Служитель выкатил на сцену закрытую ковриком клетку. Дуров сбросил коврик, открыл дверцу. Из нее выбежала крупная жирная крыса. Обежав вокруг клетки, она остановилась и стала на задние лапки перед дрессировщиком. Он представил ее публике:
Вот вам страшно прожорливая,
На хищенья не ленивая,
Разжиревшая, гигантская…
Это крыса… интендантская.
Снова открылась клетка, из нее неторопливо выползла другая тучная крыса. И она получила свою характеристику:
Вот ленивая и жадная,
Мошенница изрядная,
На обманы претолковая —
Это крысочка… торговая!
Со злым писком выскочила и, оглядевшись вокруг глазами-бусинками, стала возле подруг та, о которой дрессировщик сказал:
Вот вертлявая и грозная,
Весьма серьезная,
И увертка фарисейская,
Это крыса… полицейская!
Как-то получалось, что каждая обитательница клетки всем своим видом будто подтверждала то, что о ней говорилось. «Закулисная» глядела хитро и коварно, казалась франтихой в своей блестящей меховой шубке; «кафешантанная» держалась капризно, своенравно и пошатывалась, точно пьяная, пританцовывая на задних лапах. А об нескольких худых, с жадностью кинувшихся к кормушке, клоун сказал:
Остальные — пресмиренные,
И весьма обыкновенные,
Прожорливые, голодные —
Это крысы всенародные…
Куплеты были просты, но остроумны, каждая строка их била в цель и бурно принималась залом.
А уж что началось, когда клоун задел местную тему, получившую широкую скандальную известность! Все газеты писали, как ловкие дельцы пытались нагреть руки на крахе Скопинского банка. Многие мелкие вкладчики пострадали на этой афере.
— Господа! Сейчас я покажу современный фокус — обратился клоун. — Нет ли у вас денег? Обещаю вернуть с процентами…
— Сколько нужно? — спросил кто-то из кресел.
— Зависит от вашего благоусмотрения!
— Возьмите двугривенный…
Другие тоже предложили свои деньги. Собрав несколько монет, клоун сказал:
— Между мною — фокусником — и настоящим профессором черной магии та разница, что тот возвращает взятые у публики деньги, а я уношу их с собою…
И он пошел к выходу. Там его задержал шпрехшталмейстер.
— Вы куда с чужими деньгами?
— Ах, пропустите, разве вы не видите, что я в Скопинский банк играю.
Гомерический хохот был ответом на эту шутку.
Сразу после представления в уборную к артисту явился представитель местной власти. Грозно вопросил:
— Цензурованный экземпляр своих выступлений имеете?
— Нет!
— Как же вы позволяете себе публичные рассуждения без цензуры?
— Мы, клоуны, избавлены от этого удовольствия — наши выступления не цензуруются…
На следующий день в городе из уст в уста передавалась шутка Дурова. А вечером на очередном представлении он добавил новую, опять-таки бившую в ту же цель.
Шпрехшталмейстер подошел к клоуну с колодой карт.
— Не сыграем ли в дурачка? — предложил он.
— Нет! Я уже и так остался в дураках.
— Как?
— В Скопинском банке свои крохи хранил.
— Ну, так во что-нибудь другое сыграем.
— Пожалуй… Чем ушибся, тем и лечись… Сыграем в Скопинский банчок…
— Это как же?
— Вот так: двое за горло, третий в карман. Ты здесь постой, а я с двумя приятелями к тебе приду…
На следующий день местные власти попросили клоуна покинуть город. Возможно, кого другого подобная административная мера заставила бы отказаться от рискованных шуток. Но у Анатолия Дурова была иная натура. Высылка из города нисколько его не смутила, он постарался даже извлечь из нее возможную пользу и для того стал, где только можно, всячески о ней оповещать. Репутация высланного за смелую шутку — разве это не удачная реклама ищущего популярности?
«…Всякие бойкие дела зиждятся на муссировании, на рекламе, — утверждал Анатолий Дуров, рассказывая, как он согласился во время своих выступлений в Петербурге пропагандировать банкирскую контору Генриха Блока. — Сперва я колебался, боясь порицаний в печати и публики, но потом, по зрелом размышлении и принимая во внимание приличный гонорар, рассудил, что этой небольшой рекламой я вовсе не умалю своих достоинств и не отравлю ничьего удовольствия».
Признание откровенное. В жестокой борьбе за существование все средства казались ему хороши. И он выходил на сцену, облачившись в богатый, украшенный фальшивыми драгоценными камнями костюм, а на спину прикреплял крупную надпись: «Генрих Блок». По замыслу рекламодателей этот костюм и надпись должны были свидетельствовать, что всякий, имеющий дело с банкирским домом Блока, наживает груды бриллиантов, рубинов, сапфиров и прочих драгоценностей.
Публика, по признанию самого Дурова, отнеслась довольно сдержанно к его появлению в таком виде. Все же он не удержался от повторения подобного выступления, на этот раз для рекламы шляпного фабриканта.
«Шляпное» антре было очень незамысловато, как признавал даже сам его исполнитель. Он выходил на арену с непокрытой головой и просил униформиста дать ему хороший цилиндр. Тот приносил их целую охапку. Клоун тщательно примерял каждый цилиндр и все браковал.
— На вас не угодишь! — замечал униформист.
— А зачем ты принес их мне такую массу? — возражал клоун. — Ты принеси один, да хороший цилиндр. Вот, например, фабрики… (имярек). Возьму его без всяких рассуждений.
Трудно сказать, чего было больше в таких антре — рекламы фирмы или откровенной саморекламы. Фирменная надпись на костюме клоуна и похожий на газетное объявление текст репризы поражали своей необычайностью, заставляли обсуждать странные приемы исполнителя и, следовательно, говорить, говорить о нем…
Не следует думать, что Анатолий Дуров был единственным, кто прибегал к такого рода рекламе. Талантливый клоун Жакомино, выступавший в цирке Чинизелли в Петербурге, заказывал в типографии тысячи бумажных кружков со своим портретом. Мальчишки, которые всегда стайками вертятся у входа в цирк, расклеивали эти бумажки всюду, где только можно: на витринах магазинов, садовых скамейках, на окнах, дверях и степах домов. За полезную деятельность мальчишки, конечно, награждались бесплатными пропусками на галерку, откуда они тоже прославляли своего благодетеля.
Заказал он штамп со своей фамилией и в магазинах, где его знали, просил ставить штамп на бумаге, в которую заворачивались покупки. А случалось и так. Позовет Жакомино приятелей с собой в кафе и уславливается:
— Я пойду вперед, а вы войдите попозже. Заметив меня, кричите: «Жакомино! Знаменитый Жакомино, ты, оказывается, здесь!» Кричите погромче так, как будто видите меня сегодня в первый раз. За кофе плачу я…
Расчет оправдывался — услышав громкие голоса и знакомую фамилию, посетители кафе оборачивались:
— Смотрите, вот клоун Жакомино!
Так укреплял свою популярность уже достаточно известный артист. Заслуживает ли упрека молодой клоун?
Находчивость и остроумие, отличавшие Анатолия Дурова, заставляли о нем говорить в обществе. В Москве рассказывали, как ловко он поставил на место одного светского нахала. Это был сын редактора влиятельной «желтой» газеты «Московский листок» В. Н. Пастухова. Как-то, находясь за кулисами цирка и пытаясь блеснуть своим юмором перед дамами, он обратился к Анатолию Дурову с такими словами:
— А правда ли, что для полного успеха клоуну нужно иметь глупое лицо?
— Правда! — последовал быстрый ответ.
Компания молодого пшюта захохотала. Победа его казалась очевидной. Но после короткой паузы Дуров закончил:
