Когда Шалом предложил подобрать кандидатуру для пробного допроса, все пальцы дружно ткнулись в Саида. Во-первых, после перелома на легкий дискомфорт в голове он внимания не обратит, во-вторых, голова — не самая жизненно важная его часть, а в-третьих и в-главных, Саид с его характером был перед товарищами весь как на ладони. Гордость не пострадает, ибо ничего внезапного не откроется. Все одно стараниями могучей красотки Петры, грозы третьего отряда, каждый фён доподлинно знал самую сокровенную мужскую тайну Саида: размеры его любвеобильного члена. Ну, возможно, за исключением Марлен и Герды. Новички покуда с Петрой не встречались.

Зато теперь стараниями ласковых, доброжелательных друзей Марлен и Герда познакомились с кудрявым лучником с самых разных и порой неожиданных сторон. Например, в возрасте семи-восьми лет Саид стабильно выигрывал в мальчишеском соревновании «Кто дальше нассыт», уступая лишь старшему брату. В возрасте девяти лет он лоботрясничал на уроке литературы, за что Кахал приговорил его к заучиванию наизусть длиннющей занудной поэмы и декламированию оной всем детям Фёна, включая младенца. Сверстники тихо точили зуб и на провинившегося, и на экзекутора, и только кроха прекрасно дрых в корзинке под монотонный речитатив. В возрасте одиннадцати лет Саид увлеченно коллекционировал всяческие кости, включая найденные в лесу человеческие, а в двенадцать решил разыграть отца, подкинув ему в миску среднюю фалангу пальца руки. Раджи невозмутимо извлек из супа желтоватый гладкий предмет, а на следующее утро Саид заорал на весь лагерь, проснувшись нос к носу с человеческим черепом, который обворожительно улыбался ему двумя рядами разномастных клыков. Начиная лет с девяти и до самого отъезда Али Саид периодически просыпался с разрисованной физиономией, а однажды во время купания в реке, ничего не подозревая, сверкал перед другими парнями и мужиками задницей, расписанной под грустную щенячью мордочку. В тринадцать лет, выпив каких-то трав, невинно предложенных старшим братом, промолчал в течение трех уроков. Милош сказал, что напоил его настойкой, из-за которой выбалтывают любые секреты, а действие ее продолжается в течение трех-четырех часов. На этот раз Саид получил нагоняй от Зоси, а та была достойной ученицей Кахала.

— То есть тогда тебе было что скрывать? — весело спросила Марлен.

— В тринадцать лет всем есть что скрывать, — показывая арфистке язык, отбрехался лучник.

— Тебе составить компанию? По дороге и без шаломовских штучек расскажу тебе, как я издевался над братьями, — предложил Саид Герде. — Ну и прихвачу дерево подходящее, хватит мне уже без дела штаны по камням протирать.

— Ты левой рукой пилу нормально удержишь? — засомневался травник.

— Заодно и проверим! — легкомысленно тряхнул кудряшками юноша.

Изрядно попрепиравшись с Саидом, Герда таки забрала у него двуручную пилу, но милостиво оставила топор. Они прихватили с собой лепешки, бурдюк с водой, мешочек, перчатки, нож для добывания мандрагоры и покинули лагерь.

Крутой опасный спуск преодолели молча. Время от времени Герда шла вперед, оставляла инструменты на относительно ровном участке, поднималась к Саиду и поддерживала раненого, которому с одной рукой и мерзко нывшей ногой ступать по шатким камням было затруднительно. О том, что придется еще и обратно идти, старались не думать.

— Все, привал, — чуть запыхавшись, объявил Саид, когда они добрались до поросшей смешанным лесом долины.

Солнечные лучи, слабо пробивавшиеся сквозь пухлые облака и листву, тем не менее подсказали Герде, что они успеют вернуться засветло, даже если пробудут здесь часа три-четыре.

— Вон там, за осинками, мандрагорушка моя росла. Я сбегаю, покуда ты дух переводишь? — спросила оборотица, как только убедилась, что штанина на перевязанной ноге лучника не потемнела от крови.

— Угу, — буркнул юноша, жадно хлебая воду. Протянул топор, жестом объяснил, мол, на всякий случай. У самого Саида оставалось два ножа, да и в этих местах опасные хищники попадались редко, уж не говоря о двуногих чужаках.

После теплого задумчивого дождя, который шелестел три дня, то и дело смолкая, лес дышал довольством и покоем. Мягкий рассеянный свет дрожал в мелком трепетании осиновых листьев, и девушка замерла у самого тонкого деревца, вслушиваясь в журчание его соков. Она, уже освоившаяся со своей силой оборотица, почуяла в осинке родную душу. Ведь не просто так Саид вызвался с ней пойти? Или она, глупая, зря надеется? А коли не зря, что ждет ее совсем-совсем скоро? Герда вскинула голову и вдруг заметила причудливый нарост на соседнем, более толстом стволе. Надо бы показать его Саиду.

Вскоре она унюхала знакомый тяжелый запах, обвязала платком нос и рот, подоткнула за пояс подол и присела возле торчащих из земли кожистых зеленых пучков. Натянула перчатки, срезала листья и осторожно выкопала ножом ямку, стараясь не задеть корень. Меньше порежешь — меньше вдохнешь. Когда в плотном двойном мешочке оказалось три причудливых корня, один из которых походил на беременную женщину, Герда повернула обратно.

Нож Саида с коротким резким стуком впился в засохшую облезлую ель. Второй чиркнул по коре и упал. Видать, тренируется. На тот случай, если правую руку отнимать придется. Герда первой успела добежать до холодно блестевшего в траве и старой бурой хвое клинка. Подняла его, выпрямилась, чтобы протянуть лучнику — и сердце оборотицы больно екнуло. Пушистые ресницы слиплись в черные стрелки, а на смуглых щеках подсыхали слезы. Когда хоронили, стоял за спиной матери, прямой и спокойный. Ну, теперь время пришло.

— Поищем какое деревце?

— Пойдем, я осинку дивную приглядела.

Осинка Саида озадачила. Он внимательно оценил ее ствол, прикинул, что комель сгодится на плошки, да и остальная древесина не пропадет. А с тем что делать?

— И что скажешь про этот кап? — поинтересовался он у Герды, кивая на нарост.

— Вдруг тебе на работу сгодится? Чуется мне, узор там особенный выйдет, — оборотица прижалась щекой к сизой, гладкой, на трещинах колючей коре.

— Никогда не обрабатывал. Ну, попытаться можно. А про комель что думаешь?

— Доброе дерево, богатое. Давай пилить!

Как выяснилось, Шалом тревожился напрасно. Отдохнувший после спуска Саид и левой рукой крепко ухватился за свою ручку, а Герда взялась за свою. Вдвоем они споро управились с осиной и сели на поваленный ствол с чувством выполненного долга.

— А в самом деле узор! — ахнул Саид, рассматривая срубленный топором нарост. — Чашу хитрую можно сообразить, причем если следовать за его же формой, уникальная вещь получится.

— Какая вещь? — встрепенулась Герда. Долгая дружба с Марлен наложила на нее свой отпечаток. Девушка живо интересовалась новыми словами.

— Уникальная. Единственная в своем роде, неповторимая. Такая, какой нигде больше нет. Но повозиться придется знатно. Потрогай, какая древесина плотная. Еще рисунок понять надо, — смуглые пальцы медленно заскользили по капу, плавно повторяя прихотливые изгибы, выпуклости и впадинки.

— А внутри наверняка другой, — оборотица прижала подушечки пальцев к срубу и потерялась, очарованная сложным, затейливым переплетением волокон. Вздрогнула, когда почувствовала мягкое прикосновение к ладони.

— Я люблю тебя, Герда.

Кап с глухим стуком упал на землю. Сердце бухнуло о ребра и, кажется, смолкло. Стих и без того сонный летний лес. Отступил, растворился в солнечной дымке. Остались только теплые карие глаза, открытая улыбка, черные кудри, влажные на висках от пота, дорожки высохших слез на щеках и легкое дыхание близко-близко. Герда приоткрыла губы просто потому, что собственного дыхания ей уже не хватало.

— Ай, какая встреча, командир! — Хорек раскинул руки в приветственном жесте, заодно красуясь, одними ногами удерживая нервную гнедую кобылку. Блестящая шерсть, благородная грация в изящном сильном теле — таких лошадок не водилось у простых людей приграничья. Кого-то разбойники удачно ограбили.