Было уже довольно поздно, и пустынная дорога блестела в ночном освещении.

Чиликину почему-то становилось тягостно на душе, и он совершенно не знал, что ему делать. Сколько он ждет? Час? А она не курила, она держала в опущенных перед собой руках сумочку и глядела на дорогу. Он – курил. Нервно. «Что же мне теперь делать?» – подумал он.

Ну, не было автобуса!

Когда она подошла к нему и предложила, пряча глаза: «… не желаете?» – он сказал:

– Отчего же не желаю? Конечно.

– Тут рядом, – быстро заговорила она. – Недалеко. Я одна живу. Вино есть, водка…

Лица ее он так и не увидел.

Она включила ночник в одной из двух комнат. Принесла закуску. Сели за стол. Чиликин открыл бутылку. Выпили. «Хорошо для начала», – подумал Чиликин. Когда он поднял голову от салата, чтобы взглянуть хозяйке в лицо и сказать ей что-нибудь располагающее, то лица как такового не увидел, его черт не разглядел. Оно расплывалось перед ним неровными светлыми пятнами. «Автобуса не было, – подумал он. – Быстро же я захмелел».

– Ну что же ты? – спросила она его в постели.

…Диких зверей отогнали. Взяли мяса, сколько смогли унести с собой, и потащили в пещеру. Подбросили в костер сучьев и начали сразу же рвать зубами красную мякоть. Теснились в кучу, чавкали. А потом, когда насытились, растащили друг друга по углам…

– Ты спишь, что ли? – спросила она обиженно.

– Устал после работы.

Он смотрел в полуосвещенный потолок… Его ударили копьем в плечо, и силы сразу оставили его. Он уже не мог отражать многочисленные удары соперников, которые сыпались на него со всех сторон. Он закрыл глаза. Он закрыл бы и голову, но одна рука у него не действовала из-за торчавшего в ней копья, а другой у него уже не было…

– Тогда может быть, еще выпьешь? – спросила она, улыбаясь.

Узкие губы. Ожидание. «У нее глупое лицо, – подумал Чиликин. – А я тоже хорош».

– Давай.

…Древко сломали и начали бить его в голову. Он сжался в комок всеми внутренностями, что у него остались, и на каждый удар говорил себе: я маленький, я совсем маленький, я уменьшаюсь, в меня невозможно попасть. Снаружи он был похож на…

Наверное, он очень громко вскрикнул.

– Что с тобой?

На ее лице был испуг.

– Не знаю, – ответил он и приподнялся на локтях. Голова была тяжелая, чужая. – Кошмары какие-то.

– Успокойся, – она придвинулась к нему поближе, прижала к своей груди его голову. Поглаживала ее и говорила: – Успокойся.

Он был послушен до тех пор, пока чудовищный удар в живот не согнул его пополам.

– Куда ты?

– Подожди, я сейчас.

Он высвободился из ее объятий и босиком, в темноте, начал пробираться в ванную. «Странное вино», – подумал он.

Воды не было. Из-под ванны выглядывали чьи-то ботинки в засохшей грязи, и не одна пара. Много. Они выстроились в ряд. Тупые носы и острые, круглые… Синтетические моющие средства, мыло. За грудой белья, у стиральной машины он нашел топор.

Вдруг раздался пронзительный звонок. «Муж», – догадался Чиликин и, покашливая, вышел из ванной. В трусах. Держа в правой руке…

– Где у вас тут топор можно помыть? – спросил он незнакомого мужчину. Тот раскрыл рот от удивления. Очень представительно выглядел мужчина.

«Только так, – подумал Чиликин. – А иначе пропал».

– Чиликин Иван Максимович? – строго спросил незнакомец. Он был на голову выше.

– Ну?

– Тридцать восемь лет, женатый?

«Пропуск», – решил Чиликин и как можно спокойнее спросил:

– Ну и что?

– Факт.

– Ну и что?

– У нас есть факты! – повторил незнакомец.

– Что? Что? Что? – зачастил вдруг Чиликин. Он заикался. – Ч-что вы с ними б-будете делать?

– Они подтвердятся! – пообещал представительный мужчина и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь.

Женщина молчала. Вдруг она заплакала. Ее лицо сморщилось. Соски на груди были вялые, неприятного синего цвета. Чиликину вдруг стало жалко ее. Он положил топор на стол и сел с ней рядом.

– Успокойся! К тебе еще придут. – (Что я говорю?) – Вот увидишь!

– Нет.

– Все будет хорошо.

– Тебе надо уходить. Это не я. Это они… – бессвязно говорила она. – Они сейчас придут.

– Кто они?

– Они сейчас придут, – ее голос дрожал.

– Кто? – он тряс ее за плечи.

– Не знаю, не знаю, не знаю! – вдруг прокричала она. – Ненавижу вас всех! Уходите!

– Да что с тобой?

– Уходите немедленно!

Чиликин встал и начал одеваться.

– Может, чаю на дорожку?

– Я же сказала… – Она забилась в истерике. – Ненавижу! Уходите! Уходите!

– Прекрати сейчас же! – прикрикнул на нее Чиликин. – У меня дочери пятнадцать лет, дура!

Топор он завернул в газету и взял с собой – от греха подальше.

На улице было светло. Проехал трамвай, пошли и автобусы. Чиликин сел в пустую «двадцатку». И только теперь он сообразил, что ему пришлось испытать в эту жуткую ночь. «Господи! – подумал он. – Как же я жив-то остался!» И тут же чертыхнулся, больно ударившись коленом о переднее сиденье.

Сколько страху он натерпелся, а сколько еще было непонятного? Его пробил пот благодарности за то, что все так благополучно завершилось.

Но как же он ошибался!

Автобус остановился. Оказалось, что он идет по маршруту «семерки». И пришлось Чиликину тормозить частника. Он уселся рядом с водителем, поправляя тяжелый сверток на коленях. В салоне было включено радио, оно хрипело и издавало какие-то судорожные звуки. Частник оказался сосредоточенным, не отвлекающимся малым. Он совершенно не обращал внимания на полумузыкальный скрежет.

– У вас радио не работает, – заметил Чиликин.

– Я знаю.

– Волну надо настроить.

– Ручка настройки не работает.

– А совсем выключить?

– Так не работает!

– Неужели нечем поправить? – спросил Чиликин и заерзал на месте, шурша свертком.

– Сейчас… – водитель полез куда-то под сиденье. – Сейчас «Маячок» послушаем, – сказал он, неуверенно улыбаясь, и вытащил гаечный ключ…

Бедный, бедный Иван Максимович!

Случилось это ранним, но уже достаточно жарким утром, в первое воскресенье июня. Несмотря на выходной день, трое рабочих из комбината по благоустройству и озеленению прибыли на конечную остановку трамвая, для того чтобы подстричь траву. Исполнителям были выданы три газонокосилки из резерва городской администрации и деревянная табличка с редкой по нынешним временам надписью: «По газонам не ходить!»

Взялись за дело рьяно и даже неистово, перебудив жителей окрестных домов. Газонокосилки на вид были неказистые, переделанные из старых инвалидок, однако звук выдавали отменный, под стать нескольким мотоциклам, заводимым разом. Стричь было трудно и весьма ответственно: непричесанное буйство зелени перемежалось то неловкими и сиротливыми бугорками, заросшими одуванчиками, то откровенными проплешинами без какого-либо намека на растительность. Тем не менее работа кипела, о чем свидетельствовал натужный рев и стрекот газонокосилок. Солнце палило нещадно, плавя трамвайные рельсы. Газонокосильщики в ярких оранжевых жилетках, в кепках с длинными козырьками, обливались потом и были похожи на несчастных отцов, нервно толкающих прямо перед собой коляски с ненавистными детьми.

Разбредались в разные стороны и вновь сходились. Преодолевали подъемы и спускались в низины. Стригли по нивелиру, вымеряли по теодолиту. Становились в ряд, отмечали расстояния флажками.

Стригли и в мать, и в мачеху. И иван-чаю тоже досталось. Догнали перекати-поле и его подстригли, да так ловко это проделали, что и перекатываться уже нечему было. В азарте выбрались на трамвайные рельсы и основательно распушили все одуванчики…

Закончилось все это страшно. Через час после такой напряженной работы раскрасневшийся бригадир газонокосильщиков послал младшего косильщика в бывший гастроном, ныне супермаркет. Ну, это понятно, зачем… Опьяненные успехами, приняли по чуть-чуть, разомлели на солнце и, как водится, закемарили. А газонокосилки-то оставили включенными! Это и решило исход дела. Первым пострадал самый младший. Он и ойкнуть как следует не успел, а уже погиб под острыми ножами разохотившейся газонокосилки. Только неясное «эх!» раздалось сквозь его гибельный сон.