Орочимару, переживший три самых унизительных дня в своей жизни, напротив – ежедневно вытаскивался из камеры на «беседы», которые не давали никакого проку. Орочимару действительно не знал, где стая, и возненавидел серебро на всю оставшуюся жизнь.
За неделю до следующего полнолуния Орочимару, впрочем, оставили в покое. Дни размеренно тянулись от рассвета до заката, а пленников по-прежнему всего лишь скудно подкармливали и выводили в туалет – и больше ничего «особенного» в их жизни не происходило. Разве что руки с каждым проведенным на цепи днем болели все сильнее. С цепью они поделать ничего не могли – та тянулась наверх, к выходу, и крепилась к чему-то, видимо, с улицы, опускаясь затем в колодец, в котором они сидели.
Дни тянулись за днями, полнолуние приближалось с неумолимостью снежной лавины, покатившейся по склонам гор, а жизнь пленников все так же не менялась. Того альфы, что был с ними в прошлое полнолуние, на этот раз не было, и становилось очевидным, что случится, когда полная луна вступит в свои права.
- Видимо, это конец, - пессимистично заметил Орочимару накануне полнолуния. – Я обращусь и загрызу тебя, а потом меня пристрелят в этой дыре.
Саске хотел было поспорить, но не стал. Потому что все действительно было очевидно. И, в подтверждение его слов, в камеру вошел уже знакомый Саске братец Конан. Скользнув по ним обоим презрительным взглядом, он поднял голову к темному ночному небу, видному в дыру наверху.
- Больше вы нам не нужны, - сообщил он. – Думаю, завтра вы неплохо развлечетесь, - хмыкнув, он вышел, и дверь захлопнулась со зловещим скрежетом, будто подыгрывая злодеям.
Саске перевел взгляд на мрачно усмехнувшегося Орочимару, весь вид которого будто кричал: «А я говорил! Говорил, что нам конец!». Собственно, Саске даже и не особенно удивился такому развитию событий. Он изначально не ждал ничего хорошего и только в очередной раз порадовался тому, что Наруто от него далеко и в относительной безопасности. Конечно, родственнички Конан от него, скорее всего, не отстанут – во-первых, из принципа, а во-вторых, из-за того, что его стая, фактически, подняла своеобразный бунт против гильдейской системы. И свалившие в леса гильдейцы в лице Сакуры, Асумы и Шикамару с Кибой были тому только лишним подтверждением. Но Саске считал Наруто достаточно умным, чтобы не попасться и прожить долгую жизнь подальше от Гильдии.
В любом случае, поделать им было нечего. Цепи держались крепко, дверь выглядела достаточно толстой, чтобы человеческими силами ее было не выбить, а глубокий колодец, в котором они торчали, был достаточно глубок для того, чтобы навсегда забыть о мысли вылезти из него. Точнее, вылезти было бы вероятно – по цепи, поднимающейся вверх, но проблема была в том, что высвободить руки не представлялось возможным, да и решетка наверху выглядела очень недружелюбно.
- Может, ты все-таки не сдуреешь? – предположил Саске тоскливо.
Сидеть и ждать, когда пройдет следующий день и Орочимару обратится, чтобы откусить ему голову было… ужасно. Если Саске и ненавидел что-то всеми фибрами души – так это ожидание. Он бы предпочел, чтобы все решалось сразу и без долгой волокиты. Они и без того провели в цепях уже почти два месяца. Лимит ожидания был давно и безоговорочно исчерпан.
Орочимару с сомнением посмотрел на него и промолчал. Вожака стаи он не видел так давно, что глупо было надеяться на сознательность животной части его натуры. Орочимару хмуро подумал о том, что их история с Саске все-таки заканчивается кровопролитием – несмотря даже на то, что обоюдно ненавидеть друг друга за время, проведенное в плену, они перестали.
Следующее утро и день встретили их ехидными взглядами привычных уже конвоиров, которые, будто издеваясь, их на удивление неплохо покормили. Правда, еда не лезла в горло ни Саске, ни Орочимару, которые старались не смотреть друг на друга и вообще общаться как можно меньше. Ситуация, в которой они оказались, не располагала к приветливости совершенно. То же самое, что палач, решивший подружиться с приговоренным к казни накануне этой самой казни.
В любом случае, вечером того же дня они снова были в осточертевшем уже колодце, все так же прикованные за руки.
- Я думал, тебя не станут привязывать, - мрачно заметил Саске, постепенно начинавший впадать в меланхолию.
Как и любой охотник, знающий, что каждый раз на заданиях его жизнь подвергается опасности, он не испытывал растерянности – слишком привык к мысли о смерти. И все же Саске, как и любой нормальный человек, умирать не хотел, и это противоречие между человеческим и охотничьим разрывало его на части. А общая безнадежность ситуации положение только усугубляла.
- Угу, чтобы я освободил тебя, что ли? Я все равно смогу вытащить руки во время обращения, на то и расчет, - отозвался Орочимару не менее хмуро, без особого восторга поглядывая наверх – на решетку, за которой виднелось стремительно темнеющее небо.
Почти впервые в жизни он не ждал полнолуния, и был бы вполне доволен, если бы с миром что-нибудь случилось, и полнолуние бы вдруг отменилось. Но мир был устойчив, как никогда раньше.
Орочимару кожей чувствовал приближение полнолуния. Помимо всего прочего, его бросило в жар, и на лбу выступили крупные капли пота.
- Если я сейчас заранее извинюсь, тебе станет легче? – поинтересовался он, чувствуя уже, как все – кожа, кости, мышцы – готовится перестраиваться, меняться.
Саске беспокойно посмотрел на то, как Орочимару почти обвис на державших его руки цепях, неестественно выгнувшись вперед, и покачал головой.
- Сомневаюсь, что мне это поможет, - буркнул он, пытаясь мысленно убедить себя не бояться.
Он ведь никогда не боялся оборотней. Ему нельзя было их бояться, потому что он постоянно охотился на них. И можно было бы попытаться представить, что это просто очередная охота… Самовнушению мешали цепи, не дававшие Саске хотя бы попытаться спасти собственную жизнь.
Первыми из цепей, как и предсказывал Орочимару, вырвались руки – с каждой секундой все больше напоминавшие лапы. Оказавшись на свободе, Орочимару, еще не до конца перекинувшийся и потому себя контролировавший, вжался в противоположную от Саске стену, будто это могло хоть как-то помочь. Саске безнадежно подергал цепи, попытался, невзирая на дикую боль в запястьях, вытянуть ладони, но проще было откусить себе руки.
Одежда на Орочимару лопалась под напором растущего тела, кожа покрывалась светлой серебристой шерстью, лицо – удлинялось, и с каждой секундой в глазах у него было все меньше человеческого и все больше – животного, дикого блеска. Последняя надежда на то, что Орочимару останется адекватным, растаяла, как утренний туман.
И в ту же секунду, как Орочимару, еще не до конца обратившийся, но уже потерявший остатки самоконтроля, вдруг понял, что рядом с ним есть живое существо и замер, уставившись в темноту сияющими желтыми глазами – в ту же секунду наверху загрохотало так, что уши заложило и у Саске, и у зло заскулившего Орочимару.
Он, все еще стоя по-человечески, шагнул вперед, замахиваясь когтистой лапой на Саске, не успевшего даже понять, что происходит наверху, но сообразившего пнуть Орочимару по уже окончательно волчьей морде.
После такого Орочимару взбесился еще сильнее и, взвыв, кинулся к нему снова – но Саске вдруг потянуло вверх, и, окончательно дезориентированный происходящим, он даже не понял, что оказался снаружи, вылетев из своей темницы с помощью той цепи, которую он так ненавидел. Едва не обрушившись лицом на асфальт, Саске в последний момент сгруппировался, подставляя вместо лица болезненно занывшее от удара плечо. Саске тут же схватили чьи-то руки, и он запоздало дернулся, пытаясь вырваться.
- Да тихо ты, - раздраженно прикрикнул на него невесть откуда взявшийся здесь Киба, начиная возиться с цепями.
Рядом на асфальт тяжело упал второй конец цепи, и Саске, проводив его взглядом, увидел недовольно отфыркивавшегося Наруто, который и вытянул его из колодца за цепь. Несмотря на темноту вокруг, Саске узнал его сразу – и в груди вдруг неприятно, болезненно заныло. Саске чувствовал себя человеком, который всю жизнь искал пропавшего родственника, и наконец нашел его после долгих лет поисков – и теперь его истощенную ожиданием нервную систему коротило, а эмоции бесновались, толкались, сбивая его с толку.
