысячу долларов! Нет, полторы тысячи! Потому что мы будем горбиться и за тебя, чистоплюя! Попробуй не принеси - вышвырну! С бомжами будешь жить на вокзале, бабам ты уже не нужен, нищий классик!
