Annotation
Зилов Виктор Дмитриевич
Зилов Виктор Дмитриевич
Оня
Утро началось как обычно с будильника Наташи. Спросонья она еще минуту не могла нащупать на полу с вечера оставленный телефон. Аппарат громко гудел и переползал по холодному паркету.
- Ну, блин..., - обиженно протянула Наташа, пытаясь схватить ползающий гаджет. - Замолчи, дурак. - С этими словами она, наконец, выключила его и оставила лежать там, где поймала.
Повернувшись на другой бок, жена обняла меня и снова уснула. Я, разбуженный этой возней, открыл глаза и посмотрел на небо в щель между шторами. Светло-голубая полоска говорила о том, что солнце светит, и нет никаких небесных препятствий для хорошего летнего утра. Мне, в отличие от жены, снова заснуть уже не удалось, хотя я мог бы прикорнуть еще минут сорок. Наташа вставала на работу раньше меня почти на час. Прежде, я легко засыпал после безумств ее телефона, а иногда даже и не просыпался, но в последнее время сон мой стал тревожным и пугливым. Скорее всего, сказывалось психологическое напряжение из-за недавно начавшегося конфликта на работе.
Легкий ветерок принес вонь с одного из химических заводов. Смесь сероводорода с каким-то еще отвратительным запахом создавала непереносимый "аромат", который почти каждое утро встречал нас, и с которым мы укладывались спать. Наш небольшой городок, основанный на излете сталинской индустриализации, стал одним из пионеров нефтехимической промышленности. Окруженный двумя огромными нефтеперерабатывающими заводами, со дня основания город дышит миазмами, которые медленно, но неотвратимо убивают людей, живущих в нем. Парадоксальная вещь происходит со всеми нами. Мы изо дня в день ездим на работу на один из заводов, чтобы, произведя что-то из нефти, попутно выпустить в атмосферу, в воздух, которым сами и дышим, некоторое количество яда. Классический пример того, что называется "пилить сук, на котором сидишь". Еще это называется сделкой с дьяволом. На заводах довольно высокие зарплаты, за которые живущие здесь платят не только своим здоровьем, но и здоровьем своих детей. Опять парадокс: мы живем ради детей, приносим в жертву свое здоровье ради их будущего, но тут же отнимаем это будущее у них. Идя прямыми улицами города, заходя в магазины, постоянно встречаешь большое количество некрасивых, рано состарившихся, чем-то больных людей. Многие старики отталкивающе неопрятны и немощны. Пенсии хватает только на скромную еду, оплату квартиры и какие-то недорогие лекарства. Старые заношенные вещи доживают свой век вместе со своими хозяевами, крича о нищете и одиночестве. Почему-то их детям плевать на своих родителей. Может они так мстят им за свою судьбу?
Как-то зайдя в "Fix price", в очереди на кассе я наблюдал парня лет шестнадцати-семнадцати, с изъязвленными, шелушащимися кистями рук, покупающего банку дешевого энергетика. Он стоял передо мной. Парень долго расплачивался мелочью, отсчитывая ее анемичной девушке-кассиру. Его черная футболка, с белесыми пятнами под мышками и жирные волосы, висящие сосульками, не вызывали желания стоять рядом, но делать нечего - очередь, есть очередь. Я стоял и рассматривал его. Вытатуированный сине-зеленый лист конопли на запястье левой руки, казалось пауком, накрепко и навсегда обхватил худую поросшую светлым пушком руку. Сознательный выбор паренька, настолько, насколько вообще в этом возрасте можно сделать осознанный выбор, говорил о смерти. Легкость, с которой его нескладная фигурка, исчезла в сумеречности выхода магазина, неприятно удивила меня. "Где его родители, куда они смотрят?", - возмущенно думал я всю дорогу до дома. Подобные встречи случались часто, оставляя тягостное впечатление.
Однотипная серая застройка, состоящая из пятиэтажек, летом скрываемая зеленью разросшихся во дворах деревьев и кустарников, зимой прямоугольно торчала всей своей бесчеловечной убогостью сквозь прихотливо изогнутые стволы оголившихся деревьев, вгоняя усталый народ в депрессию. Эти железобетонные многоквартирные бараки, медленно вытягивающие из людей силы и стремление к чему бы то ни было, кроме желания поскорее отвлечься после тяжелой смены перед телевизором за литром пива, составляли основную часть города. Обилие пивных и вино-водочных магазинов, только подчеркивало всю бессмысленность существования в системе: серый город - живой придаток химического молоха. Пребывая в перманентной депрессии, тем не менее, здесь жили без надрыва, с какой-то простой, незатейливой сытостью и размеренностью, позволительной людям не высокоинтеллектуального труда, родившихся в месте, где есть работа, за которую платят деньги бОльшие, чем в соседних городах, где единственный доход населения составляют пенсии, зарплаты бюджетников, да оклады почтальонов. В России кроме городов-миллионников практически тотальная гегемония таких вот бедных запущенных деревень и городов без промышленности, без работы с крошечным числом богатых и всем остальным нищим населением. Нет, есть, конечно, на юге большие богатые села, мы проезжали их по пути в Сочи, но и там расслоение не только сильно заметно, но также вызывающее огромно. Подвижного, делового народа в провинции с каждым годом становится все меньше: некоторые уезжают за границу, прочие в Москву. Остаются такие, кто испокон веков сидели и сидят на одном месте, возделывая свой кусок земли, с рождения и до смерти таща груз судьбы, полученный эстафетной палочкой от родителей и предков. И вся разница между людьми заключается только в месте их рождения, определяющем достаток, с которым они будут жить. В нашем городе достаток есть. Нефтянка обеспечивает не только работу, но и заработок. В последнее время к нам приезжает много вахтовиков. Они заменяют быстро вымирающие в последнее время от водки и наркотиков местные кадры. Вахтовики - люди, как правило, сильные и сосредоточенные на определенной цели: зарабатывании денег. Пьяниц и бездельников быстро выгоняют, поэтому на заводах остаются только те, кто хорошо справляется со своей работой. Капитализм хорош тем, что никто никого не воспитывает. Если человек хочет работать, он будет работать, поскольку в системе товарно-денежных отношений оплачивается труд, приносящий пользу, а за бесполезную деятельность никто не платит деньги, потому что она не функциональна, и капиталист таких рабочих мест просто не создает. Если человек, кроме как хорошо рассказывать анекдоты больше ничего не умеет, то в нашем городе ему работу не найти. Когда к нам приходит высококлассный слесарь или, скажем, сварщик, то место и хорошая зарплата ему обеспечены. Даже гастарбайтеры из Средней Азии, при всей к ним неприязни со стороны местных, прекрасно приживаются, если они хорошо работают. Еще в городе существует целый класс маленьких конторок, обслуживающих наших два завода. Подрядчики делают необходимые работы, которые раньше выполнялись внутризаводскими подразделениями. Некоторое время назад большинство вспомогательных подразделений были сокращены и преобразованы предприимчивым заводским руководством в самостоятельные юридические лица, через которые теперь осуществляется вывод денег, пополняющий доходы этих самых руководителей вдобавок к зарплатам и бонусом, получаемым от собственника. Вся эта экосистема прекрасно живет, давая работу трем-четырем тысячам человек. Распределение денег происходит не пропорционально: девяносто процентов идет нескольким десяткам людей, а остальные десять размазываются более или менее ровным слоем среди всех остальных. Но даже этих десяти процентов хватает, чтобы люди могли в кредит приобретать машины и обустраивать доставшиеся от родителей шесть дачных соток, строя на них двухэтажные кирпичные домики с ватерклозетами, уютные баньки и небольшие теплички для огурчиков-помидорчиков. Изредка приезжающие родственники из менее благополучных населенных пунктов, тихо завидуют здешнему благополучию, но, тем не менее, совершенно не рвутся переезжать сюда, несмотря на то, что гостеприимные хозяева даже предлагают помощь в обустройстве на первое время. Боязнь начинать жизнь заново, убивает желание улучшения этой жизни. Так в России устроено множество людей: "где родился, там и пригодился". Люди тянут лямку привычности до самого конца, боясь выскочить за рамки повседневности в неизвестность: "лучше синица в руках, чем журавль в небе".
