— Доброе утро! — низкий голос друга, поднаторевшего в ораторском искусстве во время лекций и на собраниях маленького подпольного исторического кружка, прозвучал одновременно с грохотом всего лишь одного стула. Тренировки с Али сказывались.

— Дай угадаю: ректор отказал в моем соавторстве? — спросила Хельга, отвечая на поцелуй.

— Да, а я отказал ректору в печати моей работы, — пожал плечами Марчелло и устроился напротив. Поприветствовал хозяина, с благодарностью принял чашку чая и грустно вздохнул, как только добрый саориец вновь укатился на кухню: — Жутко было смотреть на перепуганного Алессандро. Энцо, на что осторожный, и то спокойнее воспринял мой рассказ о беседе с ректором. А, вот и Артур!

Сердце утбурда несчастно заколотилось, когда в чайхану ворвался светлый улыбчивый вихрь.

— Дорогие мои! Два года! Север того стоил, но два года вас не видеть! — воскликнул лимериец и сгреб в охапку одновременно и Марчелло, и Хельгу, хотя оба были, вообще-то, выше него.

Солнце заискрилось в зеленом чае и спутанных серебристых волосах Артура. Бедная девушка и мечтала бы забиться в уголок, отвести взгляд от ослепительного блеска бездонных серых глаз, но проклятый художник не оставил нежити ни единого шанса. Он восторженно делился с друзьями впечатлениями о плавании к северным островам, поочередно хватал их за руки, улыбался, смеялся, спрашивал, наклонялся близко-близко, подмигивал, вытаскивал из стопки зарисовок то один лист, то другой и тревожно ждал оценки, мол, что думаете? Это он-то, уже известный мастер, жадно ловил каждое слово простой девушки из семьи рыбаков!

— Постой-ка, — Марчелло забрал из рук Хельги очередной набросок. — Выходит, у островитян, как и у вервольфов, нет привычной нам системы семейных отношений?

— Да, именно! Меня тоже поразил этот факт, — живо откликнулся Артур.

— Так, — густые брови историка сдвинулись в хмурую линию. — У тебя есть подробные описания, дневниковые записи?

— Ну, — серые глаза виновато глянули исподлобья. — Я записывал все, с чем сталкивался. Но дневники со мной как-то не уживаются, да и специально о семье я не писал. Надо порыться в моих бумагах, попробовать найти, что есть. Тебе для работы важно?

— Важно. Хельга?

— Чуть что найти, сразу Хельга, — проворчала девушка, холодея и ликуя от мысли о том, что друг предоставил ей законный предлог для встречи с Артуром в гостинице, где он остановился. Может быть, даже наедине. — Когда мы с профессором вернемся со вскрытия...

— У вас разрешили вскрытия? — опешил художник. Друзья ответили ему согласными кивками. — Хельга, а твой профессор позволит мне отправиться вместе с вами? Я зарисую все, что он скажет!

Синие шнурки на шторах ехидно зашипели. В синих глазах Марчелло мелькнуло нечто среднее между сочувствием и предательством.

— Ох, у меня скоро лекция. Я читаю, опаздывать нельзя, простите! До встречи завтра вечером?

Утбурду невольно вспомнились некоторые методы ее спасителя, Раджи. Напомнить себе: при случае подмешать Марчелло что-нибудь в чай.

Тихое пение коллеги, который в этот день тоже работал в пристройке, только в другом ее крыле, отчетливо слышалось в гулкой пустоте. Аккомпанементом веселой мелодии служил перестук деревяшек. Вивьен подобрала по дороге несколько палочек, еще что-то Али отыскал во внутреннем дворике храма, и девочка уже часа два не отрывалась от загадочного, но очевидно осмысленного перекладывания своих игрушек с места на место. Привычные игрушки вроде кукол она не признавала.

Али окинул критическим взглядом поле грядущей деятельности. Он уже перенес контуры с картона на подготовленный участок стены, заштукатурил поверхность будущего фрагмента фрески и теперь смешал на пробу несколько оттенков коричневого. Выискал в кучке на полу подходящий кусок гипса, капнул на него каждой из смесей и положил его перед малышкой.

— Посмотри, Вивьен. Это — краски. Они коричневого цвета. Коричневый цвет бывает разных оттенков. Краски высохнут, и я решу, какой оттенок мне понадобится. Пока краски сохнут, мы с тобой пообедаем. Согласна, Вивьен?

Молчание. Как всегда. За три с небольшим года своей жизни девочка не произнесла ни единого слова.

Однако на пирожок и половинку яблока согласилась. Запила нехитрый своей обед водой и вернулась к деревяшкам. Али же придирчиво изучил гипс, выбрал умбру и приступил к работе. Складки одежды нищего мальчишки казались слишком сложными, тяжелыми, но — так велел Гафур. Мягкий, ровный в общении и сравнительно гибкий в отношении распорядка рабочего дня, мастер становился непреклонным, когда речь заходила о его эскизах. Он принимал лишь замечания отца, а Джафару за глаза хватало маеты с росписью храма.

— Дай.

Неестественный, будто потусторонний голос заставил фёна вздрогнуть. Али еле удержал в руке кисть. Голос был, безусловно, детский, но в то же время не мог принадлежать живому существу. Даже шелест Шалома испугал его в свое время намного меньше.

Медленно, сам не зная, что его ждет, художник обернулся — и увидел Вивьен. Девочка стояла рядом с ним, смотрела ему в лицо, но как-то мимо. Ее губы приоткрылись и зашевелились, будто у ожившей куклы или маски.

— К’аски. Дай.

Али поспешно смешал краску на отдельной палитре, выбрал среди кисточек ту, что годилось для тоненькой детской ручки, взял один из обрезков картона и трепетно, боясь вспугнуть малышку неосторожным движением, положил перед ней все это богатство. Опустился на колени, показал, как окунать кисть в краску и водить ею по поверхности. Вивьен крепко ухватилась за кисточку и принялась рисовать ломкие, рваные линии вперемешку с пятнами. Когда на очередной коричневый мазок упала прозрачная капля, Али понял, что плачет.

За спиной послышались знакомые шаги. Такие же легкие, как у папы, но не танцующие. Гафур.

— Что здесь происходит? Али! Что здесь делает этот ребенок, и почему ты позволил ей транжирить краски?

— Господин Гафур... Простите, я сейчас все объясню! — юноша торопливо вскочил, инстинктивно прикрывая собой Вивьен, сложил перед лицом ладони и низко поклонился мастеру. — Эта девочка — моя соседка. Она осталась без матери вскоре после рождения, отец растит ее один, вынужден браться за любую работу. Он попросил меня присмотреть за Вивьен.

— Бедняжка, — сухо кивнул Гафур. Протянул к Вивьен руку, унизанную перстнями с опалами, и небрежно махнул: — Но это что за баловство? Ты знаешь, нам едва-едва вернули финансирование в полном объеме. И ты посмел развлекать ее подобным образом?

— Господин Гафур, послушайте, прошу Вас! Вивьен — не совсем обычная девочка. Видимо, потеря больно ударила по ней, и она развивается чуть иначе, чем другие дети. Ей три года, а до сегодняшнего дня она не произнесла ни слова. Только плакала или смеялась. Сегодня она заговорила впервые. Она попросила у меня краски. Господин Гафур, посмотрите, с каким вдохновением она рисует! Я оплачу все расходы! Позвольте ей...

— Сейчас она рисует на картоне, потом примется за стены. Я знаю по своим племянникам, какими бывают дети в три года. Забери у нее кисть, и... пусть играет во дворе. Надеюсь, завтра ты найдешь, с кем ее оставить, — с последними словами прекрасное лицо мастера исказила брезгливая гримаса. Так привычно! Так на Вивьен реагировали многие люди.

— Господин Гафур, мы находимся в пристройке при храме святой Зумурруд. Святой Зумурруд, покровительницы детей, — тихо заметил Али.

— Да, и когда мы закончим работу над росписью, когда ворота храма откроются, приводи сюда этого ребенка. Быть может, святая поможет ей, или ее порадуют фрески.

— Ей не нужны фрески завтра. Ей нужны краски и кисть прямо сейчас.

Гафур передернул плечами, откинул за спину иссиня-черный шелк волос и шагнул к Вивьен, небрежно отодвинув Али в сторону. Взялся за кисточку:

— Дай сюда, девочка.

С губ Вивьен слетел обычный для нее звериный крик. Она вцепилась в кисточку обеими ладошками и рванула ее на себя.