— Сколько дел зараз удумала! — все еще шмыгая носом, но уже весело ответила оборотица.

— А то как же. Что у нас там, один-единственный этап революции в наших руках остался? Надо спешить!

Комментарий к Глава 7. Зимний сад * Здесь описывается способ отопления, который называется «русская система». Так, например, отапливалась Грановитая палата в Кремле.

Веерное дерево — так автор решил называть гинкго, потому что лист этого растения похож на маленький веер.

осоматли (науатль) — обезьяна. Имеется в виду орхидея Дракула, о которой можно почитать, например, вот здесь: http://wildwildworld.net.ua/articles/obezyani-orkhidei-yatryshnik-i-drakula

О проблеме бесед с младенцами пишет Франсуаза Дольто в книге «На стороне ребенка». В середине прошлого века гипертрофированный рационализаторский подход к воспитанию в некоторых странах породил представление о том, что разговоры с маленьким ребенком — это деревенские пережитки. Разговоры бессмысленны, ведь маленькие дети их не понимают. К счастью, и практика (реакция детей на такое воспитания была очень яркой), и дальнейшие исследования подтвердили необходимость бесед с малышами с самых первых часов жизни.

====== Глава 8. Обреченные ======

… ни за собой, ни перед собой — в светлом царстве ценностей — у нас не имеется ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осуждён быть свободным. Осуждён, потому что не сам себя создал, и всё-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за всё, что делает.

Жан-Поль Сартр. Экзистенциализм — это гуманизм

Три замысловатых шва удерживали ткань в более-менее целом виде, но вот четвертого, куда более заковыристого, чем предыдущие, она не переживет. Хельга еще раз придирчиво изучила дырку в любимой рубашке мужа и запустила руку в ворох лоскутков, чтобы подобрать заплатку.

Привычно. Артур, с его неуемной, прямо-таки патологической тягой к деятельности и головой, из которой только что не высыпались наружу всяческие идеи и проекты, в быту постоянно во что-нибудь влипал. То проливал на себя краску, то макал рукав в чернила, то цеплялся одеждой за гвоздь, но продолжал упорно идти вперед, не замечая препятствия. К счастью, стирку в доме организовали общую, как и готовку, составили график дежурств, а вот мелкая починка вещей оставалась делом частным.

Но Хельга не жаловалась. Она спокойно относилась к любому монотонному труду, находя в нем время для раздумий, а кроме того, некоторые промахи мужа были ее тайной слабостью.

Рука чуть дрогнула, и первый стежок лег шире, чем Хельга рассчитывала. Зеркальная гладь ее рассудка подернулась рябью тревоги.

— Хельга? Что-то случилось?

А казалось бы, муж с головой, ушами и прочими частями тела ушел в подготовку к завтрашним занятиям.

— Сама не знаю. Задумалась, — Хельга отложила в сторону шитье, подгребла под себя подушку и с удобством устроилась на кровати. — Я тебе рассказывала, как мы познакомились с Марчелло?

— Нет, и, судя по смеющимся льдинкам в твоих глазах, это просто преступление! — патетически воскликнул Артур, подошел поближе к жене и преданно плюхнулся на коврик возле супружеского ложа. Из-за уха задорно торчала почти отмытая от красной краски кисточка.

— Ты умный, мог бы и догадаться! Впрочем, так и быть, поделюсь. Я тогда работала в библиотеке то ли второй, то ли третий день... И пришла просто в ужас, когда услышала страшный грохот! Оказалось, что какой-то студент попытался взять том с верхней полки — и уронил на себя весь стеллаж. Другие студенты хохотали, тыкали в него пальцами, а он кое-как вылез из груды книг и начал их расставлять. Его будто бы не волновал этот обидный смех, эти издевательские прозвища, его беспокоила только сохранность томов. Потом зрители разошлись, а я заметила, что рубашка у бедного увальня разодрана от плеча до подола. Ну, я и взялась ее зашить.

— Действительно, я мог бы и догадаться! Это так похоже на вас обоих. Но что тебя взволновало?

Хельга вновь взяла рубашку и нежно коснулась будущей заплатки. Прошептала, впервые проговаривая эти мысли вслух и признаваясь в них самой себе:

— Мне нравилась его рассеянность, угрюмость, неуклюжесть. Все то, за что в университете Марчелло травили. Другие видели в нем постыдные недостатки, а я тоже видела недостатки, но они мне нравились. Как нравится сейчас чинить твою рубашку, как нравятся все твои забавные ляпы... Это ужасный эгоизм, Артур.

— Почему? — очень серьезно спросил художник и мягко погладил руки жены.

— Вы спотыкаетесь, у вас что-то не выходит, не получается по мелочам, и для меня это так живо. Как будто свидетельствует о том, что вы — живые, и я вместе с вами — тоже. Забываю о... — она запнулась.

— Не продолжай, — торопливо проговорил Артур. Чуть снисходительно улыбнулся: — И что, теперь, когда Марчелло изменился, когда научился плавать, драться и не сшибать все углы, ты его разлюбила?

— Нет...

— Вот и отлично! Оставь-ка пока мою рубашку, крылья мы ей не приделали, не улетит. Посмотри, что я рисую для завтрашнего занятия. Как у нас с тобой совпадают мысли, просто чудесно!

На каждом из трех листов бумаги красовалось яблоко. Самое обыкновенное яблоко, желтое с красным боком. И все три плода разительно отличались друг от друга.

— Какое тебе хочется съесть? — полюбопытствовал Артур, аккуратно сминая при этом грудь жены.

— Зато я знаю, какое хочется пожевать тебе, — хихикнула Хельга. Легонько хлопнула по мужниным рукам: — Убери, а то не думается! Хм... Это.

— Правда? А почему? Смотри, вот это ярче, а это еще и поблескивает, как будто озаренное солнцем. Я как следует поработал здесь над светом. Они прекрасные, гладкие, просто совершенные! А то, которое выбрала ты, погрыз червяк.

— Знаешь, какой гриб завсегда чистеньким в лесу найдешь? Бледную поганку. Не едят ее червяки-то. Это яблочко — самое живое. Ой... Это же как человеческие слабости, недостатки... Ты прав, похоже на мои мысли, — девушка сморщила нос и озадаченно потерла виски. — Вот когда ты успел мне косу растрепать, а? Послушай, но не придем ли мы эдак к восхвалению недостатков, а то и просто дрянных черт характера...

— Представь себе яблоко, которым поживилась дюжина червяков. А лучше две или три, — лукаво предложил Артур, нахально зарываясь лицом в освобожденные волосы Хельги.

— Да пропадет яблоко. Не видать его станет.

— Точно, пропадет! Ну, зашивай мою любимую рубашку, а я доделаю работу, и мы с тобой подробно обсудим, какие яблочки нравятся мне.

— Растрепал, раздразнил — и послал, — Хельга развернулась и щелкнула мужа по носу. — Вредный деловой поросенок.

В ночь перед испытанием пороха Арджуна почти не сомкнул глаз. Предварительные опыты Артур уже продемонстрировал, но то были маленькие, безобидные взрывы.

Эльф извертелся на кровати, снедаемый двойной тревогой. Теперь, когда он стал одним из командующих армией Республики, груз ответственности увеличился, кажется, стократно. Но и личное волнение лишало его покоя. Ноги ниже колен горели огнем при одной мысли о столь мощной разрушающей силе, а ведь не могли, не могли гореть. Потому что после Шварцбурга ниже колен осталась бесполезная пустота. Шалом называл это фантомной болью.

К утру постель превратилась в тряпочку, пожеванную каким-то очень серьезным зверем. Арджуна плюнул на попытки уснуть, расправил сбитые простыни и сполз в кресло-каталку. К счастью, сильные руки лучника его не подводили.

Студеная вода из рукомойника вернула мыслям ясность, а резной деревянный гребень работы Саида прогнал из головы дурную муть. Арджуна усмехнулся. С лета волосы отросли ниже плеч, и прежняя мгновенная процедура расчесывания превратилась в настоящий эльфийский ритуал.

Хотя он с детства не ощущал себя нормальным эльфом. Начиная, пожалуй, с того, что родился бастардом-полукровкой. Арджуна, как и все его соплеменники, остро воспринимал красоту, но, в отличие от них, редко говорил об этом вслух. Не сочинял стихов, не пел песен. Не играл на музыкальных инструментах, не танцевал.