И внешне они перестали походить друг на друга. Ныне трудно представить, что когда-то их можно было спутать и что на том в свое время даже строился трюковой номер в цирке.

Взгляд глубоко сидящих глаз Владимира Леонидовича чаще бывает задумчив, чем смешлив, как это следовало бы ожидать от него — клоуна, он словно обдумывает какую-то большую, целиком его захватившую мысль. Движения неторопливы, и, когда он приближается к строптивым животным, чтобы заняться их воспитанием, шаги его становятся особенно спокойными и уверенными.

Усы Владимира Леонидовича с сильной проседью, опущенные вниз, несколько старят его. Заметно, что он не придает большого значения своей внешности, одежда сидит на нем мешковато, и, хотя его нельзя отнести к известному типу рассеянного профессора, все же за человека, увлеченного наукой, принять можно.

Младший Дуров, в противоположность брату, выглядит моложаво. Все движения его говорят, что ему чужда нерешительность. Чуть выпуклые глаза смотрят остро и вызывающе. Лицо его холеное, барственное, кончики темных усов подкручены кверху, костюм всегда изысканно щеголеват. Где бы ни находился Анатолий Леонидович, сразу можно признать в нем артиста преуспевающего, привыкшего к шумному успеху, славе. Однако не следует думать, что, обосновавшись в своих «замках», Дуровы стали отшельниками и отказались от выступлений на манеже цирка. Нет, они изменили только направление работы.

Слава Дуровых как сатириков уменьшилась, но артистический талант их не угас и настойчиво требует выявления. Братья настойчиво ищут новые пути своему творчеству, и каждый идет своей дорогой. Дом-музей в Воронеже скорее место отдохновения, чем вдохновения Анатолия Леонидовича. Отсюда он выезжает на гастроли, но часто уже не в первоклассные столичные цирки, а в небольшие города.

С успехом проходит его «Лекция о смехе», которую он впервые читал в Политехническом музее. Теперь «Лекция» стала гастрольным номером, и Дуров уже не просто читает ее, а «играет», и она даже оценивается в рецензиях как настоящее представление.

Харьковский журнал «Друг артиста» дал такую оценку: «Никогда зал общественной библиотеки не видел на эстраде такого живого, общительного и веселого лектора, как А. Л. Дуров. Публике лекция очень понравилась, смеялись до упаду».

«Цирковой клоун Анатолий Дуров, — написал рецензент журнала „Артистический мир“, — пригвоздил разнохарактерную публику на три часа к одному месту и заставил ее хохотать до седьмого пота с серьезным видом опытного лектора».

Журнал «Варьете и цирк» еще выше оценил этот номер: «Как лектор А. Дуров превзошел все ожидания. Великолепная дикция, умение захватить слушателя, заинтересовать его — все это А. Дуров проявляет на лекторской кафедре не меньше, чем делает он это обычно на арене цирка. Два-три иллюстрационных момента были очень интересны, особенно один, когда лектор, затеряв листок своей лекции, запнулся на полуслове и все время повторял его, разыскивая пропавший листок. Аудитория разразилась гомерическим хохотом».

Несмотря на всю свою оригинальность, или именно из-за этого, «Лекция о смехе» не могла войти в постоянный репертуар. К клоунскому жанру она не относилась и, тем более, не подходила для исполнения на арене.

«Лекция о смехе» заметная, но все-таки случайная веха на творческом пути А. Дурова — увы! — уже на последнем этапе пути великого клоуна…

Уголок Владимира Леонидовича Дурова знает вся Москва. Невидимые нити связывают его и со всей страной. Скромная, небольшая усадьба на тихой улице, как Ноев ковчег, становится примечательной в житейском море. И не только оттого, что в Уголке Дурова, как Ноевом ковчеге, неожиданно и мирно сосуществуют самые разные представители животного царства. Ну, конечно, это удивительно, когда кошка и собака едят из одной миски, а баран и волк обитают в общем помещении. Однако в Уголке совершаются вещи более значительные, чем те, что наблюдались в громоздком сооружении прародителя Ноя, которое он так догадливо подготовил ко времени всемирного потопа.

Клоун Владимир Леонидович Дуров, по его выражению, «поперхнувшись славой», решил посвятить себя науке зоопсихологии.

Что толкнуло его на такое решение? «Мне хочется, — объясняет В. Дуров, — чтобы животные перестали быть для человека какими-то ходячими машинами, которые он может эксплуатировать, как ему угодно, и по отношению к которым он не чувствует никаких нравственных обязательств.

Пусть он почувствует в животных личность, сознающую, думающую, радующуюся, страдающую. Понимая и уважая психику животного, он будет лучше понимать и уважать психику человека, а от этого взаимного понимания лучше станет жить». Утренний обход Уголка всегда доставляет Владимиру Леонидовичу радостное волнение. За порогом его кабинета еще слышится, как попугаи выкрикивают вдогонку весь набор известных им слов, но уже в соседней комнате он попадает в другой мир. Здесь обитают мелкие зверьки, веселые певчие птицы, обезьяны Джипси и Гашка — нежные существа, боящиеся холода, сквозняков, не выносящие постороннего шума, даже резких голосов попугаев.

— Джипси! — окликает Владимир Леонидович.

Хитрая макака прикидывается, что не расслышала зова, и недвижимо лежит на соломенном матрасике, накрывшись стеганым ватным одеяльцем до самых ушей. Однако часто мигающий глаз выдает, что она не спит, а дожидается обычной укоризны: «Как не стыдно так долго спать. Вставай… Живо!» Тогда она тотчас вскакивает на ноги и ловко вспрыгивает на плечо Владимира Леонидовича. Игра эта происходит каждое утро, и оба охотно ее ведут.

Топкие ручки Джипси сосредоточенно перебирают волосы на голове Владимира Леонидовича. И это тоже маленькая хитрость, попытка отвлечь от урока, который сейчас предстоит.

— Василий, надень на нее ошейник! — обращается Дуров к вошедшему служителю-карлику.

Ошейник с цепочкой нисколько не пугает Джипси, она лишь плутовато поглядывает, когда Василий снимает ее с плеча Дурова, чтобы привязать за цепочку к ножке тяжелого кресла. Через минуту спокойно, не торопясь, ручки обезьяны развязывают узел, и она отбегает к теплой трубе отопления.

— Завяжем тебя покрепче! — улыбается Дуров.

Однако два, даже три узла на ножке кресла не смущают смышленую Джипси. Все так же, не проявляя признаков беспокойства, уверенно, быстро она освобождается, подхватывает цепь и усаживается возле трубы отопления.

Урок продолжает мартышка Гашка.

— С тобой займемся разговорной речью, — говорит Владимир Леонидович и произносит гортанный звук, — вэк-вэк.

— Вэк-вэк… — отвечает Гашка, и ее морщинистое, старообразное личико расплывается от удовольствия.

— Э-ээ… — жалобным голосом произносит Владимир Леонидович и делает вид, что ему больно.

— Э-ээ… — вторит Гашка, и лицо ее искажается от страдания. — Хр-рр… — уже самостоятельно говорит Гашка, — мням… мням.

Владимир Леонидович записывает в тетрадь перевод с обезьяньего языка: «вэк-вэк» — означает удовольствие, «хр-рр» — звук, чтобы обратить на себя внимание, «мням-мням» — просьба оставить в покое.

Изучение обезьяньего лексикона требует огромного внимания, терпения, систематической проверки. Дуров записал уже целый столбик звуков, которые позволяют ему все лучше объясняться со смекалистой Гашкой.

Время бежит незаметно. Уголок невелик, и в нем нет пустующих помещений. Повсюду клетки, гнезда, загоны, стойла, вольеры, в них обитают различные представители животного мира.

Научные опыты и наблюдения, дрессировка занимают все утро и день. А надо еще порепетировать, чтобы подготовить четвероногих и крылатых артистов к вечернему представлению в цирке.

Дрессировка и репетиции тесно связаны с научными опытами и наблюдениями. В тетрадь, предназначенную для описания экспериментов, Владимир Леонидович вносит еще одно наблюдение: «Факторы. обычно вызывающие у животных чувство страха (обусловленное боязнью неизвестного), при систематическом многократном повторении не только значительно притупляют это чувство, но даже совершенно перестают его вызывать».