- Только это, если что, ты тут был со мной, усек?

- Да.

- Сэр, – напомнил здоровяк.

- Да, сэр, – исправился парень, провожая взглядом удаляющийся силуэт.

Комментарий к Глава 28 Нокс *гильотина – орудие для обезглавливания осужденных на казнь

====== Глава 29 Малик ======

Он почувствовал, что что-то изменилось еще до того, как охранник заговорил. За почти тридцать лет заточения в кромешной тьме, Эйден Малик научился извлекать максимум информации из сигналов, посылаемых ему другими органами чувств: слухом, обонянием, осязанием. Вот и сейчас, когда вместо знакомых шаркающих шагов до него доносились звуки еле слышной осторожной поступи, он сразу понял, что навестить его пришел явно не Алек. Магистр чуть повернул голову в сторону, откуда доносились шаги, но не с тем, чтобы взглянуть на гостя, а по привычке. Он знал, что все равно никого не увидит, ведь экран не позволял ему этого. Хорошо хоть они не поставили и звукоизоляцию, иначе он бы уже давно сошел с ума.

- Доброго времени суток, – вежливо поздоровался заключенный.

Оливер от неожиданности вздрогнул: он пытался идти максимально тихо, как их учили на военной подготовке, но его все же услышали. Эта затея казалась айтишнику все менее и менее удачной по мере того, как он приближался к камере. Хоть Морган и объяснил ему принцип работы экрана на третьем уровне, Саммерсу казалось, Малик не только слышал, но и видел абсолютно все, что происходило вокруг.

- Хоть Вы и молчите, я все же несказанно рад Вам, – заключенный продолжал свой монолог. – В последнее время, ко мне редко заходит кто-то, помимо Алека. Не поймите меня неправильно, он прекрасный слушатель. Просто иногда очень хочется, чтобы тебя не только слушали, но и услышали. Могу я узнать, зачем Вы здесь? Возможно, Вы ищете кого-то? Быть может, даже меня?

- Да, сэр, – справившись с внутренним смятением, Оливер обрел контроль над голосом. Слово «сэр» у него вырвалось непроизвольно, потому что человек, который неподвижно, точно каменное изваяние сидел на полу камеры в позе лотоса, выглядел так благородно, что парень просто не мог не проявить к нему уважение. Уолли ожидал увидеть что угодно: оборванную одежду, изможденное тело, безумные глаза. Но вместо этого перед ним сидел крепкого вида старец, в чистой, но слегка помятой белой робе. Длинные седые волосы были заплетены в небрежную косу, спускающуюся вплоть до пола, но лицо старца было гладко выбрито. Но больше всего Оливера поразили глаза заключенного: они были точно такими же, молодыми и живо горящими, как и тридцать лет назад. Конечно, Уолли не мог этого помнить, но все же, прежде чем отправиться сюда, он собрал всю возможную информацию об объекте, а потому он имел представление о том, как выглядел магистр Малик в свои лучшие годы, годы управления орденом.

- Могу я узнать, с кем имею честь разговаривать? Хотя, если Вы предпочтете скрыть вашу личность, я пойму это.

- Беллатор Оливер Саммерс, – представился мужчина, прежде чем понял, что говорит. Несмотря на то, что не он был в камере, а старик, он не чувствовал превосходства или уверенности. Это не Малик застрял в темнице, это он, Оливер, застрял с Маликом в Ноксе.

- Вот как! – заключенный встрепенулся, и в его глазах зажегся подлинный интерес. Он легко встал на ноги и подошел к решетке, смотря в сторону, откуда доносился голос. – Я очень рад наконец-то познакомиться с Вами, мой друг. Признаться, я не думал, что это произойдет так скоро!

- Прошу прощения? – Уолли стало совсем не по себе: магистр стоял к нему лицом, и смотрел прямо на него. Черт, но как это возможно? Морган же говорил, что видимость камер односторонняя: охрана видит заключенных, они ее – нет. – Вы знали, что я приду?

- Я полагал, что это может произойти, – кивнул Малик, продолжая вглядываться во мрак.

- Но почему? – Саммерс был не в силах выдержать подобного потрясения: да он сам не знал, что отважится на подобное! Так откуда этот человек мог это предугадать это? В архивах было сказано, что Эйден Малик владел телепатией и телекинезом, но про проскопию там не было ни слова. Да даже если он и мог предсказывать будущее, это ничего не изменило бы: теперь Оливер знал, что судьба иксов была недоступна для предсказаний.

- Мне говорили, что Вы придете, – вновь огорошил парня тот. –У Вас есть вопросы, не так ли? Вопросы, на которые только я и могу ответить. Именно поэтому Вы и отважились на столь рискованный шаг.

Магистр не спрашивал, а утверждал, что пугало Оливера еще больше. Может, Морган был прав, и разговаривать с заключенными действительно было опасно? Может, ему вообще не следовало приходить сюда?

- Я понимаю, что своими словами я сбиваю Вас с толку, друг мой. Уверен, что сейчас у Вас в голове теперь гораздо больше вопросов, чем было тогда, когда Вы сюда спускались, – Малик медленно, но уверенно, подошел к свой койке, сел и взял с тумбочки стакан воды. – Поверьте, я с удовольствием ответил бы на них все, но, сдается мне, у нас очень мало времени. Поэтому я предлагаю начать с главного. Что Вы хотите знать?

Оливер не верил своим ушам. Согласно тому, что им говорили в Гладиусе, Эйден Малик был чудовищем, предателем страны и идеалов ордена. Айтишник готовился к тому, что тридцать лет в заточении усугубят положение, заточив и без того острые черты личности этого человека, этой легенды. Но перед ним сидел вполне вменяемый, адекватный хранитель, который был куда более приятным, чем многие из знакомых Уолли. Головой мужчина понимал, что это могло быть обманом, виртуозной актерской игрой, но интуиция подсказывала ему, что это не так. В любом случае, у Оливера не было выбора: он уже был здесь, а потому поддаться сомнениям и сдаться у самого финиша было бы глупо. В конце концов, он ничего не терял.

- Я хочу поговорить о Вашем сыне, – Оливер увидел около стены стул и, придвинув его к камере, сел. Магистр же кивнул и молча ждал продолжения. Когда такового не последовало, он уточнил:

- Который из моих сыновей Вас интересует, друг мой?

- В смысле? – мужчина начинал чувствовать себя полным идиотом. – Я думал, что у Вас всего один сын.

- Хм, – магистр потер подбородок и нахмурился. – Кажется, наш разговор, мой друг, рискует стать менее продуктивным, чем нам бы хотелось. Мы располагаем разной информацией, – Малик сделал глоток воды, встал и начал медленно расхаживать по камере. – Тогда поступим следующим образом, мистер Саммерс. Я расскажу Вам свою историю, и, быть может, ответ найдется сам собой. Я не хочу Вас утомлять подробностями из своей юности и боевых заслуг, хотя бы потому что я больше чем уверен, что Вы знаете их не хуже меня. Более того, зная страсть наших историков к приукрашиванию действительности, не удивлюсь, если Вы сможете рассказать про меня нечто, чего я сам представить не могу. То, о чем Вам нужно знать, по моему мнению, так это то, как и почему я оказался здесь. Тем более, это имеет прямое отношение к моим сыновьям, – он слегка улыбнулся, ощущая смятение своего собеседника даже сквозь энергетический барьер. – Мне было чуть за тридцать и у меня было все, чего можно было желать: слава, деньги, друзья, женщины… Я был самым молодым хранителем, который занял пост главы ордена. Сейчас я понимаю, что не был готов к этому, но тогда… Власть, уважение, положение в обществе – все это опьяняло меня, кружило мне голову. Словами этого не передать, мой друг. Эйфория от ощущения безграничной власти, иллюзия безнаказанности – от этого не так-то просто отказаться. Я бы не выдержал и пары лет на этом посту, если бы не мои друзья, которые помогали мне не сойти с ума, вовремя остановиться, не стать полоумным самодержцем… Среди них я особо выделял двоих, имена которых, как я полагаю, Вам прекрасно известны: Валтер Морт и Клементиус Второй. Несмотря на мое предвзятое отношение к провидцам, Клементиуса я уважал и иногда прислушивался к его советам. Как показало время, мне следовало слушать его гораздо чаще, но мое упрямство и неприятие такой вещи, как фатализм, мешало мне увидеть то, что видел мой товарищ так же ясно, как Вы, мой друг, видите меня. Мне было невыносимо даже думать о том, что моя судьба мне не принадлежала; что некое провидение уже все давно придумало, а я лишь исполнитель намеченного плана. Эта моя позиция, в итоге, и привела меня сюда, – пленник отпил немного воды, чтобы смочить пересохшее горло. – Когда мне исполнилось тридцать пять, я впервые увидел у себя седой волос. Разумеется, я более чем уверен, что он не был первым, а лишь тем, на который обратил внимание я, но все же тогда я, пожалуй, впервые в жизни осознал то, что рано или поздно всему приходит конец. В том числе и мне. Конечно, мои заслуги были увековечены в анналах истории, однако имя мое неизбежно кануло бы в лету, и… Меня стал мучить вопрос: а какой, собственно говоря, был смысл в моем существовании? Зачем мне богатство, власть, если в конечном итоге я все равно умру, как и любой другой человек? Какая разница, кем я был при жизни, если после смерти мы все станем равны? Тогда я впервые задумался о наследнике. Я хотел, чтобы мое величие жило не только в архиве, где оно рано или поздно померкнет, но и в человеке, в сыне, который вместе с моими генами, мог унаследовать и мой пост. Да, я чуть было не превратил наш орден в мини-империю, – хмыкнул он и покачал головой. – Зная о проблемах с рождаемостью, я поставил задачу нашим ученым подобрать мне такую жену, которая была бы наиболее совместима со мной биологически, и очень скоро они выполнили поставленную задачу. Эта девушка, которую они выбрали, была одной из «серых»: жила в пятом секторе, занималась гончарным мастерством. В день, когда я собирался нанести ей визит и заключить с ней брачную сделку, ко мне пришел Клементиус. У него было видение, и то, что оно сулило, было ужасающе, – Малик вздохнул и потер переносицу. – Как я говорил, я никогда не верил в судьбу, но что-то в лице моего друга заставило меня прислушаться к нему. Клементиус сказал мне, что мой сын станет последним главой ордена. Сначала я не понял, что такого ужасного было в этом пророчестве: разве не этого я так хотел? Мой сын станет великим и могучим, займет мое место во главе совета… Но потом я понял, что слова Клементиуса были вовсе не о величии моего сына. Не было ничего хорошего в том, что мой сын будет последним: это значило, что после него не останется никого. Мне не хотелось в это верить, однако, и игнорировать это пророчество я не мог. Хотя бы потому что Клементиус никогда не досаждал мне подобными вещами, зная, что это бесполезно. Следовательно, раз он все-таки пришел ко мне, это могло значить лишь то, что дело серьезное. И даже если бы я не воспринял это предупреждение всерьез, то узнай о нем остальные, они бы убили и меня, и девушку, которая даже не знала, что за участь я ей приготовил, – Малик остановился и сделал еще глоток воды, ибо за время своего заключения он совсем отвык от длинных речей. Чудо, что его язык еще помнил, как это делалось. – Решение покинуть Эстас тогда казалось мне единственным правильным. Разумеется, я и думать забыл про брак и наследника, но Клементиус считал это недостаточным. Признаться, он тогда чуть не свел меня с ума: он утверждал, что мне не имело смысла отменять свадьбу, что, как я считал, противоречило его собственному предостережению; он говорил о том, что пришел ко мне с тем, чтобы я смирился с грядущим и с пользой провел отмеренное нам всем время; чтобы я воспитал сына, достойного моего наследия. Сына, который также смог бы принять свою судьбу и судьбу нашего народа. Клементиус был абсолютно убежден в том, что, что бы я ни сделал, судьба все равно приведет все к одному знаменателю. Он уверял меня, что даже если я никогда не женюсь и не разделю постель с женщиной добровольно, у меня все равно будет сын, который исполнит пророчество. Бред, одним словом, – Малик усмехнулся и снова посмотрел в ту сторону, где сидел Оливер. – Самое интересное в этой ситуации было то, что я мог изменить ход событий в тот же день, покончив с собой. Но и на это у моего всезнающего друга был ответ: меня могли клонировать. Что, теоретически, было возможно. Да, в этот день мы не на шутку с ним разругались… Я был непреклонен и не желал прогибаться из-за какого-то провидения. Взяв с Клементиуса слово, что тот никому не расскажет о пророчестве, я покинул Эстас на следующий же день. Я не имел ни малейшего понятия о том, как я буду жить на Земле, чем стану заниматься… Более того, я был уверен, что не протяну и недели на другой планете, потому что буквально сразу по прибытию мне стало плохо. Я чувствовал, как мой организм буквально разлагался изнутри, и последней моей мыслью, прежде чем я отключился, едва отойдя от корабля, было то, что, к счастью или к сожалению, но сына у меня точно не будет. Магистр Эйден Малик, один из сильнейших хранителей истории, живая легенда, умирал в одиночестве на чужой планете. Умирал, но все же не умер, – во взгляде заключенного что-то изменилось, он стал мягче. Оливер, который весь обратился в слушание, замер в ожидании продолжения. – Я очнулся в неизвестном месте, и первым, кого я увидел, была женщина. Смуглая, черноволосая незнакомка спала в кресле возле моей кровати. Она не была красавицей, но что-то в ее облике показалось мне особенным. Я знал, что земляне внешне очень походили на нас, но я никогда не сталкивался с ними вживую. Ощущения, эмоции, которые я испытывал, были для меня в новинку. Я был смущен, обескуражен, но более всего заинтересован… Я не знаю, что именно заставило меня влюбиться в Мэриан Абрамс: то, что она стала первой землянкой, которую я встретил, или то, что она спасла мою жизнь. Но одно я знал точно – эта встреча изменила всю мою жизнь. Мэри была бедной, работала, не покладая рук, на каких-то богачей, но все же я не променял бы ни одной минуты, проведенной с ней, на более роскошную и богатую жизнь. Мои способности на Земле ослабли, но со временем мне удалось восстановить их: я мог буквально придумать нам с ней новую жизнь, но не стал. Меня все устраивало. Сдается мне, я был не очень ревностным патриотом, ведь не прошло и года, а я уже забыл о своей жизни на Эстасе. Все, что я оставил позади, меня не волновало: мне все это приелось, было знакомо. На Земле же я будто заново родился: я постоянно открывал что-то новое, я жил жизнью, о которой здесь, в Танвите, не мог и мечтать. Трудности были, конечно, но по сравнению с тем, что я приобретал на Земле, они меркли. Единственное, что действительно омрачало мою жизнь, было то, что я не мог открыть своей избраннице правду. Она бы ни за что не поверила мне, так я себя успокаивал. Хотя, на самом деле, я боялся, того, что она мне поверит и уйдет, – Малик заново наполнил стакан и тут же осушил его. – Все изменилось, когда я узнал, что Мэриан беременна. Эта новость повергла меня в шок, потому что я был уверен, что у нас с ней не могло быть детей: хранители уже проделывали подобные опыты с земными женщинами, но все безрезультатно. Я был удивлен, и я был в ужасе. Слова Клементиуса, которые я забыл, как страшный сон, снова начали преследовать меня. Я понимал, что провидцы непременно узнают о рождении новых хранителей, что орден найдет нас… Я собственноручно уничтожил свою жизнь, свое счастье, – заключенный тяжело опустился на кровать и вздохнул. – Как оно часто и бывает, жизнь преподносит нам сюрпризы за сюрпризом: когда я думал, что хуже быть не может, судьба доказала мне обратное, – он совсем невесело усмехнулся, а не его морщинистом лбу появилась еще пара складок. – Днями и ночами я думал о том, как сбить орден со следа – с одной стороны; и как не дать пророчеству свершиться – с другой. У меня не было четкого представления о том, что я буду делать дальше, еще когда Мэриан носила под сердцем моего ребенка; когда же она родила… В тот момент, когда я взял на руки своих сыновей, я в полной мере осознал, как же я был ничтожен. Я думал, что моя судьба была в моих руках, но на самом деле… Я всматривался в лица своих сыновей и понимал, что один из них положит конец целой планете, но самое горькое было то, что я не имел ни малейшего понятия, который из них и есть тот самый! Я полюбил своих мальчиков в тот момент, когда услышал их первый крик: тогда же я понял, что скорее умру, чем позволю кому-то навредить им. Мне понадобилась всего одна секунда, чтобы решить судьбу целой планеты, мой друг.