Артур заказал очередную пинту – третью. От изнеможения глаза его подернулись пленкой, и он готов был выпустить из рук перила у стойки бара, если бы в момент самого большого приступа слабости недремлющий инстинкт самосохранения не заставил его стиснуть кулаки и с новой силой вцепиться в стойку. Его начало тошнить, и борьба с позывами рвоты отнимала последние силы. Он уже не был уверен, стоит ли после всего случившегося подниматься к Бренде, может лучше, пробормотал про себя Артур, допить свою пинту и вернуться домой, в постель – лучшее место на свете, когда чувствуешь, что с тебя довольно.
Бармен поставил перед ним кружку. Он заплатил шиллинг и восемь пенсов и едва ли не залпом опорожнил ее. Силы чудесным образом вернулись, и Артур заказал очередную пинту, подсчитав про себя: тринадцатая. Кое для кого многовато, но мы еще посмотрим, как обернется дело. Получив заказ, он начал отхлебывать, на сей раз помедленнее, но когда дошел до середины, позыв к рвоте стал настоятельной потребностью, о чем упорно свидетельствовало бульканье в горле. Все же он допил пиво и с трудом закурил сигарету.
Дым попал Артуру в дыхательное горло, и ему едва хватило времени, чтобы ввинтиться в толпу, орудуя локтями и расталкивая тех, кто, сам о том не подозревая, мешал ему пройти, задыхаясь от дыма, исторгавшегося теперь у него изо рта и ноздрей, испытывая странное ощущение, будто его влечет некая непреодолимая сила, с которой он не может справиться, покуда он не дал волю позыву, мучившему его с тех самых пор, как он скатился по лестнице, и оглушительно рыгнул прямо над головой пожилого мужчины, сидевшего с женщиной на одном из сидений, обитых зеленой кожей.
– О господи! – вскричал мужчина. – Ты только посмотри! Посмотри, что натворил этот молодой бездельник. Мой лучший костюм. Только сегодня почистили и погладили. Глазам не верю! О господи, господи! Да я пятнадцать шиллингов выложил. Что, деньги на дереве, что ли, растут? Вместе с костюмами? Ну и как я теперь ототру эти пятна? О боже!
Жалобный голос звучал еще несколько минут, и те, кто наблюдал эту картину, все ждали, когда же сетования перейдут в настоящие рыдания. Артур застыл на месте, не в силах поверить, что разыгрывающаяся на его глазах трагедия может быть каким-то образом связана с ним и соблазном, которому он только что уступил. Тем не менее помутившееся сознание, сигаретный дым, а также визгливые выкрики спутницы мужчины – все это подсказывало, что да, он виноват и ему следовало бы пожалеть о содеянном.
Артур стоял прямо, напряженно, слегка покачиваясь, глаза его блестели, пальто было расстегнуто. Он механически пошарил в кармане в поисках очередной сигареты, но, вовремя вспомнив, к чему привела прошлая попытка закурить, отказался от этого намерения и уронил руки по швам.
– Посмотри, что ты наделал, гаденыш, – не унималась женщина. – Облевал лучший костюм Альфа. И посмотрите только на него: стоит себе и в ус не дует. Может, все же скажешь что-нибудь? А? Может, хотя бы извинишься?
– Правда, рот-то открой, – бросил кто-то из свидетелей этой сцены, и по его тону Артур понял, что люди не на его стороне, хотя сказать что-нибудь в свою защиту не мог – язык ему не повиновался. Он не сводил глаз с женщины, которая не переставала кричать на него, в то время как жертва безуспешно пыталась очистить костюм при помощи носового платка.
Женщина стояла в футе от Артура.
– Посмотрите на него! – визгливо выкрикивала она ему прямо в лицо. – Бесчувственный тип. Слова сказать не может. Даже извиниться неспособен. Ты почему не извиняешься, а? Извиняться не умеешь? Наркотой, видно, накачался, да и набрался вдобавок. Видала я таких гуляк, от них одни неприятности. Ну, извинись же.
По непрестанному повторению слова «извинись» можно было подумать, что она либо только что узнала его значение – может, после неполадок в телевизоре, – либо произнесла впервые с тех пор, как сорок лет назад, в школе, прочитала по складам слово, написанное цветным мелком.
– Извинись! – кричала она, едва не прижимаясь к Артуру своим раскрасневшимся от гнева лицом. – Ну же, извинись.
Зверь, поселившийся в желудке Артура, вновь разомкнул челюсти и внезапно и безжалостно, не дав себя остановить и не отступив в сторону, не предупредив о своем появлении, с угрожающим рыком выскочил у него изо рта.
Женщина была потрясена. В туманной дымке лицо ее обрело несколько более отчетливые очертания. Артуру были видны зубы в приоткрытых губах, суженные глаза, выпущенные когти. Тигрица.
Больше он не видел ничего. В последний момент, перед тем как она бросилась на него, Артур, влекомый мощным инстинктом самосохранения, собрал все свои силы и пробился сквозь толпу к входной двери, оставляя позади сцену, где смешались фарс, трагедия и нечто подобное воздаянию.
Он негромко постучал в дверь дома, где жила Бренда. Никто не откликнулся. Этого можно было ожидать. Дети спят, ее муж Джек уехал в Лонг-Итон на соревнования – собачьи и конские бега и мотоциклетные гонки – и вернется только в полдень воскресенья, а сама Бренда осталась в пабе. Сидя на крыльце перед входом, он вспомнил свой поход к ее дому: в памяти смутно шевелились картины сражений с фонарными столбами, стенами и каменными бордюрами тротуаров, столкновения с людьми, велевшими ему смотреть по сторонам и грозившими врезать, сердитые голоса и неприветливая каменная кладка домов и тротуаров.
Стояла мягкая осенняя ночь, в ветре растворялись случайные звуки – кто-то захлопнул дверь, кто-то запер оконную раму. Артур лежал поперек крыльца, стараясь держаться подальше от тротуара. Кто-то прошел мимо, напевая веселую песенку и не замечая ничего вокруг себя. Артур наполовину спал, но время от времени открывал глаза, чтобы убедиться, что улица по-прежнему на месте, и заверить себя, что он не в кровати, хотя жесткая каменная ступень была такой же круглой и мягкой, как подушка. Он испытывал чувство отрешенного блаженства, ибо отвратительные позывы к рвоте прошли, а вместе с тем в организме сохранялось достаточное количество алкоголя, чтобы испытывать одновременно душевный подъем и желание погрузиться в сон. Артур решил провести любопытный эксперимент – заговорить вслух, дабы выяснить, способен ли он услышать собственный голос. «Наплевать, наплевать, наплевать», – бормотал он в ответ на приходящие в голову вопросы, хорошо ли это – спать с женщиной, у которой есть муж и двое детей, напиваться как свинья, залив в себя семь порций джина и бессчетное количество пинт пива, скатываться с лестницы и блевать на незнакомых мужчину и женщину. Блаженство и чувство вины объединили усилия таким образом, что уже не вызывали тревоги, но просто погружали в приятное безразличие. Следующее, что он увидел, была Бренда; наклонившись, она больно упиралась негнущимися пальцами в его ребра.
– Ага! – заворчал он, уловив исходящий от нее запах дрожжей и хмеля. – Пьянствовала!
– Кто это говорит! – возмутилась она, размахивая руками так, словно привела с собой целую кучу зрителей. – Всего-то две пинты выпила и три оранжада, а он что-то там толкует о пьянке. Зато я все увидела в пабе – как ты скатился с лестницы и облевал людей.
Артур встал на ноги – твердо, с ясной головой.
– Но теперь-то, цыпленок, я в норме. Извини, что не получилось вернуться к тебе там, в пабе, право, не знаю, что со мной стряслось.
– Как-нибудь расскажу, – рассмеялась Бренда. – А сейчас не шуми, когда в дом войдем, а то дети проснутся.
Поосторожнее, сказал он себе, соседи, которым до всего есть дело, могут проболтаться Джеку. Он откинул у нее с воротника пальто прядь волос и поцеловал в шею. Бренда раздраженно обернулась:
– Неужели нельзя дождаться, пока поднимемся наверх?
– Нельзя, – с насмешливой ухмылкой признался Артур.
– Все равно придется, – сказала она, открывая перед ним дверь.
Пока Бренда возилась с замками и задвижками, Артур стоял посреди гостиной, вдыхая слабые запахи резины и машинного масла, исходящие от велосипеда Джека, прислоненного к огромному, чуть не во всю стену, посудному шкафу. Это было небольшое полутемное замкнутое пространство с его давно привычными приметами быта другого мужчины: старомодные стулья, кушетка, камин, настольные часы, тикающие на каминной полке, запах грубой оберточной бумаги и земли в цветочных горшках, обычный налет пыли, оставшаяся с зимы сажа в дымоходе, запах плесени, пропитавшей ковровые дорожки под столом и камином. Бренде эта комната известна все те семь лет, что она замужем за Джеком, и все же она не могла сродниться с ней так, как Артур за десять секунд, пока она возилась с ключами.
