Вот гала-представление в Введенском народном доме. Заяц барабанит на фоне плаката «Все на фронт!». Выбегает фокстерьер Пикки. Дуров спрашивает его:

— Что ответили империалисты на наши мирные предложения?

Собака громко лает.

— Облаяли?!.. Ну, а теперь скажи, Пикки, какую территорию занимает рабоче-крестьянское государство?

Дуров раскладывает на эстраде карту, и Пикки указывает лапой на большую часть карты.

На вопрос: «Где находится белая контрреволюционная армия?»— собака выразительно подымает заднюю ногу над Крымом.

Потом выступает бычок — танцор, музыкант, певец. Он появляется бурно: стреляет из пушки, вскакивает на бочку, вальсирует на ней, дует в два музыкальных меха, аккомпанируя своему дрессировщику, играющему на дудочке.

Солист строго придерживается нот. Но прежде чем он промычит «ре», Дуров просит музыканта сыграть на корнете звук «до».

— Благодарю вас! — обращается Дуров к музыканту и поворачивается к «певцу». — А теперь вы, пожалуйста, продолжите…

Бычок громогласно мычит: «рре-еее!»

Подражая ему, Дуров мычит — «ми», бычок мощно продолжает — «фа-аа!» И, наконец, во все горло завершает последним — «сс-оо-ль!»

— Вот в этом-то и есть соль, что бычок берет ноту «соль», — комментирует Дуров под хохот всего цирка.

Едва окончилась гражданская война, страна приступила к мирному созидательному труду. И дуровский Уголок получил возможность восстановить свое пострадавшее в годы войны хозяйство, расширить и углубить свою деятельность. Научная экспериментальная работа теперь становится основой в жизни Уголка.

В одной из своих книг Владимир Леонидович рассказывает, что побудило его целиком посвятить себя изучению мира животных. Искренние слова его похожи на исповедь, написанные в последние годы жизни, они относятся ко времени, когда В. Дуров воспитывался в военной гимназии.

«У нас, воспитанников, была любимая собачка Жучка, с которой мы ходили на стрельбу, играли на плацу и кормили ее, уделяя кое-что из своего казенного стола. Дядька наш завел себе другую собаку, а нашу как-то обварил кипятком. Мы, воспитанники, в числе восьми человек, собрались на совет, решили отомстить дядьке и присудили принадлежавшую ему собаку к смертной казни через повешение. Кинули между собой жребий, кому привести приговор в исполнение. Жребий пал на меня.

Подманив предательски собаку к себе и накинув на нее петлю, я повел ее в сарай. Собака, помахивая хвостом, доверчиво пошла за мной. Перекинув конец веревки через балку, я стал ее тянуть. Хрип собаки, какой-то незнакомый мне страх, заставили сильно биться мое сердце. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я чувствовал, что совершаю что-то необыкновенное, что-то из ряда вон выходящее. Мысли мои проносились одна за другой. Имел ли я право отнимать жизнь, которую не давал? Почему я так волнуюсь, что скажут товарищи? Я трус? Нет! Но „честь мундира“, жребий, это заставило меня крепче зажать в руке веревку и сильнее тянуть к низу. Не глядя на собаку, я сделал над собой усилие и сразу потянул веревку. Тяжесть дрыгающего тела, хрип собаки, сильно бьющееся мое сердце, дрожь всего тела, мысль, что я совершаю преступление, — все это заставило мою руку выпустить веревку. Тело упало. У меня как будто что-то внутри оборвалось.

В этот миг я полюбил умирающую собаку. Первая моя мысль была скорей прекратить ее страдания, то есть добить. „Бедная! Она сейчас мучается, скорей, скорей“. Я хватаю первый попавшийся камень и, не глядя, бросаю в собаку. Глухой удар во что-то мягкое, я с ужасом оборачиваюсь и смотрю на собаку. Полные слез глаза, с выражением страдания и глубокой тоски, укоризненно, кротко смотрят на меня, как бы спрашивая: „За что? Что я тебе сделала?“

Ноги мои подкосились, и я упал без чувств. Когда я очнулся, то уже лежал в нашем лазарете — заболел нервной горячкой. Первое, что я увидел у подошедшего ко мне фельдшера, это глаза собаки, страдальческие, укоризненно вопрошающие. Куда бы я ни смотрел, всюду видел эти тоскливые, печальные глаза.

С тех пор я понял, что и животные, так же как и мы, люди, любят, страдают, радуются и наслаждаются. Я понял, что они также имеют право на жизнь, как и мы.

На мое счастье, камень попал в глину. Собака осталась жива и потом по-прежнему доверчиво подходила ко мне, помахивая хвостом. Ее ласки еще больше заставляли мучиться мою совесть. С тех пор со мной случился полный переворот: я ни одного животного не пропускаю мимо себя без особого внимания и даже уважения.

Я узнал тогда то, чего люди обычно не знают. Человек, царь земли, в своей гордости не желает снизойти к животному и принудить себя хоть немного понять их. Между человеком и животным вечное недоразумение».

Эпизод, происшедший в далеком детстве, не случайно по прошествии стольких лет пришел Дурову на память. В душе его остался след на всю жизнь. Придя к мысли, что «между человеком и животным вечное недоразумение», Дуров поставил своей жизненной задачей устранить его. Владимир Леонидович считал громадным пробелом в мировой культуре то, что «человек прошел мимо своего богатства — животного мира». Ведь из множества различных видов животных человек приблизил к себе только около сорока.

В своем развитии человечество пошло по пути механических изобретений, уклоняясь от большего, разумного использования возможностей животного мира. Досадно, говорит Дуров, что прогресс не осуществлялся параллельно в обоих направлениях, которые взаимно дополняли бы друг друга, это могло бы дать огромный эффект в «усовершенствовании жизненных удобств человека».

Интересная, верная мысль! Можно лишь дивиться и преклоняться перед силой ее предвидения. Только по прошествии десятилетий родилась новая наука — бионика, цель которой применить мудрый опыт природы, животного мира в техническом прогрессе.

Дуров дает своеобразное толкование случившемуся «недоразумению». Все это произошло, по его мнению, лишь потому, что много тысячелетий не существовало науки зоопсихологии. «И вот в эту молодую науку, в этот будущий грандиозный храм я и хочу вложить свой кирпичик», — заключает свою мысль артист цирка, ставший исследователем.

Каков же этот «кирпичик»?

Прежде всего безболевой метод дрессировки, основанный на глубоком знании психологии животных. Дуров давно приступил к разработке этого метода, богатый практический опыт, накопленный за многие годы, стал его основой. Но Владимир Леонидович все более ощущал необходимость обосновать его теоретически. Теоретический поиск, обогащенный практикой, сулил широкие перспективы.

Тему своей работы Дуров назвал просто: «Взаимопонимание между человеком и животным».

Беда в том, пояснял Владимир Леонидович, что человек не понимает психики животного, а животное — психики человека. «У меня часто спрашивают: „Как это вы научили глупых скотов?“ Да так ли они глупы? С точки зрения животного мы, люди, может быть, иногда бываем куда глупее их. И у них, может быть, такой же односторонний взгляд на нас, как и у нас на них. Кошка, возможно, смеется в душе, когда видит, как люди мечутся по комнате, одни с железными кочергами, другие вскакивают на стул или даже падают в обморок при виде малюсенького мышонка. А в это время маленький зверек с сильно бьющимся сердечком лишь ищет выхода, куда бы удрать от вооруженных великанов. Кошка смотрит и удивляется: „Стоит, мол, мне лапой — цап! — и нет мышонка“. Кто здесь умнее из троих: человек, кошка или мышонок? Судите сами!» — смеялся Дуров.

— Какое, по-вашему, самое умное животное? — нередко спрашивали дрессировщика.

— Вопрос я считаю поставленным неправильно, — отвечал он. — Каждое животное умно по-своему. Невозможно установить общий критерий, который годился бы для измерения ума животного. Но если вы меня спросите, какое животное легче поддается дрессировке, то этот вопрос будет задан правильно.

Скорее и легче, конечно, поддаются те, что ближе стоят к человеку, например, собаки. Однако различные породы различно реагируют на приручение и воспитание. Натура их очень меняется в зависимости от воспитания, они могут быть образованными, благовоспитанными, послушными или грубыми, раздражительными, злыми. Собаки часто во многих отношениях становятся похожими на своих хозяев.