— Извиняюсь, — сказал Евграшин, разворачиваясь, чтобы выйти. Вид у него был самый ошеломленный.

— Стой! — позвал я его.

На самом деле, это просто прекрасно, что он зашел. Мне нужен сейчас свидетель того, что я просто утешаю девушку, находящуюся в истерике. Так не пойдет никаких слухов, и она не пострадает.

— Отвези Анну Викторовну домой, — велел я ему.

— Слушаюсь, — ответил он растерянно.

— Поезжайте домой, — сказал я рыдающей Анне. — И, я Вам обещаю, завтра все будет по-другому. Все будет хорошо.

Она хваталась за меня и все никак не могла перестать плакать. Я снова прижал ее к себе, утешая. Прикрыл волосами обнажившееся плечо. Попытался вернуть на место платье. Прижался щекой к теплой макушке. Я бы все на свете отдал, лишь бы она не плакала никогда. А она все плакала, захлебывалась рыданиями, обнимая меня и прижимаясь изо всех сил. И я ничем не мог ей помочь, только обнимать и ждать, когда она выплачется.

Наконец рыдания стали постепенно ослабевать. Я осторожно поправил сползшее платье, застегнул пуговицы. Евграшин, который пару раз уже порывался выйти, но был остановлен моим гневным взглядом, отвернулся деликатно. Я попросил его подать пальто, опасаясь отпускать Анну Викторовну даже на пару минут. Но она, кажется, уже совсем успокоилась и только стояла с потерянным видом, глядя в пол.

— Вы поедете домой? — спросил я, пытаясь заглянуть ей в глаза.

Она кивнула мне молча, ничего не ответив.

Как отпущу сейчас? А отпустить необходимо, дома ей на самом деле будет лучше.

— Мы с Вами завтра обязательно встретимся и обо всем поговорим, — пообещал я Анне Викторовне, сам не знаю, зачем.

Она вдруг подняла на меня голубые глаза, еще полные слез:

— Правда?

— Правда, — выдохнул я, — обещаю.

Анна Викторовна кивнула и пошла к дверям. Я проводил ее до коляски и помог устроиться на сидении. Евграшин кивнул мне успокаивающе и тронул лошадей.

Господи, я не умею молиться! Но если ты меня сейчас слышишь, сделай так, чтобы она была в порядке. Можешь забрать у меня все, что хочешь, и даже мою жизнь, если тебе нужно. Но пусть только с ней все будет хорошо, пожалуйста!

Евграшин вернулся достаточно скоро и доложил, что проводил Анну Викторовну до самых дверей. Кажется, он хотел добавить что-то еще, явно утешительное, но взглянув на мое лицо, передумал. И неудивительно. Полагаю, мною уже детей пугать можно было. И все же ночь я провел в управлении. Спать я все равно не мог, а дело при таком-то обилии преступлений найти было не трудно. Куда труднее было заставить себя сосредоточиться, но теперь, когда я был уверен, что Анна в безопасности дома, у меня получилось. Лишь под утро сон победил меня прямо за столом, но достаточно скоро я проснулся в холодном поту от кошмара и больше засыпать уже не решился.

Утром я получил известие от моих филеров, что доктор Милц со своим фельдшером решили посетить родственницу фельдшера, живущую в деревне. Самый лучший для меня момент, чтобы увидеть, что там происходит, и самому убедиться, кто та девушка.

Подъехав на место, я оглянулся. Никого не было видно. Я свистнул осторожно, и из-за дерева выглянул Жук, жестом подзывающий меня к себе. Я подошел. Отличное место, нужно отдать ему должное. Дом как на ладони, а вековое дерево надежно укрывает нас обоих.

Я осторожно выглянул. У входа в дом хлопотала по хозяйству девушка, закутанная в платок по самые глаза. Издалека разглядеть ее лицо было невозможно, нужно подходить ближе.

— Это она? — спросил я Жука.

— Так точно, — ответил филер. — С утра хлопочет по хозяйству.

Вот у дома показались фельдшер Потапов и доктор Милц. Девушка оставила свои дела и радостно кинулась им навстречу.

— Сейчас трапезничать будут, — пояснил Жук, увидев, как все трое направились в дом.

Отлично. Можно предположить, что занятые обедом хозяева на улицу не выйдут, да и в окна не особо будут поглядывать.

— Я подойду поближе, — сказал я филеру. — Мне нужно увидеть девушку своими глазами. В доме собака есть? — поинтересовался я на всякий случай.

— Никак нет, — ответил он.

Я подошел к дому. На мгновение мне захотелось просто войти в дверь, не прячась. Доктор Милц был мне другом, а шпионить за друзьями — что может быть отвратительней? Но все же я решил посмотреть сперва. Возможно, это вовсе не Элис. И тогда, раскрыв свою слежку, я уж точно обижу Александра Францевича смертельно.

Ступая осторожно, чтобы хрустящий снег не выдал меня, я заглянул в окно. Милц и Потапов сидели у стола, мирно беседуя за обедом. Вот показалась девушка, несущая самовар. Поставила свою ношу и устроилась на лавке рядом с фельдшером, радостно улыбаясь. Это была Элис Лоуренс, несомненно, хотя она и не выглядела сейчас ни больной, ни умалишенной.

Я задумался. Сейчас я мог войти в дом и добиться правды от его обитателей. А вот нужна ли мне в данный момент эта правда? Элис в безопасности и явно в порядке. И ее уж точно не удерживают силой. Если я войду, я должен буду либо вернуть ее в дом Разумовского, либо… Либо стать формальным соучастником ее похищения. Возвращать Элис к князю я не собирался, ни из рабочих соображений, ни из общечеловеческих. Но официально она недееспособна, а Разумовский ее опекун. Он имел бы право забрать ее силой, если бы знал, где искать.

Нет, пусть все пока остается так, как есть. Доктор и фельдшер успешно прятали и защищали Элис несколько месяцев. И они справятся с этим и теперь, пока все не разрешится. А конец истории уже близок. Ну, а если я останусь в живых, то всяко успею с этим разобраться позже.

В управлении меня ждала удивительно мирная и одновременно чрезвычайно пугающая картина. Анна Викторовна, придерживая на коленях снятую шубку, сидела на стуле, прикрыв глаза. Лицо ее было спокойным и безмятежным, и можно было бы залюбоваться, если бы не вставал с пугающий ясностью перед моими глазами вчерашний день, когда я увидел ее, полубессознательную, на этом же самом стуле. Что ж они, идиоты, в кабинет-то ее не проводили? А если ей худо станет? Я с осторожностью тронул ее за плечо, страшась испугать, если она и вправду спит:

— Анна Викторовна…

— Я Вас заждалась, — не открывая глаз ответила Анна с нежной улыбкой.

Я заглянул ей в лицо. Она открыла глаза наконец и улыбнулась мне светло и радостно. Что-то было отчаянно не так с нею, но я не мог понять, что именно.

— Пойдемте ко мне в кабинет, — сказал я ей, бережно поднимая ее со стула.

Анна не противилась и послушно пошла за мной, забыв на стуле сумочку. Зашла в кабинет, прошлась по нему, оглядываясь, будто была здесь впервые, и устроилась на стуле у чайного столика, как вчера. Улыбка ни на минуту не покидала ее лицо, а все ее поведение дышало бесконечным спокойствием. Может, это я уже вижу то, чего нет? Возможно, с ней все в порядке, а я просто перепугался вчера и не спал сутки, вот мне и чудится теперь Бог знает что?

Я вгляделся в ее лицо. Анна Викторовна ответила мне светлым, безмятежным взглядом, в котором не было ни боли, ни горя. Только нежность и радость от нашей встречи. Не о том ли для нее я мечтал? Так почему же меня так пугает то, что я вижу?

— Как странно, — сказала она. — Я сегодня вышла из дому на улицу и поняла, что мне совершенно некуда идти. Ну, кроме полицейского участка.

— Какая-то Вы странная сегодня, — сказал я ей. — Просветленная, что ли?

Анна Викторовна промолчала, лишь улыбалась в ответ.

— Вы вспомнили, что было с Вами вчера? — спросил я ее.

— Нет, — покачала она головой, — я помню все обрывками. Помню дом какой-то, кладбище. И Вас помню, — добавила она, улыбнувшись. — У меня до сих пор эйфория какая-то.

И в самом деле, обрывками. У меня вчерашнее наше общение желания улыбаться точно не вызывает. А уж эйфории тем более. Она была похожа сейчас на человека, подвергшегося воздействию каких-то препаратов. А вчера и вовсе была не в себе. Что же произошло с нею в том доме?

— Может, Вас чем-то опоили? — спросил я ее.