– Марк и я были женаты семь лет, – продолжала я свой грустный рассказ. – Мы поженились, когда Кло едва-едва исполнилось пять. Ее настоящая мать уехала в Австралию со своим новым мужем, родила нового ребенка, а о Кло забыла. Ближе меня у девочки никого не было, но… – Я снова сглотнула. – Когда мы развелись, Марк добился, чтобы мне запретили даже видеться с падчерицей. Я… я была вынуждена оставить ее с отцом.
Томми продолжал стоять, опустив голову. Со стороны могло показаться, будто он продолжает рассматривать груду деталей на столе, но руки его оставались неподвижны: он не перебирал и не раскладывал по пакетикам пружинки и шестеренки – он слушал.
– А… сонограмма?
Когда я наконец ответила, собственный голос показался мне чужим. Должно быть, потому, что меня никогда об этом не спрашивали, и мне еще не приходилось рассказывать о том, что было больнее всего.
– Я была беременна, но у меня случился выкидыш. На двадцать восьмой неделе. Это была девочка… должна была быть девочка, но… Собственно говоря, отчасти из-за этого наш брак и распался. Я очень хотела своего ребенка, а Марк не хотел, и… Впрочем, то, что случилось, наверное, к лучшему.
Томми довольно долго молчал – только еще больше ссутулился, и я догадалась: он понимает, что́ означало для меня хотеть ребенка – а потом потерять еще до того, как он появился на свет. А еще он понимал, чего мне стоило оставить Кло, пусть она и не была мне родной. В конце концов, это я всегда говорила, что я буду другой и никогда не стану поступать так, как поступала моя собственная мать.
– Мне очень жаль, Вив, – проговорил Томми. Он наконец повернулся и окинул меня взглядом светло-синих глаза, доставшихся ему от отца, которого Томми никогда не видел. – И все-таки ты могла бы позвонить. Хоть разочек!
Я выпрямилась и расправила плечи, стараясь поскорее избавиться от острого обломка льда, который вонзился в мое многострадальное сердце.
– Ты тоже мог бы меня разыскать, если б захотел по-настоящему.
Он не опустил взгляд, как я рассчитывала, а еще мгновение спустя мы оба поняли, что каждый из нас сказал чистую правду… правду, которая была абсолютно бесполезной. Как говаривала Бутси, если бы упрямство было добродетелью, мы с Томми мигом оказались бы в раю.
– Скажи лучше, что с Кэрол-Линн? – Я так и не смогла заставить себя назвать нашу мать «мамой». – Она поправится?
Томми выпрямился и запустил обе руки себе в волосы.
– Господи, Вив, ты что, с луны свалилась? Болезнь Альцгеймера не лечится. Мама живет в своем маленьком мирке, который с каждым днем будет становиться все меньше и меньше. Боюсь, что очень скоро мы и вовсе перестанем ее узнавать… Бо́льшую часть времени маме кажется, что на дворе по-прежнему шестидесятые, поэтому она и одевается в свои старые платья. Или даже находит что-то среди вещей Бутси. А говорит она… в общем, никогда нельзя знать заранее, что́ она скажет в следующую минуту. Я не знаю, болезнь это виновата или просто возраст такой, но тормоза у нее абсолютно не работают.
Томми шагнул в сторону и, подобрав с пола кусок парусины светло-голубого цвета, аккуратно накрыл им стол вместе со всеми пакетиками, коробочками и детальками. Только теперь я заметила под столом и рядом с ним десятки стоявших друг на друге картонных коробок. Большинство из них потемнели от воды и готовы были развалиться. Похоже, дела у Томми обстояли хуже, чем я себе представляла. На мгновение мне даже захотелось хоть что-то почувствовать, но я справилась с собой. Сейчас это было ни к чему.
– Мне пора, – сказал Томми. – Вода понемногу спадает, и мне надо объехать поля – посмотреть, что там творится. Нам повезло, что мы еще не начали сеять, но… В общем, мне бы не хотелось откладывать эту работу, и я надеюсь, что вода уйдет быстро.
Мои мозги ворочались на удивление туго, словно и они были заполнены глинистой водой, затопившей поля.
– А как же Кэрол-Линн?.. Она в состоянии о себе позаботиться, или… То есть я хотела сказать: ее не опасно оставлять в доме одну?
Томми поправил парусину на столе и отступил на шаг назад. Его черты дрогнули, и я припомнила день, когда брат смотрел на меня с точно таким же выражением на лице. Тогда я запихнула в волосы жевательную резинку, чтобы посмотреть, приклеится она или нет, и Бутси пришлось подстричь меня почти наголо.
– Нет, – сказал он. – Не опасно. К тому же я нанял Кору Смит – внучку Матильды. Она присматривает за мамой и заодно делает кое-какую домашнюю работу. Мама зовет ее Матильдой, а Кора не возражает. В общем, все получилось более или менее удачно… – Томми бросил взгляд на часы. – Мама обычно спит до полудня. Кора приходит чуть раньше, чтобы подать ей завтрак и проследить, чтобы мама никуда не уехала в бабушкином «Кадиллаке».
Вслед за братом я спустилась по узкой лестнице на первый этаж хлопкового сарая. Беспокойство, вызванное, вероятно, накрепко привитыми нам обоим с детства представлениями о порядочности, все-таки пробилось сквозь мою «подушку безопасности», и я спросила:
– Неужели ничего нельзя сделать? Ведь существуют, наверное, какие-то терапевтические процедуры, упражнения, которые она могла бы выполнять. Чтобы сохранить память. Я где-то читала, что больным с Альцгеймером очень полезно разгадывать кроссворды…
Томми обернулся, чтобы взглянуть на меня, и я впервые обратила внимание на то, каким усталым и измотанным он выглядит. Кожа у него была совсем бледной, и из-за этого темные тени под глазами напоминали лиловые синяки.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы мама решала кроссворды? – спросил он. – Я – нет, но если хочешь, можешь попробовать предложить ей что-то в этом роде. Бо́льшую часть времени она занята тем, что собирает чемоданы, словно для того, чтобы куда-то ехать, или разговаривает с Бутси.
– С Бутси?! – ахнула я, и Томми кивнул.
– Да. Мама пытается уговорить ее устроить в доме большую вечеринку. Я несколько раз пытался… пытался что-то ей объяснить, да так и отступился. Другое дело – Кора. Она умеет найти к маме правильный подход, да и терпения ей не занимать.
С этими словами он снял с крюка возле двери бейсболку и вышел наружу. Я бросилась следом, спеша догнать его и задать главный вопрос, прежде чем мои мысли успеют убежать слишком далеко.
– Но она же… она знает, кто мы такие, правда?
Томми кивнул.
– Да, знает. Вчера вечером мама узнала тебя, хотя ей и показалось, что ты все еще учишься в старшей школе и только что вернулась с занятий, на которые отправилась ранним утром. Она уверена, что ты отсутствовала всего несколько часов.
Я бросила взгляд в направлении кипариса и заметила, что мужчины собираются уходить, вероятно, для того, чтобы перекусить и вернуться, когда станет попрохладнее. Интересно, задумалась я, куда направится Трипп? Есть ли у него жена и приготовила ли она ему обед?.. В первые годы своего неудачного брака я пыталась делать все, что полагается хорошей жене и хозяйке, и бросила, только когда Марк перестал приходить домой обедать, отправляясь из клиники в гольф-клуб, а Кло обвинила меня в том, что от моей еды она толстеет.
Снова сосредоточившись на лице Томми (что потребовало от меня некоторых усилий), я спросила:
– А еще что-нибудь она помнит? На ее месте… В общем, было бы неплохо, если бы она попросила у нас прощения…
Брат сунул руку в задний карман, достал связку ключей и принялся нетерпеливо подкидывать их на ладони.
– Это за что же?
– За то, что поломала нашу жизнь.
Томми сжал ключи в кулаке и посмотрел на меня в упор.
– Мне кажется, это она предоставила нам. – С этими словами он надел бейсболку и, повернувшись, быстро зашагал прочь по раскисшей подъездной дорожке. – Я вернусь к шести, – крикнул он через плечо. – В это время мы обычно ужинаем.
Совершенно машинально я двинулась за ним, но остановилась, уловив краешком глаза какое-то движение. Повернув голову, я увидела Кэрол-Линн, одетую в хорошо мне знакомые расклешенные джинсы, свободную блузку с цветочным орнаментом и воротом на шнурке. Ее распущенные волосы ложились на плечи густой тяжелой волной и были все того же светло-земляничного оттенка, какой я хорошо помнила по своим детским годам. Мне часто говорили, что я очень похожа на мать, но мне это не нравилось: я не хотела иметь с ней ничего общего и поэтому старалась делать все, чтобы мы не были похожи. Сейчас Кэрол-Линн было уже шестьдесят семь, но выглядела она не старше пятидесяти, и я подумала, что это, пожалуй, единственное, что мне хотелось бы получить от нее по наследству.
