Картины Вивьен и Артура с грохотом сложились в одну стопку. Служебная дверь отворилась, пропуская тележку. Марчелло рявкнул:

— Вон! Все вон!

Народ, сообразив, что сейчас будут стрелять, ломанул прочь из зала.

— Оружие на пол, прирежу ко всем ебеням! — заорала Марлен. Во всеобщей неразберихе она выдернула из арфы ослабленную струну и накинула на шеи двоих чекистов.

— Артур, уходи, — коротко велел Али и вместе с Марчелло бросился подбирать пистолеты.

Они успели вырубить четверых чекистов, когда из коридора грянул выстрел. Марлен невольно выпустила из рук струну. По правому плечу ее потекла кровь.

— Марлен, беги!!! — приказал Марчелло и пальнул в того, кто ранил арфистку.

Любовники понимали, что сами уйти не сумеют. Оставалось держаться как можно дольше, чтобы прикрыть отступление друзей.

На кухонном столе в деревенском доме почти не тронутыми стояли миски с завтраком. Ребенку и двум взрослым было явно не до него.

— Вам обязательно оставаться? — обреченно спросил Шамиль, заглядывая по очереди в глаза обоих родителей. Знал, что ответят.

— Обязательно, птах, — Милош опустил руку на плечо сына, успокаивая его и ободряя. — Да, мы чувствуем, что над всеми нами, стариками, повисла угроза. Но завтра на полях будут не только чиновники. Завтра там будут студенты, молодые ученые, крестьяне. Однажды мы уйдем, нам просто физически не позволят жить в Республике. Но другие-то останутся. Им надо жить, выращивать хлеб, кормить себя и всю страну, растить детей. Именно для них, для тех, кто остается, мы и будем завтра говорить. А не для чиновничьих плоских лиц.

— Милый, поверь мне, человек живуч, — улыбнулась Камилла и любовно коснулась ладонью кудрей своего ребенка. — Я еще помню, как на мою семью работали крепостные крестьяне, как юлила и пресмыкалась перед моими родителями дворня. Но даже сквозь неподъемные камни крепостничества пробивались упорные росточки, такие, как Герда. Да и Марлен... Шамиль, неравенство калечит не только слугу, но и хозяина. А у Марлен хватило сил вырваться из своей золоченой клетки. Что уж говорить о нынешних временах!

— Кое-кто как всегда скромно забыл себя, — Милош восхищенно поцеловал жену, и все маленькое семейство сплелось в тугой, надежный узелок.

Из-за двери донесся деликатный голос Ансельма:

— Нам пора.

Жрец увозил мальчика в подпольный лагерь, а его родители оставались.

Нежное утро, росистое и туманное, напомнило им давний рассвет чуть больше года назад. Они любовались румяным солнцем в сизой дымке над водой, слушали трели малиновки, еще не чуяли гнили в свежем воздухе и не видели закрытых навеки глаз Хельги.

Милош и Камилла крепко обняли своего ребенка. Шамиль взялся было за луку седла, но вдруг развернулся, порывисто схватил руки родителей и прижался к ним губами. В светлых янтарных глазах застыла немая мольба: «Пожалуйста, пусть мы еще встретимся!»

Вскоре ненасытный туман поглотил двух всадников, и даже стук подков растворился в его клубах.

После ночного дождя вылетели слепни. Похожи, им не хватало собственной оросительной канавки. Они сновали над полями и гудели на одной ноте, вынимая из человека душу прежде, чем выпить из него кровь.

Впрочем, крестьяне и сотрудники кафедры растениеводства относились к насекомым философски. Лишь изредка прибавляли смачное словцо к звонкому хлопку.

Сельскохозяйственная комиссия не отставала от слепней и попыталась выпить всю кровь из Милоша, требуя ответа на вопрос: почему новые сорта выводятся так медленно, если народному хозяйству надо позавчера?

— Ты мне объясни по-человечески, — наседал председатель комиссии. — Что сложного в том, чтобы перекрестно опылять растения с самыми высокими показателями?

— Опылять — опыляем, — с невозмутимостью скалы ответил Милош. — Но я, кажется, уже несколько раз объяснил: не все признаки закрепляются в первом же поколении, а те, которые закрепляются, могут пропасть в следующем. Выведение нового сорта с устойчивыми заданными параметрами требует смены нескольких поколений, это не один год работы.

— А по-моему, темнишь ты что-то, дорогой товарищ ученый. Куда что может пропасть, ежели оно появилось?

Милош терпеливо привел несколько примеров как из растительного, так и из животного мира. Крестьяне тут же вспоминали примеры из собственных хозяйств, а потом перекинулись на людей. Правда, появление светленького дитенка в семье темноволосых родителей многие воспринимали как «знамо дело, нагуляла». К счастью, не все.

У края пшеничного поля поджидали две телеги, на которых вся честная компания и поехала на главные смотрины.

— Ну, вот теперь строго спрашивать будем, — значительно посмотрев по сторонам, объявил председатель комиссии.

— Настолько серьезно, что для этого дела понадобился вооруженный отряд? — усмехнулся Милош. — Вон за теми кустами ни реки, ни канавы нет. Что же блестит на солнце? Не пистолеты?

— Ох, глазастый! Что б ты так за сердце-цветом следил! Теперь отчитывайся: как допустили вопиющее безобразие в наиважнейшей, можно сказать, золотой отрасли народного хозяйства? Почему плохо взошли семена, почему гибнут здоровые всходы?

— Светоч — не простое растение, — Милош присел на корточки рядом и провел рукой над сияющими венчиками. Цветы встрепенулись, прильнули к его ладони. — Мы знаем, что у себя на родине он считался редким и капризным цветком, за него передрались тамошние жрецы... У нас покупали семена и саженцы и Ромалия, и Грюнланд, но так и не научились выращивать массово. А наши поля зазолотились во вторую весну Республики. Я предполагаю с высокой вероятностью, что сердце-цвет — это индикатор человеческих отношений.

— Ты по-человечески скажи, — сморщился председатель. — У нас Республика народная, все равны, и ученый вроде тебя, и вчерашний простой служащий вроде меня.

— Сердце-цвет, — мягко улыбнулась Камилла. — Он к сердцу тянется. Когда люди друг к другу обращаются со всей сердечностью, тогда и ему хорошо. А когда разлад в сердцах, тогда и он увядает.

— Эт-то что еще за упаднические аристократические настроения!

— У нас все равны, — спокойно напомнил Милош. — И бывшие простые служащие, и бывшие аристократы. А сердце-цвет угасает потому, что у нас действительно неладное творится с людьми. Между сердцами громоздятся бумажки, приказы, распоряжения. И куда-то пропали простые прямые просьбы.

— Я так и знал, — председатель махнул рукой, и из-за кустов явился вооруженный отряд. — Знал, что вы будете прикрывать свое вредительство глупыми сказками. Только народ в ваши барские сказки не верит! Народу — живую жизнь подавай!

За спинами Милоша и Камиллы народ в лице нескольких представителей заворчал глухо и неодобрительно. Но с чекистами спорить не посмели.

— Арестовать обоих! За злостное контрреволюционное вредительство!

Комната для допросов не изменилась. Та же печка, в летнее время молчаливая. Стол, пара лавок, пара стульев, решетка на мутном, еще старого стекла, окошке. Полка, на которой стояли чашки и кувшин с водой. Все как всегда. Только Саид сидел с другой стороны стола. Не там, где обычно.

— Ну, товарищ бывший чекист, надеюсь, тебе не нужно напоминать, что чистосердечное признание облегчает, а? — усмехаясь в усы, сказал его бывший подчиненный.

— Облегчиться я на параше успел, — Саид развалился на стуле с таким видом, словно не он тут арестованный. — Давай конкретнее: в чем меня обвиняют и чего ты от меня ждешь? Потому что та галиматья, которую мне выдали при аресте, не лезет ни в какие, даже самые хитровыделанные ворота.

— Да ты невинность-то из себя не строй! Имеются свидетели того, как ты с сынком своим забавлялся. Мы предполагаем, что и к дочке своей ты тоже руки тянул. Ну? Было дело?

— Знаешь, по большому секрету: есть такая летняя забава — воздушных змеев запускать. Так мы пускали всей семьей и не раз!