- Что делать-то с нею? - спросил я.
Аким Ильич подвесил курицу под крышу сарая и сказал:
- Подождём, пока придёт хозяин.
Тузик скоро понял, что гроза прошла. Фыркая опилками, он кинулся к Акиму Ильичу целоваться, а потом вихрем помчался по участку и несколько раз падал от восторга на землю и катался на спине.
Аким Ильич приладил на верстак доску и стал обстругивать её фуганком. Он работал легко и красиво - фуганок скользил по доске, как длинный корабль с кривою трубой.
Солнце пригревало крепко, и курица под крышей задыхалась. Аким Ильич глядел тревожно на солнце, клонящееся к обеду, и говорил многозначительно:
- Курица тухнет!
Громила Тузик прилёг под верстаком, лениво вывалив язык. Сочные стружки падали на него, повисали на ушах и на бороде.
- Курица тухнет!
- Так что ж делать?
- Надо курицу ощипать, - сказал Аким Ильич и подмигнул мне.
И Тузик дружелюбно подмигнул из-под верстака.
- Заводи-ка, брат, костёр. Вот тебе и стружка на растопку.
Пока я возился с костром, Аким Ильич ощипал курицу, и скоро забурлил в котелке суп. Я помешивал его длинной ложкой и старался разбудить свою совесть, но она дремала в глубине души.
- Пообедаем, как люди, - сказал Аким Ильич, присаживаясь к котелку.
Чудно было сидеть у костра на нашем отгороженном участке. Вокруг цвели сады, поскрипывали гамаки, а у нас - лесной костёр, свободная трава.
Отобедав, Аким Ильич подвесил над костром чайник и запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина...
Тузик лежал у его ног и задумчиво слушал, шуршал ушами, будто боялся пропустить хоть слово. А когда Аким Ильич добрался до слов "но нельзя рябине к дубу перебраться", на глаза Тузика набежала слеза.
- Эй, товарищи! - послышалось вдруг.
У калитки стоял какой-то человек в соломенной шляпе.
- Эй, товарищи! - кричал он. - Кто тут хозяин?
Разомлевший было Тузик спохватился и с проклятьями кинулся к забору.
- В чём дело, земляк? - крикнул Аким Ильич.
- В том, что эта скотина, - тут гражданин ткнул в Тузика пальцем, утащила у меня курицу.
- Заходи, земляк, - сказал Аким Ильич, цыкнув на Тузика, - чего через забор попусту кричать.
- Нечего мне у вас делать, - раздражённо сказал хозяин курицы, но в калитку вошёл, опасливо поглядывая на Тузика.
- Сядем потолкуем, - говорил Аким Ильич. - Сколько же вы кур держите? Наверно, десять?
- "Десять"!.. - презрительно хмыкнул владелец. - Двадцать две было, а теперь вот двадцать одна.
- Очко! - восхищённо сказал Аким Ильич. - Куриный завод! Может быть, и нам кур завести? А?.. Нет, - продолжал Аким Ильич, подумав, - мы лучше сад насадим. Как думаешь, земляк, можно на таком участке сад насадить?
- Не знаю, - недовольно ответил земляк, ни на секунду не отвлекаясь от курицы.
- Но почвы здесь глинистые. На таких почвах и картошка бывает мелкая, как горох.
- Я с этой картошкой совсем измучился, - сказал хозяин курицы. - Такая мелкая, что сам не кушаю. Курям варю. А сам всё макароны, макароны...
- Картошки у него нету, а? - сказал Аким Ильич и хитро посмотрел на меня. - Так ведь у нас целый мешок. Бери.
- На кой мне ваша картошка! Курицу гоните. Или сумму денег.
- Картошка хорошая! - лукаво кричал Аким Ильич. - Яблоки, а не картошка. Антоновка! Да вот у нас есть отварная, попробуй-ка.
Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и мигом содрал с неё мундир, сказавши:
- Пирожное.
- Нешто попробовать? - засомневался владелец курицы. - А то всё макароны, макароны...
Он принял картофелину из рук Акима Ильича, посолил её хозяйственно и надкусил.
- Картошка вкусная, - рассудительно сказал он. - Как же вы её выращиваете?
- Мы её никак не выращиваем, - засмеялся Аким Ильич, - потому что мы работники картофельных складов. Она нам полагается как паёк. Насыпай сколько надо.
- Пусть ведро насыплет, и хватит, - вставил я.
Аким Ильич укоризненно поглядел на меня.
- У человека несчастье: наша собака съела его курицу. Пусть сыплет сколько хочет, чтоб душа не болела.
...На другой же день я купил в керосиновой лавке толковую цепь и приковал картофельного пса к ёлке.
Кончились его лебединые деньки.
Тузик обиженно стонал, плакал поддельными слезами и так дёргал цепь, что с елки падали шишки. Только лишь вечером я отмыкал цепь, выводил Тузика погулять.
Подошёл месяц август. Дачников стало больше. Солнечными вечерами дачники в соломенных шляпах вежливо гуляли по шоссе. Я тоже завёл себе шляпу и прогуливался с Тузиком, напустив на своё лицо вечернюю дачную улыбку.
Тузик-обманщик на прогулках прикидывался воспитанным и любезным псом, важно поглядывал по сторонам, горделиво топорщил брови, как генерал-майор.
Встречались нам дачники с собаками - с ирландскими сеттерами или борзыми, изогнутыми, как скрипичный ключ. Издали завидев нас, они переходили на другую сторону шоссе, не желая приближаться к опасной картофельной собаке.
Тузику на шоссе было неинтересно, и я отводил его подальше в лес, отстёгивал поводок.
Тузик не помнил себя от счастья. Он припадал к земле и глядел на меня так, будто не мог налюбоваться, фыркал, кидался с поцелуями, как футболист, который забил гол. Некоторое время он стремительно носился вокруг и, совершив эти круги восторга, мчался куда-то изо всех сил, сшибая пеньки. Мигом скрывался он за кустами, а я бежал нарочно в другую сторону и прятался в папоротниках.
Скоро Тузик начинал волноваться: почему не слышно моего голоса?
Он призывно лаял и носился по лесу, разыскивая меня. Когда же он подбегал поближе, я вдруг с рёвом выскакивал из засады и валил его на землю.
Мы катались по траве и рычали, а Тузик так страшно клацал зубами и так вытаращивал глаза, что на меня нападал смех.
Душа у владельца курицы, видимо, всё-таки болела.
Однажды утром у калитки нашей появился сержант милиции. Он долго читал плакат про картофельную собаку и наконец решился войти.
Тузик сидел на цепи и, конечно, издали заприметил милиционера. Он прицелился в него глазом, хотел было грозно залаять, но почему-то раздумал. Странное дело: он не рычал и не грыз цепь, чтоб сорваться с неё и растерзать вошедшего.
