Корабль шел со свернутым парусом, на веслах, потому что ветра не было, море было почти совершенно ровным, лишь еле заметные волны, скорее похожие на рябь, нарушали серебристую невозмутимость его глади. Корабль не плыл, а как бы скользил по ровной поверхности.

Это было большое, красивое судно, ладно сработанное из хорошей кедровой древесины, с высоким носом, выгнутым над волнами и завершенным широким резным венцом – символом полураскрытого лотоса. Над его бортами возвышались скамейки гребцов, и длинные пальмовые весла ровно и легко взмахивали, повинуясь черным мускулистым рукам.

Гребцы-нубийцы не прилагали больших усилий, преодолевая толчки легких волн. Египетский корабль был выстроен по новой конструкции и, наряду с возвышениями для гребцов, имел дощатый настил посередине и не один, а два помоста – традиционный широкий на корме и небольшой в носовой части. Над задним белел балдахин, расшитый золотом и увешанный по бокам гирляндами ароматических трав. На переднем, небольшом, дежурил один из мореходов: ему надлежало подать сигнал, как только покажется берег. Выше всего поднималась корма, где стоял рулевой, спокойно, почти равнодушно перемещая то чуть вправо, то чуть влево громадное весло. Ниже, на настиле, вдоль скамеек гребцов, сидели воины-египтяне, которым в пути нередко приходилось менять на веслах уставших нубийцев, но сейчас они бездельничали, грызя финики и от нечего делать бросаясь друг в друга косточками.

Под балдахином, на кормовом помосте, находились трое, причем самой заметной среди них фигурой был огромный раб-нубиец в ярко-желтой набедренной повязке и таком же платке на курчавых волосах. Щиколотки его босых ног украшали толстые медные браслеты, и по пять-шесть таких же браслетов было на каждой руке великана, от плеча до запястья. Медное с бирюзой ожерелье и серьги, каждая размером с небольшую тарелку, дополняли это варварское великолепие. Нубиец стоял прямо и неподвижно, держа в обеих руках опахало со страусовыми перьями, которым он плавно взмахивал над спинкой высокого кресла, украшенного слоновой костью. Там сидел человек в богатой египетской одежде, с золотыми серьгами в ушах и небольшим золотым скарабеем на груди. Этого скарабея он время от времени вертел пальцами и слегка подкидывал на ладони, в то время как его глаза были неотрывно устремлены на берег, который все яснее вырисовывался впереди. То был не кто иной, как начальник охраны фараона Сети. За прошедшие три года он мало изменился, только среди коротких густых волос появились белые искры.

Рядом с креслом стоял молодой человек лет двадцати пяти, помощник Сети Караф. На нем была только белая набедренная повязка, длинная, словно юбка, – она доходила ему до колен. Широкий пояс и сандалии из тонкой тисненой кожи и золотое с эмалью ожерелье дополняли этот наряд, выдавая привычку юноши к некоторой роскоши.

Сигнал о том, что берег приближается, уже был подан, и теперь все трое с напряжением всматривались в изломанную темную линию, которая все яснее и яснее прорисовывалась на горизонте.

– К полудню мы будем у берега, господин! – произнес Караф, щурясь, потому что солнце поднималось выше и выше, море сверкало нестерпимо, и у людей начали слезиться глаза.

– Это я сам вижу, – с некоторым напряжением отозвался Сети. – Вопрос в том, тот ли это берег, что нам нужен, не сбились ли мы с пути?

– Нет! – твердо возразил молодой человек. – Я говорил с кормчим. Он уверен, что мы идем правильно, если только изначально не лжет карта, а звезды прошедшими ночами не поменяли своего положения на небе.

– Карта вполне может быть неточна, – покачал головой начальник охраны фараона. – Звезды надежнее, хотя в этих местах они и находятся вовсе не там, где мы привыкли. Но наш кормчий плавает здесь не впервые, понадеемся на него. А виден ли по-прежнему наш второй корабль? Спроси-ка дозорного, Караф!

– Зачем спрашивать дозорного, если и я отлично этот корабль вижу! – вдруг вмешался в разговор раб-нубиец – его густой и низкий голос услышали, казалось, все на судне. – Куда он денется, корабль этот, когда на море так спокойно? Во-о-он он темнеет на горизонте – раб вытянул руку, указывая направление, при этом продолжая другой рукой мерно раскачивать опахало. Мне с моего роста еще виднее, чем дозорному с возвышения.

Сети усмехнулся, искоса глянув на великана и не меняя своего положения в кресле.

– Тебя послушать, Нума, так ты выше любой пальмы! Хорошо: видно, так видно.

– Приказать гребцам замедлить ход и подождать второй корабль? – спросил Караф.

– Ни в коем случае! – голос начальника охраны прозвучал резко. – Мы пристанем первыми и задолго до них…

Спустя час берег обозначился совсем ясно, и стали видны очертания громадной бухты, похожей на сильно согнутый лук, разделенной пополам длинной темной косой. Еще немного, и бухта развернулась перед египетским судном во всю ширину. Если в море волны были хотя бы чуть-чуть заметны, то здесь, между пологим склоном и галечным пляжем южной оконечности, и скалистым мысом северной части бухты, вода походила на драгоценную восточную ткань – блестящая, серебристо-голубая, она сияла, точно расшитая солнечными искрами, и была так прозрачна, что даже на большой глубине сквозь нее просвечивало дно, заросшее таинственным лесом водорослей. Медузы, как перевернутые стеклянные чашки, качались меж этими зарослями и поверхностью, тоже похожей на стекло, но такое, какое не изготовить и самому великому стеклодуву – идеально гладкое и совершенно плоское.

Теперь стало видно, что разделяющая бухту надвое коса – не что иное, как искусственная насыпь, состоящая из крупных камней, связанных песчаным раствором и укрепленная вбитыми в дно мощными смолеными бревнами. Было заметно, что недавно края насыпи подновили, заменив выпавшие камни новыми, очистив бревна от ракушек и водорослей. В конце насыпи был устроен клинообразный каменный волнорез, а над ним поднималась на шестьдесят локтей узкая башня с верхней площадкой, укрытой навесом. Башня казалась новенькой: ее стены краснели недавно обож; енными кирпичами, а кровля навеса сверкала огнем – она была медная, и медь не успела потемнеть. В том, что это маяк, не могло быть сомнений.

Ближе к берегу, вдоль насыпи и у береговой черты, стояло не меньше двух десятков кораблей. Однако вблизи стало видно, что лишь пять из них снабжены парусами и веслами – остальные же более или менее недостроены. Два корабельных остова, подобно ребрам гигантских рыб, топорщились на берегу.

По насыпи и по берегу двигались человеческие фигуры. Не менее полутора сотен. Одетые большей частью в короткие туники или в набедренные повязки, эти люди были заняты работой – видно было, как они хлопочут возле недостроенных кораблей: кто подносил доски, кто набивал медные листы на носовые выступы, кто смолил борта, кто тащил ведра с дымящейся смолой.

Впрочем, по мере того как египетский корабль приближался, некоторые отвлекались от работы и принимались рассматривать гостей, видимо, обсуждая, кто это плывет к их берегу и чего ради… Однако ни особого волнения, ни тем более смятения заметно не было – многие занимались своим делом, лишь чаще обычного бросая взгляды на море.

– Пристаем? – крикнул кормчий египетского корабля.

– Да! – отозвался Сети. – Правь на маяк и во-он в то свободное пространство возле причала. Далеко в глубь бухты заходить не будем.

Когда до волнореза оставалось не более сотни локтей, Сети заметил на фоне кирпичной башни маяка фигуру человека, подошедшего сюда с берега и явно здесь распоряжавшегося. По его знаку двое людей побежали по насыпи к берегу, еще двое или трое взобрались с недостроенных кораблей на волнорез и стали позади начальника. Сам он был одет не так просто, как остальные – в темный, до колен, хитон, подхваченный поясом, и сандалии с высокой шнуровкой. Он стоял, спокойно скрестив руки, и смотрел на приближающийся корабль.