====== ГЛАВА ВТОРАЯ. 2. Чернояд ======
«Маленькая любопытная заноза! До всего-то ей есть дело! С ума можно сойти, с кем приходится работать!..» Конечно, князь видел эту девчонку не впервые. И еще тогда изрядно поразился тому, насколько она не похожа оказалась на Надежду. А ведь – теперь он в этом убедился – с ним самим у этой Елены было явное внешнее сходство, словно бы они действительно были братом и сестрой. Особенно с ним… с прежним. К тридцати годам волосы князя посветлели до бледно-серых, почти белых, словно шерсть северных волков, но раньше они были того же оттенка русого, что и у этой девочки. И еще глаза. Хотя его глаза были черными, а ее – светло-светло-серыми, словно осенняя дымка, у них было одинаковое немного странное свойство: менять оттенок в зависимости от настроения, а порой и просто освещения или подобранного цвета одежды, отсвечивая то глубокой синевой, то изумрудной зеленью… «Неужели я был таким же, когда Надежда нашла меня?» Конечно, разница была. Елену держало в мире людей множество привязанностей и чувств, у нее были ее приемные родители, друзья, какие-то детские влюбленности… все это настолько незнакомо! Александру около двадцати лет назад было все равно, куда из ненавистного детского дома бежать. Его ничто не держало среди людей – Надежда, внезапно возникшая в жизни тринадцатилетнего волчонка, ничего хорошего от этой жизни никогда не ждавшего, была первым в его судьбе и единственным лучиком света… Лучиком, на короткое мгновение осветившего бытовую серость… и погасшего, оставив его в абсолютной темноте. Его выбор был очевиден. А Елене еще только предстояло решить… или, возможно, ей предстояла лишь иллюзия выбора.
Сергей, пакующий какие-то вещички, выглядел ничуть не огорченным и до неприличия довольным жизнью. Впрочем, это как раз на него похоже – то, что лишь счастливое стечение обстоятельств спасло его чешуйчатую шкурку, лишь дополнительно уверило Змея в том, что жизнь прекрасна. Правда, при появлении князя этот умник попытался как можно достовернее изобразить искреннее сожаление, видимо, пребывая в уверенности, что ему намерены устроить начальственный разнос по полной программе.
– Айтварас… – Да-да! – юноша поднял светло-синие глаза, полные чистейшей и искренней бессовестности, которую обычно разве что у детей можно встретить. – Я болван, я опять устроил дурацкое представление и все запорол по причине излишне творческого подхода к делу! Сожалею, что подвел Вас, господин. Чернояд позволил ему поунижаться в свое удовольствие, после чего с едва заметной улыбкой сообщил: – Вообще-то, я как раз хотел сказать, что ты все сделал правильно. На мгновение Сергей замер, что называется, как громом пораженный. После чего воззрился на князя с некоторым недоверием в кристально-синем взгляде. – Я все сделал правильно? – осторожно переспросил он. – Прекрати паясничать. Да, именно так. Я по-прежнему считаю твой поступок чистым идиотизмом, однако, с точки зрения Елены, эта придурь выглядела красиво и благородно. Хоть она несколько расстроена тем, что другая девчонка оказалась в главной роли этого фарса… А Безымянный монастырь и Берегини с ее же точки зрения повели себя не очень-то достойно. Вряд ли теперь она станет чересчур к ним прислушиваться. Какое-то время Чернояд молчал. – Не думаю, что тебе обязательно уезжать, – осторожно заметил он. Сергей, уже переставший изображать искреннее сожаление, вопросительно на него уставился, хотя – поспорить можно – прекрасно понимал, в чем дело. Возможно, конечно, князь слишком много от него требовал, все-таки телепатом Змей не был и при своих магических способностях… – От меня сейчас никакого проку, – излучая просто святую скромность, заметил Сергей. – я подумал, пока можно было бы действительно заняться этим треклятым дипломом, что-то я его слегка подзапустил, а без чар нет то уверенности договориться с комиссией. Честно говоря, князь подозревал, что Сергей вообще без всякой магии способен заболтать любую аудиторию до такого состояния, что в качестве диплома зачтут даже текст песни «В лесу родилась елочка». А под «слегка подзапустил» скорее всего, подразумевалось, что до сих пор так и не дошли руки даже начать работу… – Я… я не знаю, как с ней разговаривать, – слегка утратив свою обычную невозмутимость, растерянно признался Чернояд. – Она… задает какие-то вопросы. Судя по мастерски изображенному сочувствию, змееныш едва сдерживал смех. Уж он-то знал, как тяжело князь переносит абсолютно любое человеческое общество, а уж общество девочки, да еще в том возрасте, когда им по определению до всего есть дело, представлялось владыке злых сил сущим кошмаром. А показывать этого самой девчонке не стоило явно. Но и любую нотку фальши ее пробудившиеся способности могли непредсказуемо распознать в самый неподходящий момент, так что отвечать приходилось, насколько возможно, честно… Какое-то время Сергей с вежливой улыбкой ожидал дальнейших распоряжений. А князь очень трезво осознал, что приказать Змею или попросить остаться с его стороны будет откровенным признанием в том, что с этой проблемой самому не справиться. А гаденыш, прекрасно без слов все понимающий, продолжал с просто невероятной почтительностью скалиться. Мысленно истощив запас ругательств, Чернояд устало махнул рукой, сообщая Сергею, что он может быть свободен. – Да, раз уж ты будешь в Вересково, постарайся уладить еще одно небольшое дельце, у меня сегодня слишком срочные дела, чтобы самому еще и с этим разбираться. Конечно, называть этот холм “горой” было некоторым преувеличением. Но уж мертвым он был безусловно. На холодном сером песке не росло ни травинки, от холма ощутимо веяло холодом... так и напрашивалось на язык “могильным”, но князь отмел это, как избитый литературный штамп. Хоть холм и был именно могилой. Могилой для того, кто не умирал... Колдун взмахнул руками, разводя в стороны сухие сыпучие стены – в холме зияющей черной пастью, скалящейся соляными кристаллами, словно гигантскими клыками, распахнулась узкая пещера. Аналогии лезут в голову одна другой поэтичнее! Нервно усмехнувшись, Чернояд шагнул в холодный черный коридор. Пещера – сердце соляной горы – выглядела куда более живописно, чем ведущий к ней проход, стены казались изваянными из мутноватого хрусталя и поблескивали острыми гранями в зыбком голубоватом свете кристаллы. Из совершенно уж прозрачного соляного кристалла был выточен стоящий в центре пещеры гроб, собственно, и источающий тот зыбкий серебристый свет, мерцающий на стенах. – Кажется, это и называется “будить лихо, пока оно тихо”, – зачем-то, наверное, чтобы услышать хоть собственный голос, пробормотал Чернояд. Великий князь, повелитель злых сил и черного колдовства, никогда и ничего не боялся. Что может внушать страх, когда ты сам – проекция, воплощение всего существующего страха этого мира? И не было в мире силы, способной превзойти его собственную... Разве что та, так и не понятая им сила Лады, когда-то способная даже подчинить его. Впрочем, он был глупым мальчишкой тогда, а Лада – древней мудрой богиней, теперь же ситуация кардинально переменилась – нынешняя Пресветлая княжна была всего лишь ребенком... С другой стороны, сколь ни тешь свое самолюбие, к тридцати годам древности не приобретешь, что же до мудрости... Это был спорный вопрос. С собой князь всегда пытался быть честным. Всегда. Но здесь и сейчас это означало бы признать, что нечто если и не пугает его, то отталкивает, не позволяя сделать короткий шаг к “хрустальному” гробу. Замерев в нерешительности на несколько мгновений, Чернояд дико разозлился на самого себя. Злоба, как правило, придавала ему сил и уверенности – в тех редких случаях, когда князь ощущал их недостаток. Сбросив странное оцепенение, мужчина решительно шагнул вперед, не без любопытства заглянув в лицо не то, чтобы уж “древнему злу”, но заточенному здесь задолго до его рождения. В соляном гробу лежала девушка. Бледная кожа отсвечивала серебром в зыбком призрачном свете, резко контрастируя с алым, как свежепролитая кровь на соляном снегу, платьем и черными – цвета воронова крыла – волосами, мягкими волнами обрамлявшими застывшее лицо... Лицо, даже сейчас способное поспорить с красотой прежней Лады... Или не способное?
