Наконец, загорается зелёный. Автобус трогается и замирает вновь, уже под навесом. Пассажиров просят забрать багаж и пройти на досмотр. Ни с того ни с сего сутолока.

Однако для них -- это какой-то сон, никак не нарушающий внутреннего единения, что фильм с кассеты.

В помещении таможни яркий свет, на улице темнее. Но всё равно через окна видно, как возле автобуса неспешно прохаживаются пограничники с собакой. Крышки пустых багажных отсеков распахнуты, и кажется, автобус оторвался от земли и завис в воздухе.

Из "контрабанды" у него лишь двухлитровая бутыль водки. "Всё, что превышает норму, выпью -- не пропадать же добру!" -- рассудил он, собираясь в дорогу. Но как выяснилось, правила позволяют брать с собой столько. А вот Ирину надо успокаивать: она увидела на плакате строчку, касающуюся провоза кино- и фотоматериалов, и разволновалась, не засветят ли плёнку в фотоаппарате.

Ни у кого ничего запрещённого не нашли. Таможенник выключил оборудование и ушёл. Теперь нужно предъявить документы.

В окошке стеклянной будки женщина средних лет. Лицо строгое и усталое -- почему-то все наши пограничники выглядят усталыми. И форма у женщины какая-то необычная. Впрочем, просто телогрейка наброшена на плечи поверх кителя -- прохладно ночью, даже в помещении. Работа спорится; с непривычки не уследишь за глазами и пальцами женщины. Шелестят страницы документов, мелькают справки, поскрипывает авторучка, дребезжит разболтанный механизм штемпеля. Глядишь -- и очереди как не бывало.

Они снова вместе. Ирина признаётся, что запомнила его адрес, спрашивает телефон. Сама же берёт с него слово, что он не станет её разыскивать. "Пусть так, -- думает он и умиляется, каким тоном Ирина делится откровениями: точно голубка на ушко воркует, -- век готов её слушать".

-- ...Я тебе позвоню. И спрошу: да или нет? Интересно, что ты мне ответишь?..

Увидев их в обнимку, ухмыляется издали тот самый пенсионер -- хорошо, Ирина расположилась к нему в пол-оборота и не замечает.

Проверка завершена, однако в автобус не зовут. Никто, кроме них двоих, ни с кем не разговаривает. Создаётся ощущение, что у людей, собравшихся внутри таможенного пункта, нет ничего ни в прошлом, ни в будущем, а всё, хоть как-то связывающее их с миром, сосредоточено здесь, в этой маленькой, недавно оштукатуренной необжитой комнатушке.

Но вот объявили посадку, и люди буквально бросились к автобусу. То же, что и прежде, бессмысленное стремление опередить других, та же сутолока, суматоха.

"Какая там нейтральная полоса, какие там цветы?!"

9

Таможенники латыши -- совсем дети в сравнении с нашими; по крайней мере, на первый взгляд. Дело не только в возрасте. Они как будто бы играют и никак не наиграются с пропусками, визами, досмотрами, им в диковинку соблюдение уставов, инструкций. Но случись что серьёзное, наверняка разбегутся кто куда.

Возле КПП опять собрали паспорта, прямо в автобусе, мельком сличили фотографии с лицами владельцев и унесли к себе. Возвратились нескоро. Один из таможенников задержался на входе, трое других поднялись в салон. Передав пачку документов стюардессе, принялись кого-то разыскивать. Остановились возле Ирины. Потребовали предъявить справку о составе семьи, спросили, одна ли она едет и есть ли обратный билет, проверили, просмотрели ещё какие-то бумаги, потом о чём-то заспорили.

Он нервничал, не понимая чужого языка и смысла происходящего. Хотел было потребовать объяснений, но Ирина сильно сдавила пальцами его руку у запястья.

-- Чего им было нужно? -- спросил он, когда латыши всё же оставили её в покое и автобус покинул зону досмотра.

Она расплакалась.

-- Иринка, не надо, чего ты? -- утешал он, целуя в мокрые губы, щёки, глаза.

-- Они решили, что я еду... на заработки... что проститутка... что хочу остаться, -- всхлипывая, выговаривала она. -- Если девушка одна!.. У них был паспорт, там написано, что родилась... могли бы догадаться, что знаю язык, всё понимаю...

-- Тише ты!

Услышав предостережение, Ирина сразу отстранилась от него и строго спросила:

-- Скажи честно, ты ведь тоже... обо мне так подумал?

-- Я?..

10

"С какими чувствами в двадцатые годы XX века покидали Россию люди, первые пожизненные эмигранты? Они надеялись когда-нибудь вернуться -- и возвращались лишь в воспоминаниях и снах. Почему я, уезжая всего на полторы недели, так остро чувствую боль тех своих соотечественников? Действительно, "и встаёт былое светлым раем, словно детство в солнечной пыли"".

Автобус разогнался едва ли не до предельной скорости. Безрассудство -- так мчаться по холмистой и очень узкой дороге: попадись на вершине очередного холма встречная машина, с ней будет трудно разминуться. Захватывает дух от стремительных подъёмов и, особенно, падений -- так самолёт проваливается в воздушные ямы.

Он совсем потерял счёт времени и не заметил, долго ли продолжалась эта бесшабашная езда. Он не знал, спит ли она, нет ли, но был уверен, что её нахождение рядом с каждым мгновением делает его всё сильнее и сильнее. И ещё он испытывал ни с чем не сравнимое чувство гармонии с миром. Ему даже показалось, что это чувство неизмеримо значительнее пережитых совсем недавно любовных страстей.

Как только дорога выровнялась и автобус покатил плавно, он уснул. Склонил голову к лежащей на плече Ирининой голове, прислонившись щекой, ощутил какую-то необыкновенную мягкость волос, всё ещё хранивших аромат сена, и забылся. Когда же открыл глаза -- наверное, минул час или того меньше, -- к удивлению обнаружил, что погода за окнами разительно переменилась: по земле стелился туман, по небу ползли тучи, а где-то на уровне макушек деревьев туман и тучи смешивались между собой, так, что трудно было разобрать, где земля и где небо.

Но переменилась не только погода. Он заметил, что Ирина не спит, и, что особенно поразило, она, как в начале пути, сидит, отстранившись от него, настолько, насколько это возможно в автобусной тесноте. Казалось, стесняется его и тяготится общением с ним: на приветливое "С добрым утром!" лишь небрежно качнула головой, даже не повернувшись, и коленку отвела, стоило ему прикоснуться к ней своей коленкой. В чертах лица, фигуре, позе теперь чувствовалось раздражение. Он был в недоумении, пробовал заговорить -- и шутливым тоном, и серьёзно, -- напрасно.

Потом долго и в подробностях припоминал, что произошло с ним в пути. И в итоге успокоил себя, решив, что раз уж спустя несколько часов она так сожалеет о случившемся, так раскаивается и, конечно, не рассчитывает на какое бы то ни было продолжение, о котором размечтался он, то и ему не обязательно принимать всё всерьёз. И значит, не было в этой истории ничего, что отличало бы её от банального дорожного романа, который скуки ради позволяют себе многие. На миг, уподобившись латышам, он тоже усомнился в цели Ирининой поездки.

11

В Риге он предложил проводить её -- тем более, друг был на машине.

-- Ни к чему, -- ответила она. -- Мне недалеко, я пешком.

-- Тогда счастливо. У тебя есть мой телефон, звони.

"Обернётся или не обернётся? -- загадывал он, глядя вослед, и почему-то был уверен, что обернётся. -- Не обернулась... Ну что ж, всё к лучшему?!"

Остаток дня он провёл со всей безалаберностью, какую только можно позволить при встрече с давним другом. Им никто не мешал: отправив на месяц жену с ребёнком к тёще, друг не обременял себя сколь-нибудь важными хозяйственными хлопотами, к тому же он был в отпуске. Они съездили к морю, отметились в местных кабаках и в завершение, уже дома, устроили мальчишник.