Я посмотрела в грязное окошко – туда, где Трипп и полицейский продолжали оживленно жестикулировать над ямой в земле, потом снова перевела взгляд на бельевую корзину брата. На самом верху лежал старый, застиранный носок с дыркой на пятке. Почему-то сейчас он показался мне символом всей нашей жизни. Словно старые товарные вагоны на запасном пути, мы ржавели и разваливались, не зная, как переключить главную стрелку, чтобы снова вернуться на главную рельсовую магистраль.
У лестницы наверх стоял большой стол, заваленный какими-то бумагами. Среди бумаг затерялись три кружки с остатками мутного кофе и древний ноутбук, которому самое место было в музее. Лестницу Томми обновил, еще когда перестраивал сарай, однако отверстие в потолке оставалось прежним, поэтому ступеньки вышли узкими и крутыми. Бутси говорила – Томми сделал это намеренно, чтобы посторонние не совались в его святая святых – туда, где он мог спокойно ковыряться в антикварных часовых механизмах, которые присылали ему со всех концов света.
Прижимаясь к неповрежденной стене, я вскарабкалась на верхнюю площадку и снова остановилась, чтобы перевести дух и заодно осмотреть повреждения, нанесенные сараю стволом и ветвями упавшего дерева. Часть стены и пол возле пролома потемнели от воды, повсюду были разбросаны щепки, листва, промокшие бумажки с мелким типографским текстом и небольшие пластиковые пакетики с различными часами и часовыми деталями внутри. Когда-то на каждом из них была соответствующая этикетка с описанием, но сейчас они отклеились и разлетелись по полу вперемежку с кусками коры, а надписи на них расплылись и стали неудобочитаемыми. На трех уцелевших стенах по-прежнему висели старинные и просто старые ходики; их маятники раскачивались, механизмы крутились, а минутные и (у некоторых экземпляров) секундные стрелки продолжали бежать по циферблатам, словно напоминая, что время не останавливается ни для кого и никогда.
Когда часовой мастерской в деловом центре Индиэн Маунд еще владел дядя Эммет, я любила заходить к нему, разглядывать циферблаты старых часов, слушать их разноголосое тиканье и бой и раздумывать о десятках и сотнях совершенно незнакомых мне людей, чьи жизни когда-то отмерял размеренный ход потускневших маятников. Я, кстати, довольно долго верила, что человек, который не будет забывать заводить часы прежде, чем они остановятся, будет жить вечно, и сейчас я невольно спросила себя, что было бы, если бы я была рядом, когда Бутси заболела. Уж я бы не забывала каждый день заводить ее старые ходики с кукушкой, и тогда, быть может, бабушка бы не умерла.
Потом я увидела Томми. Он стоял спиной ко мне и разглядывал что-то на большом столе на ко́злах, который когда-то стоял в мастерской на Мэйн-стрит, а потом переехал в старый хлопковый сарай. Перед Томми лежала стопка пустых пластиковых пакетиков и поблескивала груда шестеренок, валов, пружин. Лампа в большом полукруглом абажуре над его головой была включена, и в ее свете рыжеватые волосы брата, которые были лишь на полтона светлее, чем у меня, слегка поблескивали, словно он их только что вымыл и не успел высушить до конца.
– Привет, Томми, – сказала я, обращаясь к его ссутуленной спине. – Похоже, тебе повезло, когда это дерево упало. – Еще раз оглядевшись по сторонам, я взмахнула в воздухе руками, словно пытаясь стереть сорвавшиеся с губ слова. – То есть… я хотела сказать, что… В общем, все могло быть гораздо хуже.
Какое-то время я не двигалась, страстно желая, чтобы Томми хоть что-то сказал. Например, чтобы он улыбнулся и ответил, мол, все в порядке, не стоит волноваться. Эти или похожие слова я часто слышала от него в детстве, но сейчас брат молчал. И он по-прежнему стоял ко мне спиной! В другое время я, наверное, могла бы обидеться, разозлиться, но не теперь. Теперь мне было ужасно важно, чтобы Томми сказал хоть несколько слов, и я попробовала еще раз:
– Как ты думаешь, чьи это кости там, под деревом? Довольно жутко сознавать, что они были там все время, пока мы… Помнишь, как мы испугались, когда размыло старый индейский курган и мы нашли несколько костей? Мне тогда было по-настоящему страшно. Кажется, я успокоилась только тогда, когда Бутси сказала, что это куриные кости.
Томми еще некоторое время разглядывал на просвет очередной пакетик, в котором что-то лежало, потом спросил, не оборачиваясь:
– Разве ты уже написала завещание?
Во рту у меня мгновенно пересохло. Это был сигнал, который подавало мне мое тело – сигнал, означавший, что Томми подобрался к правде гораздо ближе, чем мне хотелось.
– Что… что ты имеешь в виду?
Томми написал что-то на обрывке липкой ленты, приклеил к пакетику и бросил его в большую картонную коробку.
– Даже у старой собаки хватает ума спрятаться в конуру, когда идет такая гроза. Неужели вчера вечером тебе даже не пришло в голову укрыться от бури? Или ты ее вообще не заметила?
Я сглотнула.
– Мне… мне просто хотелось поскорее попасть домой. Об остальном я просто не думала, – проговорила я и сама поморщилась – настолько глупо это прозвучало.
По-прежнему не глядя на меня, Томми сказал:
– Одно торнадо прошло совсем рядом с Мурхедом, другое зацепило Язу-Сити. Пожарные сирены выли всю ночь – как можно было их не заметить? Верно говорят: глупость не лечится.
Теперь он был больше похож на моего брата, и я вздохнула с невольным облегчением.
– Я тоже рада тебя видеть, Том.
Он снова написал что-то на липкой ленте, приклеил ярлычок к очередному пакетику и опустил в ту же коробку.
– Кто такая Кло?
Его вопрос застал меня врасплох.
– Откуда ты знаешь про Кло?
– Это имя написано на обороте фотокарточки, которую ты поставила на свой ночной столик. Кстати, сонограмму я тоже видел…
В старом сарае было тепло, но сейчас меня как будто обдало морозом, и я подумала, что с моей болью и с моими ошибками не справиться даже самым сильным лекарствам.
– Кто тебе позволил рыться в моих вещах? – произнесла я каким-то не своим голосом.
По-прежнему склонившись над столом, Томми покачал головой.
– Я не рылся. Вчера я пришел к тебе в комнату, чтобы поговорить, но ты уже спала. Фотографии… они просто лежали на столике, вот я и решил на них взглянуть. Мы не видели тебя больше девяти лет, поэтому мне показалось – мне надо знать, чего от тебя ждать и что ты можешь выкинуть в следующий момент.
– Все равно у тебя не было никакого права…
Томми пожал плечами:
– Мы одна семья, Вив. Возможно, ты об этом забыла, но я не забыл.
Я вспомнила, как Трипп сказал мне, что я бросила всех, Томми в том числе, и немного смягчилась. Еще в детстве мой брат был намного спокойнее и уравновешеннее меня и даже в самых острых ситуациях редко терял над собой контроль. Когда-то мне казалось, что это скорее хорошо, чем плохо – особенное если учитывать мой собственный вспыльчивый характер, но так было не всегда. Многое, если не все, переменилось в тот день, когда мой брат первым сбежал с крыльца, чтобы обнять совершенно незнакомую женщину, в которой я с трудом и не сразу признала собственную мать.
Чувствуя, что для дальнейшего разговора мне понадобятся все силы, я опустилась на жесткую деревянную скамью, которая, кажется, стояла еще в мастерской дяди Эммета.
– Кло была моей приемной дочерью, – сказала я негромко. Лекарства продолжали действовать, и поэтому я не поморщившись произнесла имя девочки, одно воспоминание о которой причиняло мне боль. Глядя на широкую спину брата, обтянутую застиранной футболкой с рекламой пива поперек лопаток, я рассеянно подумала, что ему давно пора подровнять отросшие волосы на затылке.
Его руки на мгновение замерли, но Томми все не оборачивался.
– Была?.. – уточнил он.
– Ее отец и я… мы развелись, – сказала я. – И мне не удалось добиться, чтобы Кло оставили со мной. Это было… практически невозможно. – Я постаралась отогнать от себя воспоминание о том, каким грустным и одновременно сердитым было лицо девочки в тот день, когда я уезжала. Мне самой расставание далось гораздо легче, потому что все мои чувства притупились, а мозг заволакивал плотный химический туман. В глубине души я надеялась, что дома, в Миссисипи, мне больше не нужно будет смотреть на это лицо и читать во взгляде глубокую обиду, но ошиблась: печальная мордашка Кло то и дело возникала перед моим мысленным взором, и тогда моя рука сама тянулась к таблеткам.
