- Куда держите путь? - спросил у развилка дороги - направо один округ, прямо другой - высоченный стражник. Со скукой спросил, видно, что мирные путешественники, не разбойники, не торговцы.
- Госпожа?! - встрепенулся весь, когда Истэ выглянула из-за плеча возницы. Ой, Заступница, это ж...
Был у ее отца конюх, а у того сын, не хотел оставаться при доме, все мечтал в земельные податься. Нипочем не узнала бы, если б не рост и не странные брови - одной чертой.
- Мы незнакомы, - сказала Истэ, и поразилась, как уверенно голос звучит. Ровно, и самую чуточку удивленно, будто спрашивает. Так и надо, резкое отрицание больше внимания привлечет.
- А вы разве... Кхм, - прокашлялся он, - А куда и к кому едете?
- С дочерьми к мужу.
- С дочерьми? - заглянул в повозку, смутился, когда девочки заулыбались ему.
- Не страшно детей по холоду везти?
- Они любят зиму, - улыбнулась Истэ, на сей раз искренне. Это, видно, решило дело. Стражник потерял к ней интерес.
- Ну, раз так, проезжайте.
Четверть часа, не меньше - уже и пост дорожный скрылся, и снег мелкий посыпал, скрывая следы колес, а Истэ сама теперь сидела у приоткрытого полога, все вертела головой, разглядывая себя в серебряном зеркале, сохраненном от прошлой жизни. Так опасалась, что узнают, а тут обида взяла. Благодарность Заступнице мешалась с опасливым недоумением. Неужто все-таки постарела? Даже как следует не расспросил...
**
Если путь к Трем Дочерям оказался тревожным и долгим, обратный вышел спокойным, но и вовсе бесконечным. Надо было вернуться как можно быстрее, но Лиани понимал, что три или четыре дня ничего не решат уже. Больше не менял лошадей, оставил ту, на которой увез Нээле из хижины лесорубов. И благодарность к своему скакуну чувствовал, да и деньги грозили закончиться. А раз лошадь одна, заботиться о ней приходилось куда серьезней.
Горы вокруг не кончались, сизые, затянутые пасмурной дымкой: солнце пряталось в ней. Порой сомневался, может, сам он никуда и не движется? Но то деревушка, то столб-указатель, то мостик из щербатых камней говорили - нет, дорога несет его и коня, как ей положено.
Деревушек он насмотрелся в пути. Летом они, верно, разные - где-то почти болото, и там мало что растет из-за сырости, а где-то, напротив, сушь и сплошные камни. Но сейчас все прикрывал снежок, мужчины и женщины кутались почти в одинаковые куртки на вате, и с опаской косились на любого приезжего. Хотя будь на Лиани прежняя форма, повязка со знаком - гораздо больше бы остерегались. А ведь земельная стража призвана крестьян защищать... и делает много для их спокойствия. Но не любят земельных. Грустно это как-то, неправильно.
Да, деревушек он сейчас повидал много, куда больше, чем за годы службы - и не по числу, а по вниманию, с каким разглядывал. Раньше-то в голову не приходило интересоваться, как и чем в них люди живут.
Не только на домики и заснеженные поля смотрел, еще и на следы, какие встречались - птичьи, звериные, а пару раз и вовсе попались какие-то странные. Не иначе барсуки-оборотни. Темные духи юношу не тревожили, хотя иногда отмечал, что из-за ветвей следит за всадником кто-то. Может, лесовики...
Не до них.
Голова стала как наковальня - тяжелая, гулкая, и по ней били горячим молотом. А все тело было бруском железа, его то в холодную воду помещали, то снова в огонь.
Лиани никогда не болел, не сразу понял, что с ним. Осознал только, сняв комнату в придорожной гостинице, когда еле сумел спуститься вниз, чтобы поесть, но вся пища была на вкус, будто глина, да и глотать ее получалось с трудом.
Плохо... Лишь бы за ночь удалось одолеть болезнь. И надеяться, что это от холода и усталости, а не что-то похуже.
За плечом смех раздавался, будто много-много мелких птиц щебетало. Местная служаночка - а может, дочка хозяина - разносила гостям заказанное. Девушка была похожа на Нээле. Заметил ее, как только приехал: провела наверх, показала комнату, так же вот засмеялась, ушла.
Вот теперь внизу ее видит. И она поглядывает, то кокетливо голову наклонит к плечу, то вроде ненароком руку о бедро обопрет, выгнется так, что отчетливо талия обозначится. Ходит-пританцовывает, волнуется коротковатая юбка. Интересно, правда, что ли, глянулся, или просто с виду добыча легкая? Но какие уж тут девушки, обратно бы в комнату подняться, не привлекая внимания слабостью. Больных не любят в придорожных гостиницах, мало ли какую заразу несут.
А на душе все еще нежданно спокойно. Скоро Срединная... ехать туда? Или сразу к младшему Нара? Лишнего шума нельзя создавать... а что будет лучше?
Наверх к себе он вернулся, все еще ничего не решив, а потом стало совсем не до этого. Неожиданно наступило лето, такое, что от жары не знаешь, куда деваться. Кровать то превращалась в груду бревен, на которых невозможно было лежать, то становилась облачным пухом, и тогда он проваливался вниз. Пришла Нээле, затворила окно; ушла - и ставни тут же опять распахнулись, впуская ледяной воздух, небывалый в такую жаркую пору.
Нээле снова возникла рядом, что-то делала, что-то говорила. Лиани пытался подняться, сказать ей - зачем покинула монастырь? Пусть едет обратно! - но голова падала на подушку.
Глава
- Старшая сестра, у меня не получается ровно, - пожаловалась девочка лет десяти, склонившись над полотном с вышивкой.
Нээле подсела к ней:
- Смотри. Ты делаешь новый стежок, вонзая иглу около середины соседнего, вот так, чуть отступив назад, под нитку предыдущего стежка. У тебя листик, тут шире, тут скошено... направляй стежки так, чтобы повторить его форму.
Ученица кивнула, и снова взялась за работу.
Нээле украдкой потянулась. Так странно - самой не сосредоточиться, все время помогать и показывать другим. В ее маленькой комнатке тесно, когда все вместе, зато тепло.
Гонг пропел, вот и полдень, скоро конец урока. Поглядела в окно. Вдали по двору медленно двигался монах, помахивая метлой - подметал каменные плиты.
Одежда монахов коричневая, как у земельной стражи, но заметно светлее, окрашенная корой вербы - не спутать. В холодную погоду вниз надевают второе одеяние, из небеленого холста, как связь мира живых и мертвых. И никаких знаков различия нет: ни символов, ни полос-нашивок.
И волосы у всех монахов совсем короткие, такие же у женщин-посвященных и у отшельниц.
Она, Нээле, живет тут ради убежища, не ради служения - ей волосы срезать не надо.
Слышится детский смех; странно, думала, в монастырях всегда тихо и благостно, только гонги и барабаны гудят, созывая на молитву, отсчитывая время. Но ведь воспитанники - дети, им не запрещают смеяться.
Те, кого с младенчества отдали монастырю, намного сдержанней, а просто ученики - дети окрестных сел, они скоро вернутся в большой мир. И они не боятся огромного черного дерева на главном дворе, а ей до сих пор не по себе.
Дело ей тут нашлось на другой день после приезда - учить проявивших интерес женщин и девочек вышивке. Таких набралось около десятка. Пару часов длился урок - самое простое, что могла показать; помимо этого Нээле прибилась помогать художникам.
Не было в монастыре шелковых и золотых нитей для вышивки, не было тонких тканей, но роспись на стенах частично заменила их. Тут были все пять Опор, струились длинные тела диковинных жителей моря, птицы сплетали крылья в воздушном танце. А журавли танцевали и на земле.
Художники обновляли один из залов, куда весной нахлынут паломники.
Девушка не рисовала, лишь подносила то одно, то другое, порой помогала готовить краски, но работа увлекала ее.
