- Собак распускаете! - сказал между тем милиционер, строго приступая к делу.
Я слегка окаменел и не нашёлся что ответить. Сержант смерил меня взглядом, прошёлся по участку и заметил мешок с надписью "Пичугин".
- Это вы Пичугин?
- Да нет, - растерялся я.
Сержант достал записную книжку, что-то черкнул в ней карандашиком и принялся рассматривать Тузика. Под милицейским взглядом Тузик как-то весь подтянулся и встал будто бы по стойке "смирно". Шерсть его, которая обычно торчала безобразно во все стороны, отчего-то разгладилась, и его оперение теперь можно было назвать "приличной причёской".
- На эту собаку поступило заявление, - сказал сержант, - в том, что она давит кур. А вы этих кур поедаете.
- Всего одну курицу, - уточнил я. - За которую заплачено.
Сержант хмыкнул и опять принялся рассматривать Тузика, как бы фотографируя его взглядом.
Миролюбиво виляя хвостом, Тузик повернулся к сержанту правым боком, дал себя сфотографировать и потом повернулся левым.
- Это очень мирная собака, - заметил я.
- А почему она картофельная? Это что ж, порода такая?
Тут я достал из кармана картофелину и бросил её Тузику. Тузик ловко перехватил её в полёте и культурно скушал, деликатно поклонившись милиционеру.
- Странное животное, - подозрительно сказал сержант. - Картошку ест сырую. А погладить его можно?
- Можно.
Только тут я понял, какой всё-таки Тузик великий актёр. Пока сержант водил рукою по нечёсаному загривку, картофельный пёс застенчиво прикрывал глаза, как делают это комнатные собачки, и вилял хвостом. Я даже думал, что он лизнёт сержанта в руку, но Тузик удержался.
- Странно, - сказал сержант. - Говорили, что это очень злая картофельная собака, которая всех терзает, а тут я её вдруг глажу.
- Тузик чувствует хорошего человека, - не удержался я.
Сержант похлопал ладонью о ладонь, отряхнул с них собачий дух и протянул мне руку:
- Растрёпин. Будем знакомы.
Мы пожали друг другу руки, и сержант Растрёпин направился к воротам. Проходя мимо Тузика, он наклонился и по-отечески потрепал пса.
- Ну молодец, молодец, - сказал сержант.
И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый картофельный пёс-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул сержанту в самое ухо. Полубледный Растрёпин отскочил в сторону, а Тузик упал на землю и смеялся до слёз, катаясь на спине.
- Ещё одна курица, - крикнул издали сержант, - и всё! Протокол!
Но не было больше ни кур, ни заявлений. Лето кончилось. Мне надо было возвращаться в Москву, а Тузику - на картофельный склад.
В последний день августа на прощанье пошли мы в лес. Я собирал чернушки, которых высыпало в тот год очень много. Тузик угрюмо брёл следом.
Чтоб немного развеселить пса, я кидался в него лопоухими чернушками, да что-то всё мазал, и веселья не получалось. Тогда я спрятался в засаду, но Тузик быстро разыскал меня, подошёл и прилёг рядом. Играть ему не хотелось.
Я всё-таки зарычал на него, схватил за уши. Через секунду мы уже катались по траве. Тузик страшно разевал пасть, а я нахлобучил ему на голову корзинку вместе с грибами. Тузик скинул корзинку и так стал её терзать, что чернушки запищали.
Под вечер приехал Аким Ильич. Мы наварили молодой картошки, поставили самовар. На соседних дачах слышались торопливые голоса, там тоже готовились к отъезду: увязывали узлы, обрывали яблоки.
- Хороший год, - говорил Аким Ильич. - Урожайный. Яблоков много, грибов, картошки.
По дачному шоссе пошли мы на станцию и долго ожидали электричку. На платформе было полно народу, повсюду стояли узлы и чемоданы, корзины с яблоками и с грибами, чуть ли не у каждого в руке был осенний букет.
Прошёл товарный поезд в шестьдесят вагонов. У станции электровоз взревел, и Тузик разъярился. Он свирепо кидался на пролетающие вагоны, желая нагнать на них страху. Вагоны равнодушно мчались дальше.
- Ну, чего ты расстроился? - говорил мне Аким Ильич. - В твоей жизни будет ещё много собак.
Подошла электричка, забитая дачниками и вещами.
- И так яблоку негде упасть, - закричали на нас в тамбуре, - а эти с собакой!
- Не волнуйся, земляк! - кричал в ответ Аким Ильич. - Было б яблоко, а куда упасть, мы устроим.
Из вагона доносилась песня, там пели хором, играли на гитаре. Раззадоренный песней из вагона, Аким Ильич тоже запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина...
Голос у него был очень красивый, громкий, деревенский.
Мы стояли в тамбуре, и Тузик, поднявшись на задние лапы, выглядывал в окно. Мимо пролетали берёзы, рябины, сады, набитые яблоками, золотыми шарами.
Хороший это был год, урожайный.
В тот год в садах пахло грибами, а в лесах - яблоками.
ГРОЗА НАД КАРТОФЕЛЬНЫМ ПОЛЕМ
Был странный августовский туман. Он клубился оранжевым и так занавесил ручей, что трудно было разобрать, где же солнце. Но оно взошло и подсвечивало влажные валы тумана, а от ручья по низкому лугу тянулся запах таволги и хвоща.
Я шёл берегом, надеясь поднять уток, но видел только сплетенья тумана и метёлки-языки приболотной травы. С каждым шагом сочно лопались под ногами её стебли, мягко хлестали, обдавая росой, и скоро я стал мокр и облеплен созревшими семенами.
Немного я прошёл, как дрогнула сеть тумана - обрушился на меня близкий выстрел, а за ним - шум поднимающихся с воды крякух.
- Тпр-р-р-у-у-у-у!.. - закричал кто-то им вслед. Потом, видно, ещё раз насупонил губы, как делают, останавливая лошадь, и снова: - Тпр-р-р-у-у-у!..
Уток я не мог увидеть, только слышал, как они сделали круг и утянули к лесу.
- Эй! - послышалось недалеко. - Эй, Николай!..
- А-а...
- Чего убил?
- Ко-лен-ку-у-у... - тягуче сказал Николай.
В тумане ответ Николая показался особо глупым и безнадёжным. Я присел на коряжку - спешить было некуда, уток перешумели. Было слышно, как медленно чопают впереди охотники. Они перекрикивались каждые две минуты, боялись, что ли, в тумане потеряться.
Скоро снова впереди лопнул выстрел.
- Эй, чего убил?
- Колен-ку-у-у!..
- Тьфу ты! - плюнул я и низким торфяным голосом пустил вдоль ручья: Э-э-э-э-э-эй!..
- А-а-а? - дружно отозвались Николай с приятелем.
