— Не уверен, что будет комфортнее.

— Крыльцо, вероятно. Я могу даже бросить тебе подушку.

— Всегда говорили, что вы гостеприимны.

— А про тебя всегда говорили, что ты негодяй.

— Негодяй, — бормочу.

— В самом деле, — говорит она. — Но если спросили бы меня, я бы сказала, что это мягко сказано.

— Хорошо, что вас не спрашивают, верно?

Она смеется, похлопывая меня по спине.

— Конечно, ведь если бы спросили меня, я много чего сказала.

— Например?

Жалею о своих сказанных словах сразу же. Эта женщина готова, не колеблясь, обдать меня ядом своих слов.

— О, нет, я не буду играть в эту игру.

— Какую игру?

— В ту, где я даю тебе еще больше поводов хандрить и жалеть себя.

— Я не хандрю.

— Сказал он депрессивным голосом.

Смеюсь из-за ее издевок.

— Должен вам сказать, что у меня был хороший день.

— Ну, хорошо тебе, — говорит женщина. — Если голоден, то еда на кухне, но я иду спать, поэтому никакого шума.

— Да, мэм.

***

Понедельник наступает и быстро проходит.

Я провел почти весь день в кровати, но миссис Маклески не устроило это. Проснулся от стука в дверь во второй половине дня, и мне был брошен список дел.

Дела, которые был должен сделать я.

— Раз ты остаешься здесь, — сказала она. — От тебя должна быть польза.

Я сделал все, по крайней мере, то, что смог. Уборка, развешивание фотографий, смазывание скрипящей двери. Было не так легко с пораненным запястьем, и я не привык к ручному труду, но все сделал, занимая себя в ожидании вторника.

Вторник.

В пять вечера вторника я появляюсь у двери квартиры Кеннеди с двумя большими коробками пиццы: сырная пицца только с сыром, как просила Мэдисон, а во второй «безобразие» сделано из ветчины и ананасов.

Помедлив, стучу в дверь, слыша торопливые шаги внутри, прежде чем дверь распахивается, и маленький шар энергии передо мной улыбается.

— Мэдисон Жаклин! — кричит Кеннеди, входя в поле моего зрения. — Что я говорила о том, как правильно открывать дверь?

— Ох, — глаза Мэдди расширяются, и прежде чем я могу произнести хоть слово, она закрывает дверь прямо перед моим лицом. Стою мгновение, прежде чем дверь тихонько приоткрывается, Мэдди высовывает голову наружу и шепчет:

— Ты должен постучать.

Как только дверь снова закрывается, я стучу.

— Кто там? — кричит Мэдди.

— Джонатан.

— Какой Джонатан?

Я смеюсь, крепче обхватывая коробки с пиццей, когда они начинают выскальзывать. Прежде чем могу ответить, дверь снова открываться, и передо мной стоит Кеннеди.

— Извини, — бормочет она, показывая мне входить, пока хватает Мэдисон за плечи. — Мы работаем над правилами поведения с незнакомцами. Она слишком доверчива.

— Но я знаю, что это он, — спорит Мэдди.

— Ты никогда не можешь быть полностью уверена, — отвечает Кеннеди. — Всегда нужно перепроверить.

Открываю рот, чтобы высказать свою точку зрения, но останавливаю себя, не уверенный, приветствуются ли здесь мои советы. Не хочу, чтобы меня вышвырнули отсюда, даже не поев пиццы.

— Так, эм, должен ли я?.. — приподнимаю коробки с пиццей, замолкая.

— Ох, точно. На кухонный стол.

— Я покажу тебе! — объявляет Мэдисон, как будто я и так не знаю, куда идти, но все равно позволяю ей вести меня. Кеннеди закрывает дверь и следует за нами. Ставлю коробки на стол, и Мэдисон, немедля, открывает верхнюю. Морщится и выглядит шокированной.

— Фууу!

— Да, ладно... — смеется Кеннеди, глядя на пиццу. — Ветчина и ананасы.

— Почему этот фрукт в пицце? — спрашивает Мэдди.

— Потому что так вкуснее, — отвечает Кеннеди, убирая верхнюю коробку, перед тем как открыть вторую. — А эта для тебя.

Мэдисон пожимает плечами, хватает кусок сырной пиццы и начинает есть прямо из коробки. Я рассматриваю это как норму, так как Кеннеди садится рядом с ней и делает то же самое.

— Ты вспомнил, — говорит она, отламывая кусок пиццы с ананасом и начиная откусывать.

— Конечно, — отвечаю, хватая кусок сырной с коробки для Мэдди. — Почти уверен, что буду помнить это всю жизнь. Такое не забывается.

Раздается мягкий смех Кеннеди, и она дарит мне самую искреннюю улыбку, которую я видел за последнее время от нее. Улыбка исчезает, когда она отводит взгляд, но, черт побери, это произошло.

— Тебе стоило принести хлеб, — говорит Мэдисон, вставая на свой стул коленями и наклоняясь ближе, соперничая за мое внимание, как будто боится, что я ее не вижу. — И куриные крылышки!

— Ох, не знал, что ты любишь их, — говорю, — иначе бы принес.

— В следующий раз, — говорит она уверенно, это даже не является для нее вопросом.

— В следующий раз, — отвечаю.

— И содовую тоже, — говорит она.

— Никакой содовой, — присоединяется к разговору Кеннеди.

Мэдисон смотрит на свою маму, затем наклоняется и шепчет:

— Содовую.

— Не уверен, что твоей маме это понравится, — говорю с сомнением.

— Все хорошо, — спорит Мэдди. — Она также говорит дедуле, но он все равно дает мне содовую.

— Это потому что ты эмоционально шантажируешь его, — вступает Кеннеди.

— Нет-нет! — восклицает Мэдди, глядя на свою маму. — Я не шантажирую его!

Кеннеди фыркает.

— Откуда ты знаешь? Ты даже не знаешь значение этого слова.

— И? — удивляется Мэдисон. — Я совсем не жирная.

Стараюсь не рассмеяться, но, Иисус Христос, такое чувство, будто она спорит с самой собой. Кеннеди всегда была чертовски упряма, но я не лучше. Вот почему, когда мы ругались, это было адом.

— Ты смотришь на него щенячьим взглядом, — говорит Кеннеди, хватая Мэдисон за подбородок, сжимая ее пухлые щечки. — И говоришь, что будешь любить его больше всех, если он даст тебе попить кока-колы.

— Потому что так и есть, — говорит Мэдди.

— Это эмоциональный шантаж.

— Ох, — Мэдисон морщится, затем поворачивается ко мне, когда мама отпускает ее. — Как насчет рутбира?

— Боюсь, что нет, — говорю ей. — Прости.

Мэдисон хмурится, выходя из-за стола, чтобы взять сок из холодильника.

Повисает тишина, но она длится пару секунд, прежде чем Мэдисон решает, о чем хочет поговорить. Малышка может исправить любую неловкую ситуацию, осознаю я, когда она болтает, делится историями о том, что и кто делает на занятие «Покажи и расскажи» в подготовительном классе.

— Иди мой руки, — наставляет ее Кеннеди, когда Мэдди доедает пиццу; все ее лицо и руки в соусе. — Закончишь домашнюю работу и сможешь поиграть.

Мэдисон спрыгивает со стула и убегает. На расстоянии слышен шум воды, когда Кеннеди убирает остатки со стола.

— Домашнее задание в детском саду, — хмыкаю я.

— Просто рисование, — объясняет, снова садясь напротив меня. — Нарисовать три предмета, которые начинаются с буквы «С». Не очень сложно, но Мэдди любит рисовать, она никогда не останавливается на трех. Может изрисовать весь альбом.

Звучит похоже на кое-кого, кого я знаю — ее маму, которая барабанит по столу, выглядя обеспокоенной. Кеннеди всегда была суетливой, но использовала эту энергию для созидания.

— Ты все еще пишешь? — интересуюсь.

— Нет.

— Почему?

Кеннеди пожимает плечами.

Я хочу, чтобы она посмотрела на меня. Знаю, что это лицемерно, эгоистично. Я хочу многого. Прошу о многом. О большем, чем заслуживаю, после всего, что было. Я обидел ее, и хотел бы все исправить, быть тем мужчиной, каким она меня представляла раньше.

Вытягиваю руку, мои пальцы едва касаются ее, прежде чем она убирает руки. Кеннеди прячет их под столом, сжимая в кулаки, вероятно. Не сомневаюсь в этом. Однако она встречается со мной взглядом.

— Что мне сделать? — спрашиваю. — Я готов на все.

Я звучу чертовски отчаявшимся, знаю, но так и есть. Мой психотерапевт сказал бы, что это не здорово, что я созависим. Джек, вероятно, сказал бы мне перестать быть жалким ублюдком. Клифф напомнил бы, что весь мир у моих ног, но, кажется, это не имеет значения, не когда единственный человек, который по-настоящему верит в меня, смотрит на меня так, будто я худший из худших.