– Отлично. Ты меня содержишь? – чувствую, что лава прорвалась наружу и я не в силах ее остановить, – Две трети квартплаты плачу я, а три четверти начислений приходится на вас. И ты меня содержишь?

– Сказал бы, и мы платили больше! – вмешивается Брат.

– А почему я должен говорить?

– А почему мы должны знать? – как ни странно, но довод Существа логичен, хотя в этом состоянии у супруги брата редко присутствует разумное начало.

– Ладно! А когда я полгода сидел без зарплаты? Вы об этом знали! Но даже не подумали поинтересоваться: откуда берутся деньги за квартиру! Тогда вы не давали вообще ни копейки. Кто за чей счет жил?

– Ты!!! – здесь Существо привычно подменяет логику истерикой, – Ты у нас деньги взял и делал себе ремонт. А мы чуть не умерли от голода!

Я понимаю, что Существо несет. Ее последний аргумент даже у Брата вызывает растерянность. По лицу видно, как он пытается вспомнить нечто подобное, но не находит в семейных летописях ни единого документального подтверждения.

Чтобы занять себя чем-то осмысленным, Брат берет нож и начинает резать хлеб. В этом действии нет надобности: семейка уже позавтракала. Он так пытается вернуть себя в реальный мир, в котором можно опереться на существующие действия и предметы, а не плутать в неожиданных фантазиях и ассоциациях сумасшедшей супруги. Все же по природе Брат носитель знаний и логики.

Гляжу на ровные ломтики, отделяющиеся от батона, и чувствую, как лава во мне застывает. Остается только ощущение грязи. Будто я, камень, шлепнулся в лужу с навозом. Можно, конечно, говорить, что не я причина вони, а навоз, но кому от этого легче?

– Разве такое было? – обращаюсь к Брату. Он молча режет ломоть за ломтем.

– Было! – встревает Существо, – А твоя вчера бросила на столе кастрюлю!

– Но кастрюля же чистая… – в коридоре за холодильниками стоит «моя». Белая футболка с линялым сиреневым цветком на груди, светлое трико, растерянное лицо. Длинные загорелые пальцы растворились в шоколадном рисунке на пластике стеновых панелей, словно ее руки вошли в стену и остались там. Может она тоже уже приведение?

– Хоть какая. На место надо ставить!

– Но вы же сами говорили: «Оставь на столе, я уберу».

– А я не нанималась!

– Ну, ты, милочка, даешь, – уже совершенно спокойно говорю я.

– Она тебе не «милочка»!!! – срывается Брат. Нож в его побелевшей руке дрожит мелко и часто, как пневматический молоток у дорожного рабочего. Живо представляю, как острое лезвие, а ножи Брат точить умеет исключительно хорошо, с хрустом входит в мое мясо, вырывает из тела фонтан крови и снова погружается в меня до тех пор, пока я ни развалюсь на ровные тонкие ломтики. А на завтра в криминальной хронике появится сообщение «Гражданская война в Сибири. Трезвый брат убил брата из-за укропа на скатерти и чистой кастрюли на столе!». Редакторы новостей буду долбиться райотдел полиции в поисках оперативной съемки задержания и горестно вздыхать, что на нашей кухне не было камеры наблюдения, и никто не додумался снять момент убийства на сотовый телефон.

Ну, нет, такого удовольствия я коллегам не доставлю.

– Хорошо. Она не мне, она тебе милочка. Только нож положи.

Брат смотрит на наточенное лезвие, и, немного помедлив, кладет оружие в хлебные крошки на разделочной доске.

– И запомни: твоей прошмандовке и ее ублюдочной дочке квартиру у меня не отнять! – торжествующе орёт Существо.

– Они пытались что-то отнять? – я уже совсем спокоен. Страхи Существа напрасны. Моя Женщина не связывает свои планы со мной. А Насте и в голову не может придти идея захвата чьей-то квартиры. В этом возрасте снятся дворцы, а не комнаты в коммуналке.

– Слышала? Обломись!!! – невестка пытается себя завести собственным криком, но что-то ломается в механизме, какая-то шестеренка выходит из строя и скандал, так весело набиравший обороты, вдруг заглох, как машина с пустым баком.

– Кофе сделаешь? – Моя Женщина, не дожидаясь ответа, разворачивается и уходит в комнату.

– Я узнавал: ты их у нас прописать не сможешь, – брат говорит, тихо, почти извиняясь. – Они по нормативам не проходят.

– У вас, ребят, конкретно крыша съехала… – уже вполне остыв, подвожу резюме.

– Зато она у тебя ангел. – уже без напора парирует Брат, кивая в спину Моей Женщине.

– Она – нет. Ну, а кто здесь ангел?

– Я! – молчавший весь скандал племянник, смотрит из под золотистых кудряшек голубыми глазами. Иногда его ангелочком называют. Но сейчас он действительно ангел. Ангел мира.

Весна…

А вот моя Женщина не ангел. Моя Женщина наркоманка. Худшая из наркоманок. Потому, что Героин любит больше, чем меня. И потому, что искренне пытается его бросить. А меня не любит. Но и расставаться со мной не хочет. В этой ситуации и я ее бросить не могу. Толи камень у нее на шее, толи она на шее у камня.

Еще недавно, весной, моя Женщина была похожа на изможденную голодом и загнанную охотниками волчицу. Она металась по городу по каким-то неясным делам. Взгляд ее, то тусклый, то горящий нездоровым блеском, был тревожен и отрешен.

Она подходила ко мне и говорила: «В школе опять вывесили списки. Снова должна тысячу рублей. Нет, нужно идти и оформлять льготы. Все-таки, я мать одиночка. Только времени нет…»

– Да брось ты… На государство надеяться… Пока бумажки соберешь, пока решение примут Настя школу закончит. Дам я денег.

Она мое «дам» никак не комментировала. Она рассказывала о жизни.

– Представляешь: на родительском комитете решили выпускной отмечать в кафе. Им хорошо. Они – богатые. А я как?

– Какой выпускной, – удивляюсь я, – Настя же в первом классе?

– Говорят, что детям праздник нужен. А мне опять деньги искать…

– Сколько?

– Полторы тысячи. И еще пятьсот в театр. На костюм.

Настя звезда. На сцене с детского сада. Поет, танцует, декламирует.

– Ладно, решим. – и я понимал, что снова не смогу досрочно закрыть давний банковский кредит.

Она никогда ничего не просила. Она говорила. Я слушал и открывал кошелек. Потому, что у любимой женщины проблемы, то мужчина обязан их решать.

О наркотиках я догадывался. Но догадка, не подтвержденная фактами, всегда похожа на оскорбление. Невозможно сказать: «Женщина, ты наркоманка!», если не поймал ее со шприцом в вене. Она скажет: «А ты идиот!» и будет права. И я помогал молча. И не пытался ловить. Унизительно это как-то: следить, подглядывать, вычислять противоречия в словах, фразах и поступках.

А потом все обрушилось. Как-то сразу, в один день. И едва не стоило ей и мне работы.

Моя женщина заняла денег у клиента. Немного, две тысячи. Но не отдавала несколько месяцев. Клиент возмутился. Потребовали объяснений. Сначала у нее. Потом у руководства. А что руководство могло объяснить?

Моя Женщина исправно выполняла план и вносила солидную лепту в пополнение бюджета компании.

Да, с нового года действовала неудачная система оплаты труда. Все менеджеры получали поровну, хотя моя Женщина приносила больше, чем остальные вместе взятые. Денег ей, естественно, не хватало. А когда денег не хватает – их занимают. Это нормально. Но только не у клиента! Заем у клиент – это табу. Клиент – это святое. Деньги клиента принадлежат исключительно компании и никому более. Даже если эти деньги не имеют никакого отношения к рекламному бюджету клиента. Того самого бюджета, за счет которого живет программа, сайт, руководство, бухгалтерия…

Из директорского кабинета Моя Женщина шла c с глазами тяжелыми от непролитых слез. Тяжелыми, как беременная дождем июньская туча, безуспешно отрывающая свое черно-серое брюхо от шершавого магнита земли. Глядишь на нее и понимаешь: все усилия тщетны. Еще одно касание и беременность разрешится ливнем.

– Пойдем, покурим? – Моя Женщина пытается улыбнуться, но я вижу – мы выйдем на лестницу, и натянутую улыбку сменят неподдельные слезы.

Вообще, моя Женщина не плачет при чужих. Она и при мне-то редко плачет. От того я себя чувствую тоже немного чужим.