- Мой крестный – Римус. Он всегда им был и всегда им останется, - улыбнулась я. – Ну а вас с Севом я уже простила. Вы же хотели, как лучше. В общем-то, - вздохнула я. – Я простила и Анну. Она ведь тоже не знала, во что вся это история выльется, скорее всего.
- Знаешь, Кэт, - папа погладил меня по голове, еще сильнее прижав к своему теплому плечу. – Очень трудно быть мужем валькирии, трудно, а иногда и больно, не скрою. Но отцом валькирии быть еще труднее – знать, что твоя дочь должна рисковать собой, помогая другим, знать, что за ее способности она платит обычными радостями и что иногда ей из-за них бывает больно… Знать, что у нее будет выбор, затмевающий истинное, живое, причиняющий ей все новую боль, может быть… Но я рад, что я твой отец. Правда рад. Я горжусь тобой.
- Я очень скучала по тебе, - прижалась я к его мягкому плечу. – Очень волновалась.
- И я тоже. Но на колдографии ты улыбалась всегда, когда я тебя видел, и я верю, что ты всегда будешь улыбаться. Что все будет хорошо. И что бы ты ни выбрала, если такое случится, я пойму тебя. Никто тебя не осудит, милая. Слушай не то, что скажут другие, а то, что скажет сердце. Я знаю, что ты сделаешь достойный выбор, Солнышко, и обещаю, что буду рядом, чтобы поддержать тебя. В общем-то, дорогая, ты и без моих советов делаешь все неплохо, мне кажется. По-моему, мне пора признать, что моя малышка со смешными косичками выросла и скоро будет заплетать косички своей дочери, если это будет дочь.
- И ругать меня ты не будешь? – улыбнулась я. Папа покачал головой.
- Буду, за то, что ты бросила Гарри. Война – не время для раздоров. Может случиться так, что исправить ссору будет уже нельзя, никогда. Что мириться станет не с кем. Вы очень глупо поступаете сейчас, вам нужно быть вместе. Вы – одна семья и разногласия стоило бы забыть. Представь, что произойдет так, что с Гарри что-то случится. Ты себе это простишь? – я покачала головой, сердце болезненно сжалось. Никогда не прощу, понимала я. Никогда. – Да, он оскорбил тебя и малыша, но ты могла бы дать ему шанс осознать его ошибку и остаться рядом. Сейчас вы с ним как никогда нуждаетесь друг в друге и я очень разочарован вашими поступками. Особенно твоим, Кэт. Взрослой женщины этот поступок недостоин, милая, совсем недостоин.
- Я вернусь к Гарри, как только он сможет меня принять и дать мне второй шанс, обещаю. Мне он очень дорог и я безумно волнуюсь. Мне стыдно, пап, и я уже сотню раз пожалела о содеянном. Северус тоже говорил, что я должна вернуться к Гарри… - я опустила голову. – Я все еще такая дура, - вздохнула я.
- Ты не дура, милая, - улыбнулся папа. – Ты просто неопытная молодая девушка со своими страхами. Ты все же просто человек. Поверь, в твоем возрасте я был тем еще дураком. Даже мама так сказала бы. Я знал ее с ее семнадцати лет, и поверь, такой, какой ее помнишь ты, мама была не всегда. Ты сейчас куда старше, чем лет пять назад, но ты еще только взрослеешь. И тем, что тебе хватает сил это признать, признавать свои ошибки, я горжусь. Ты взрослеешь, Кэт.
- Спасибо, пап, - улыбнулась я, прижавшись к нему, - мне так не хватало твоих нотаций и теплых слов…
- А мне не хватает твоего рыбного пирога, - папа поцеловал меня в макушку. – Обещай, что будешь беречь себя и малыша, будешь думать и только потом делать. И что вернешься к Гарри. Обещаешь? – я кивнула. – Вот и умница.
- А после войны я испеку на Рождество рыбный пирог, - улыбнулась я. – И мы вместе его съедим. Обещаешь?
- Обещаю, - хмыкнул папа. – Все будет хорошо, Кэт. Отчаянию не место, если хочешь победить. Для победы нужна вера в нее, желание вернуть мир.
- Я знаю, - ко мне вернулась былая твердость духа, пошатнувшаяся разрывом с Гарри. – Мы победим. Чего бы это ни стоило…
Я хотела вернуться к Гарри еще в начале апреля, но Влад, навестив ребят и осторожно разузнав, могу ли я вернуться, с сожалением покачал головой.
- Гарри тебя видеть не хочет и сказал, что убьет, если увидит. Или, как минимум, попытается от тебя сбежать снова. Похоже, Кэт, он тогда был здорово разгневан… - так я и осталась в доме Майкла и потом в каком-то арендованном Матеем домике в Греции и дальше. Но ближе к Пасхе ситуация наконец-то изменилась. Правда, начало этой перемены оставляло желать лучшего. Началось все с того, что у меня очень сильно нагрелся браслет, снова привязанный ко всем троим моим мужчинам. Однако повествовал он об опасности только для одного.
Опасности для Гарри. И, понимая, что я не прощу себе, не придя на помощь, я в компании Влада и Кас отправилась к Гарри. Хотя бы помочь… Вынесло же меня, к моему ужасу, в Малфой-Мэнор. Осознав это, осознала я и другое. Гарри попался… В лучшем случае хотя бы не самой Беллатрисе…
========== “Визит” в Малфой-Мэнор (Гарри) ==========
Недели после ухода Кэтрин тянулись еще дольше, чем обычно. В палатке стало как-то тоскливо и тихо… Гермиона почти перестала со мной разговаривать, уход Кэт повлиял даже на Рона, хотя тот и взял на себя роль нашего лидера окончательно, он и раньше в какой-то мере занимал мое место – меня в то время привлекали Дары Смерти, а не крестражи. Я мечтал найти их все и получить таким образом защиту и оружие против Лестрейндж. Правда, что именно такое оружие мне даст, я не знал… Да и Мантию-невидимку забрала с собой Кэтрин, уходя, и чтобы достать мантию, мне пришлось бы встретиться с ней тем или иным образом. Однако я предпочел задуматься сперва о Бузинной палочке и Воскрешающем Камне… А ребята, как и раньше, настаивали на поиске крестражей, словно не желая увидеть возможности, которые давали бы мне Дары. «Последний же враг истребится – смерть»… Они защищали бы меня, они помогли бы мне обмануть смерть. Но искать их в одиночку я не сумел бы, не с такой непослушной палочкой из терновника… Не сейчас, когда мне нужен был кто-то рядом. Не тогда, когда о моем местонахождении знала Кэтрин, обвиненная мной в предательстве, а она узнала бы, если бы захотела. Я не мог снять привязку браслета с себя, даже желая этого… И потому оставаться совершенно один не хотел.
Чем дольше с нами не было сестры, а я смирялся с тем, что Дары мы искать не будем – Рон принялся изобретать все новые и все более неожиданные места для поиска крестражей, лишь бы занять нас делом и не сидеть долго на одном месте, - тем больше и больше мне хотелось, чтобы она вернулась. Собственно, кольнуло от мысли, как именно она ушла, уже когда ее невысокая фигурка вылетела из палатки, чтобы, понимал я, перекинуться и улететь куда-то… Куда? Об этом мне не хотелось даже думать…
Я одновременно и страшно злился на Кэтрин, ненавидел ее, и тосковал по сестре. О ее беременности я узнал совершенно случайно, я услышал как-то утром, как Гермиона спрашивала у сестры что-то о каком-то ребенке, и сперва не придал этому значения. Но когда Кэт ответила на этот вопрос Герми, тихий, тихим и роковым «мы», мимо такого я пройти уже никак не мог. Однако я пытался внушить себе, что ослышался или чего-то недопонял, параллельно исподтишка теперь уже сознательно пытаясь разузнать, о чем же они разговаривали. В общем-то, в день ссоры я подошел к девушкам отчасти по этой причине – возможность услышать что-то, что прояснит ситуацию, а отчасти потому, что мне не спалось и я хотел поболтать с ними. Однако в очередной раз услышав из уст Кэтрин «нам лучше», ощутил такой прилив внезапной ярости, смешанной с озарением, что даже мне самому стало страшно, когда я позже, подостыв, вспоминал то, что наговорил сестре. Злость, накапливавшаяся предыдущие несколько лет из-за ее попыток меня обмануть, ненависть к ней из-за того, что она после всего им сделанного продолжала встречаться со Снейпом, внезапно вспыхнувшие подозрения в том, что она предала меня и сотрудничала с Лестрейндж… Все это образовало огромный клубок ярости, негативных эмоций, и вылилось в то, что я единственный раз в жизни накричал на Кэтрин, наговорив ей таких гадостей, после которых, что я тоже понял по здравому размышлению, я бы тоже ушел.
Однако потом, успокаиваясь, я все больше осознавал, какую несусветную глупость совершил, не дав сестре и шанса объясниться. Она не могла меня предать, просто не могла, по крайней мере сознательно. Я слишком много значил для нее. А вспомнив те страшные дни, когда мне казалось, что она погибла, когда я сидел в ее комнате, глядя на многочисленные рисунки со мной, мной и мной, понимая, что мы с ней значили друг для друга, я окончательно понял, что натворил… Да и желай она сдать меня, если бы такое и имело место, она давно сделала бы это, не рисковала бы, помогая мне. И что-то она хотела объяснить, пока я не сказал, что она тварь и не назвал ее ребенка, моего же будущего племянника, выродком…
