— Я был в парке, когда прозвучал выстрел, — ответил Николай Васильевич, явно сдерживаясь из последних сил, — и меня никто не видел. Мне что, тоже отпечатать свои пальцы?

— Нет, — сказал я, решив, что доводить начальника до бешенства все же не стоит, — Вам не нужно.

Впрочем, хоть я и позволил себе непозволительное поведение, господин полицмейстер все же решил меня поддержать и сам приказал собрать всех подозреваемых на веранде для проведения процедуры дактилоскопии. Я вкратце объяснил присутствующим, что, как и зачем будет сейчас проделано. Разумеется, реакцию мои объяснения вызвали весьма неоднозначную и, по большей части, отрицательную.

— Вы что, издеваетесь над нами? — возмущенно спросила Полонская. — Что это еще за странная процедура.

— На пистолете, из которого был произведен выстрел, — пояснил я, — был обнаружен отпечаток пальца, по которому мы найдем стрелявшего.

— А я, знаете ли, всегда тщательно мою руки, — с насмешливой улыбкой заявил господин Алмазов. — И никаких отпечатков нигде не оставляю.

— А Вы посмотрите внимательно на Ваш бокал, — внезапно вмешался господин Чехов. — Пальцы оставляют отпечатки на гладкой поверхности, сколь бы чисто вымыты они ни были. Как врач, я могу это засвидетельствовать.

Господин Алмазов удивленно рассматривал свой бокал. и более уже не улыбался.

Неожиданная поддержка. Этот интеллигентный человек, врач и писатель, нравился мне все сильнее. Хорошо, что у него алиби на момент выстрела, подозревать его мне было бы неприятно.

— Благодарю Вас, Антон Палыч, — сказал я ему. — Ну что, господа? Давайте по очереди, прошу.

На минуту все замешкались, глядя друг на друга. Затем господин Чехов, оставаясь последовательным в оказании поддержки полиции в моем лице, вышел вперед.

— Ну-с, пожалуй, это может быть даже любопытно, — сказал он, подходя к столу, за которым расположился Ульяшин со своими принадлежностями.

Михаил Иванович аккуратно снял отпечатки с каждого пальца его правой руки. Остальные наблюдали за процессом с тревожным вниманием.

— Любопытно, — нервно рассмеялся Семенов, — как раз на днях читал об этом методе. Кто бы мог подумать?

— И где же Вы о нем читали? — поинтересовался я.

— В журнале «Вокруг света», — с готовностью ответил Семенов. — Кстати, занятная статейка. Я еще хотел своим ученикам рассказать по естествознанию.

— Прошу Вас, госпожа Полонская, — произнес я, заметив, что Ульяшин закончил с отпечатками Антона Павловича.

Она взглянула на меня с изумлением, но возражать не стала. Поднялась с достоинством и прошла к столу. Полагаю, она понимала, что ее отпечатки мне не нужны, ведь в момент выстрела она была на веранде. Но если хозяйка дома, известная актриса, прима императорского театра, согласится на мои требования, то и остальные возражать не посмеют. И это она, видимо, понимала тоже, поэтому и не стала вступать в спор.

Впрочем, тут же возникла заминка. Самообладание Елены Николавны не простиралось настолько далеко, чтобы позволить кому-то, тем более городовому, хватать ее за руки. Не желая конфликта, я подозвал Ульяшина к себе. Полонская тем временем самостоятельно повторила все его действия, оставив на бумаге пять отпечатков пальцев своей правой руки.

— Ульяшин, прислугу не забудьте, — сказал я подошедшему околоточному.

— Будет сделано, — ответил Михаил Иванович. — Я обработаю их на кухне. Этот господин Тропинин, — сообщил он мне, понизив голос, — известный литератор. Я читал один его детективный рассказ — ну, очень! Вообще ничего не понятно. Но там как раз упоминается эта вот дактилоскопия.

— Почему-то он скромно об этом промолчал, — сказал я также тихо. — Убийца стер все отпечатки пальцев, то есть, это означает одно: он знал о дактилоскопии.

— Наши действия? — шепотом спросил Ульяшин.

— Пока примем к сведению, — ответил я ему. — Вы продолжайте.

Как я и предполагал, споров более не возникло. Следующим к столу, уже без моих указаний, вышел господин Семенов, за ним потянулись остальные. Наконец, когда все отпечатки были сняты, осталось только ждать, пока Ульяшин обработает слуг, а затем сравнит все оттиски, один за другим, с тем, что был найден на пистолете. Ожидание грозило затянуться, и я мог бы помочь ему, ускорив таким образом процесс. Но мне показалось куда более полезным остаться среди гостей и понаблюдать. Подобные наблюдения, особенно за нервничающими, взволнованными людьми, порой давали мне ключ к разгадке куда вернее, чем вещественные доказательства.

— Господа, — сказала дочь управляющего, входя на веранду, — прошу всех отобедать.

— Я не могу, — негромко сказала Полонская, обращаясь в Тропинину.

— Но ты ничего не ела со вчерашнего дня, — взволнованно ответил он ей.

 — Я не могу, — повторила она. И добавила, обращаясь к гостям: — Надеюсь, вы простите меня, господа.

Она удалилась, и Тропинин торопливо последовал за ней. Остальные потянулись в столовую.

Обед прошел в напряженном молчании. Все сидели, потупив глаза и лишь искоса бросая взгляды друг на друга. Я вовсе предпочел бы поесть с Ульяшиным на кухне, если бы не необходимость наблюдений.

Когда мы после обеда перешли на веранду, напряжение еще усилилось. Все сидели в ожидании, и лишь Алмазов разгуливал по комнате, занятый вокальными упражнениями. Через некоторое время я готов был убить его, и, как мне кажется, остальные полностью разделяли мое мнение. Наконец, господин Трегубов, выведенный из себя этими звуками, демонстративно-громко вздохнул.

— А что? — с вызовом повернулся к нему Алмазов, прервав свое, с позволения сказать, пение. — Голос требует.

Ну и неприятный же он тип, в самом деле! Создается впечатление, что он нарочно нагнетает напряженность, хотя и так на веранде атмосфера такая, что чиркни спичкой — и взорвется.

— Чай, господа, — объявил управляющий, несколько разрядив драматичность ситуации. — Прошу.

За ним вошла горничная с горячим самоваром в руках.

— Обед был превосходен, — сказал управляющему улыбающийся Алмазов. — И знаете, как-то легче на душе стало.

— На здоровье, — мрачно ответил тот, покидая веранду.

— Могу я выйти в сад? — спросила меня госпожа Соловьева. — Мне надо на воздух.

— Разумеется, — ответил я ей.

— Господин Штольман, — обратился ко мне Антон Палыч, — а можно узнать, к чему склоняется следствие?

— Боюсь, что нет, — ответил я ему. — Следствие еще не закончено.

— Но ведь Вы уверены, — проявил настойчивость Чехов, — что убийца обедал с нами за одним столом.

— Надеюсь, что ужинать он будет в камере, — сказал я, чувствуя, как раздражение прорывается в мой голос.

Жаль, что я не сдержался. В этом рафинированном обществе Чехов был единственным, кто общался со мной нормально, не давая мне каждую секунду понять, что я «не их круга», что я полицейский, общение с которым для тонких людей искусства унизительно. Никто из них не осмелился бы сказать мне подобное в глаза, особенно в нынешней ситуации. Но презрительные взгляды в мою сторону весьма ясно выражали их мнение.

— Значит, до ужина Вы нас отпустите? — сделал вывод Алмазов.

— Терпение, господа, терпение, — ответил я. — Я приношу извинения за доставленные неудобства, но дело серьезное, убийство.

— Ах, Алексей! — с сожалением произнес Семенов. — А ведь сколько было планов. Он ведь свою антрепризу хотел открыть, ставить спектакли. И ради этой высокой цели он хотел продать имение.

— То есть как? — изумленно спросил Тропинин, именно в этот момент вышедший на веранду.

— Да-да! — подтвердил учитель. — Он Вам не говорил об этом?

Судя по гневу на лице Тропинина, не говорил. А еще напрягся управляющий. Тоже, видимо, был не в курсе.

— Мне ничего об этом не известно, — сказал он, подтвердив мое предположение.

— Он был воодушевлен, полон идей, — продолжал Семенов восторженно, не замечая, какую реакцию вызвали его слова, — и ради этих идей он собирался продать часть земли и лес.