- Мне нужно, чтобы исцелились те, кто пострадал от ингатуса, так, словно он никогда не был вложен в их руки и уши. И еще вернуть память одному ифриту, Тадеушу, это очень важно. Он стер ее себе сам и мы не можем ему помочь, но он знает многое, что может быть полезно. Ты сможешь?
- Да… Я смогу… Но это ли то, чего ты хочешь? – она читала мое сердце, которое мечтало вернуть тех, кого не вернешь иначе…
- Я хочу, чтобы ты сделала это. Исцелила Тадеуша и жертв ингатуса, - твердо ответила я. – Я хочу не для себя. Я хочу для всех. Для всех будет лучше то, о чем я прошу сейчас…
- Да, Избранная. Мы сделаем это, - прошелестел серебристый голос. – Твое сердце сейчас одержало победу над собой… Свет тому свидетель, еще никто не просил для других… Это сложно, но мы исполним. Удачи тебе в борьбе с тем злом, что вечно выгрызает саму суть жизни. Ты справишься с его нынешним воплощением… Истинная валькирия, - странное ощущение пронзило голову, словно на мгновение опустошив ее, пальцы дрогнули и перед глазами вспыхнул ослепительно яркий свет. Я зажмурилась. Когда открыла глаза, передо мной стояла в темноте Гермиона, готовясь теребить меня за плечо. От бессонной ночи кружилась голова…
- Нам пора, Кэт, - улыбнулась в темноте подруга. – Ты чего? – я потерла лоб, чувствуя какое-то странное ощущение внутри…
- Герми, - пускаясь за ней по лестнице, отозвалась я. – Я отдала Диадеме приказ, кажется…
- Вернуть близких? – обернулась ко мне гриффиндорка. Я отрицательно покачала головой.
- Исцелить жертв ингатуса и отца Майкла. Это важнее.
- Но ведь… Это был единственный шанс… - покачала головой подруга.
- От меня ждали другого, - усмехнулась я. – И я сделала это. Я сделала то, что важнее для других. И знаешь, - я осознала, что улыбаюсь. – Я рада, что сделала такой выбор…
========== Последний день войны (Кэтрин) ==========
“Несущая Предательство” (от третьего лица)
Рассветные лучи едва пробивались через плотно задернутые черные бархатные шторы на окне. Комната была погружена почти во мрак, и черные гобелены на темных каменных стенах, как и темное дерево кровати и спального гарнитура, лишь поглощали тусклый свет, пробивавшийся из окна и исходящий из небольшого светящегося шара на туалетном столике, игравшем роль свечи, когда хозяйка комнаты не могла следить за пламенем. Сама же владелица «апартаментов», что-то проворчав на родном языке, нехотя открыла глаза, убирая от лица прядь длинных черных волос, прилипшую к щеке. И села на постели, взмахом палочки, которую извлекла из-под подушки, зажигая расставленные по периметру комнаты свечи. Здесь, в Замке Ордена, утро наступало гораздо раньше, чем в ее родной Германии, но Элеонора уже давно привыкла к тому, что ее жизнь протекает в самых разных частях света и научилась довольно быстро адаптироваться к новым условиям. К тому же в последнее время она практически жила в замке и привыкла к этому режиму окончательно.
Шторы на окне она раздвигать не стала, поскольку в личных покоях руководства Ордена впускать солнечный свет в окна было непринято. Мрачность этого крыла замка призвана была создать особый, хранительский антураж, выделявший представителей Ордена среди прочих волшебников.
Темно-фиолетовый шелк простыни… Смятой простыни, Элеоноре снова снились кошмары с Дня Ягнят, она металась, что нередко с ней происходило. Девушка спустила с кровати босые гладкие ноги и поморщилась, когда стопы коснулись холодного камня. Сунув ножки в домашние туфли, Элеонора медленно поднялась с постели и поежилась от вечного холода в замке. Черная сорочка от него не защищала, будучи кружевной и весьма тонкой. Элеонора накинула черный же уютный и теплый халатик, поправила длинные волосы и направилась в примыкающую к спальне ванную. Это были ее личные комнаты, граничившие со стороны спальни с покоями Димитра, а со стороны ванной – с покоями ныне покойного Ватли. При мысли о том, что она избавилась от этого уже порядком ее доставшего ифрита Элеонора только радостно улыбнулась – Ватли с той самой злополучной клятвы не давал ей отдыха, то и дело спрашивая, чем порадовать его Госпожу. Случалось, он вообще часами тихо млел где-нибудь в углу ее лаборатории, наблюдая за ее руками, лицом, выклянчивая у нее улыбку… Если бы девушка не знала, как сильно он ненавидел ее раньше, решила бы, что Ватли по ней сохнет. Но суть клятвы ифрита была таковой, что если дать ее тому, кого ненавидишь, она станет лишь прочнее. Чем сильнее ненависть – тем больше привязанность и желание угодить. Хотя такие случаи, как с Ватли, были огромной редкостью…
За те дни, что уже прошли со встречи с Кэтрин, Элеонора привыкла и к отсутствию Ватли, и к тому, что Реддла в замке больше не было. По последнему женщина скучала, она за два месяца общения с ним приучилась к тем беседам на самые разные любопытные темы, которые они вели. С ним можно было поговорить о чем угодно – от философских вопросов до обыденных тем вроде работы в аврорате, законности и незаконности методов мракоборцев. Реддл даже в зельях разбирался так, что дал бы фору иным ее студентам. А еще он рассказывал ей о своей жене, Розалине, когда они сравнивали два Ордена. Да, и до таких разговоров у них доходило дело, и хотя оба они были весьма осторожны и скрытны, разговоры эти были интересны и давали пищу для размышлений…
Элеонора не знала лично эту женщину, но много о ней слышала и отчасти начала ее уважать. Конечно, покойная миссис Реддл наделала в жизни много ошибок, понимала Бутти, но кто их не делает? Это даже делало валькирию Розалину человечнее, обычнее, как-то… Теплее, пожалуй. К тому же искренность и то тепло, что Розалина дарила миру вокруг, стоили хотя бы половины ее ошибок и промашек. Элеоноре иногда и самой чертовски хотелось быть искренней, перестать врать всем вокруг, сбросить маску холодной высокомерной Хранительницы, с одинаковым спокойствием попивающей кофе и вонзающей кинжал в сердце некогда близкого человека. Хотелось хотя бы ненадолго стать снова обычной женщиной, радующейся цветам и улыбке любимого человека. Но любимого человека у нее не было и не предвиделось, а цветы ей дарили последний раз во время ее «романа» с Рисменом. Розы, которые она никогда не любила. Почему-то тогда она не обратила внимания, что ему, по сути, неважны были ее слова о розах, а она не раз говорила, что терпеть их не может. Воистину, решила Элеонора много позже, влюбленность ослепляет…
Ей не хватало сейчас не только Реддла и общения с ним, но еще и комплиментов Тадеуша, которыми он щедро осыпал ее всю последнюю неделю работы с его сознанием. Эти сеансы восстановления его памяти отнимали у нее больше сил, чем тренировки, когда она училась быть Хранителем. Зато ифрит осыпал ее комплиментами, как только решил, что ему уже двадцать лет. И если бы это не звучало из уст человека, у которого было расстройство рассудка, она была бы счастлива и ей было бы вдвойне приятно слышать, что она нравится кому-либо, слышать теплые слова. А так это было мило, вызывало у нее улыбку, и не более того. И все же ей этого не хватало…
За этими мыслями девушка умылась, привела в порядок свои роскошные локоны (иллюзорные, что там делалось с настоящими, ей смотреть не хотелось), и поглядела-таки в зеркальную поверхность шкафчика, где хранились всяческие косметические средства мисс Бутти. В таких отражениях она видела свой лже-облик, что позволяло ей за ним приглядывать. Здесь, в ванной, света было больше – его пропускало окошечко под потолком – и отражение видно было хорошо… Уверившись, что лицо выглядит так, как ему и положено, Элеонора приняла душ и вышла, наконец, обратно в спальню. Как ни крути, а рабочий день начинается и свои уютные апартаменты надо покидать. Взмахом палочки девушка распахнула дверцы встроенного в одну из стен шкафа-гардероба, взгляд ее пробежался по множеству джинс, блузок, длинных и коротких платьев, нескольким юбкам и футболкам. Все это, как и белье, халатики, перчатки и вообще все до единого элементы ее гардероба, было насыщенного черного цвета. После смерти матери зимой после Дня Ягнят Бутти принципиально и категорически не носила другие цвета. Хотя когда-то раньше у нее была одежда куда более светлая, чем все это. Элеонора задумчиво вгляделась в свои любимые черные джинсы, которые не без помощи магии заставила так плотно прилегать к ее фигуре, заправляемые в высокие сапожки и обтягивающие бедра девушки, что они казались ее второй кожей. И решила, что нет, сегодня она не должна покинуть замок, а здесь ей привычнее, да и тем, кем Нора будет командовать, тоже, когда она в длинных платьях. Вскоре ее пальцы уже шнуровали лиф платья, подчеркивавшего талию, с корсетом, выгодно выделяющим грудь. Созданный ей имидж необходимо было поддерживать…
