— Да. Ваш епископ зашёл дальше, чем хотел. Как, впрочем, и вы.
При последних словах он широким жестом обвёл отряд Теодора.
— Он предлагает вам сразиться с ним в поединке, мессир, — горячо зашептал лучник, имя которого рыцарь так и не запомнил, и сейчас, почему-то, об этом пожалел.
— Я понял, — напряжённо процедил он. И в самом деле, синеглазый незнакомец, державший себя так, будто христиане нарушили границу его суверенных земель, очень недвусмысленно скинул на землю роскошный тёмно-багряный плащ. «Неужто шёлковый?» — подумал тамплиер, глядя на изящные складки, которыми ткань задрапировала ближайший пень.
— Условия? — коротко бросил он слово вместе со своим белым плащом.
— Выживешь — выведем к монастырю, — сказал так и не представившийся рыцарь, легко, будто в танце, вставший в незнакомую Теодору позицию.
— Всех? — хмуро уточнил тамплиер. Он умел оценивать противника. По плавности движений, по спокойствию взгляда, по экономному движению запястья, которым тот изменял положение своего непристойно длинного клинка. И Теодор был отнюдь не уверен в победе. Но… тем более не стоит скромничать. — И епископа?
Синеглазый чуть замешкался, задумавшись.
— Да.
А тамплиер не стал терять времени.
Его рывок был стремителен и точен, но длинный меч из подозрительно яркого и светлого металла не подпустил Теодора на ближнюю дистанцию, ослепив снопом искр, брызнувших от соприкосновения двух лезвий.
— Лунное железо! — услышал храмовник восклицание лучника, но не придал этому особого значения. Он и сам уже понял, что оружие соперника, несмотря на длину, много легче его собственного, а из чего там оно выковано… Теодор же не алхимик.
Несколько раз поединщики сходились, прощупывая слабые места друг друга, и снова сыпались искры, слепившие синеглазого не хуже, чем Теодора. Ещё он заметил, что соперник старается держаться как можно дальше и реализовать преимущество в длине клинка. Тамплиер ринулся в ближний бой, ушёл от выпада и позволил синеглазому перехватить свою руку в жёстком захвате, так что рукоять его короткого оружия ткнулась сопернику в плечо, как раз в сочленение сплошного панциря с наплечником, вскинул левую руку и ударил по маленькой эмблеме ордена на крестовине меча.
Казалось, крик Ночного Всадника разорвал ночь, как ветхую тряпку. Или это от чудовищного удара головой у Теодора звёзды заплясали в глазах. Об дерево, кажется. Если бы не шлем, прощай череп! Сколько же силы в этом ублюдке, чтобы экипированного рыцаря как комнатную собачонку отшвырнуть?
Глаза заливало кровью и потом… вот дьявол! Голову всё-таки разбил, не видно ничего. Тамплиер сбросил покорёженный шлем, чтобы оглядеться. Конечно, отравленный стилет в рукояти — не самый честный приём. Но Палестина быстро учила разнице между рыцарским турниром ради улыбки прекрасной дамы и настоящим боем. Он ведь специально спросил об условиях, верно? Остаться в живых… больше никаких ограничений не прозвучало. Но вот интересно, что думают об этом остальные Ночные Всадники?
Красивые лица с нечеловечески правильными чертами оставались спокойны. Они даже не смотрели на Теодора, взгляды скрещивались где-то там, на другой стороне поляны, видимо, на мёртвом предводителе…
— Вы ранили его, мессир, — радостный горячий шёпот встряхнул рыцаря, заставил всмотреться в рассветную дымку. Проклятый туман! Становится плотнее!
— Как… ранил? — тупо переспросил Теодор. Кажется, у него что-то с глазами. Вон та высокая фигура стоит слишком прямо для мертвеца. Яд должен действовать мгновенно, уже не раз и не два проверял. И он попал, попал в узкую щель между двух пластин чудесно-лёгкого металла, иначе с чего бы синеглазому так орать?
— В плечо, мессир, видите, он меч в другую руку перебрасывает? Ух, теперь вы его!..
Тамплиер переступил с ноги на ногу. В голове всё ещё шумело. Брат Жофруа, нет вас здесь, чтобы «сей любопытный феномен» объяснить! Да и ваше счастье, что нет. Мессир Великий Магистр за грехи тяжкие послал, видно, раба Божьего Теодора прямо в ад.
«Мертвец» повёл мечом, и было не заметно, что левой рукой он владеет хуже правой. Рана, кажется, его всё же беспокоила, но вряд ли сильнее, чем храмовника — разбитая голова. Теодор двигался тяжело, будто в воде, самому себе казался медлительным и неповоротливым. Синеглазый приближался.
— Credo in unum Deum, — произнёс рыцарь Храма и поудобнее перехватил верный меч, -
Patrem omnipotentem…
Тот, кто должен был лежать бездыханным, направлялся к Теодору с особой, доброжелательной улыбкой.
— Factorem caeli et terrae, — храмовник заученным, многажды повторённым движением, занёс руку. Он видел уже когда-то такую улыбку. У ассасина. Безумные фанатики так запугали власть имущих своей потусторонней неотвратимостью, что половина врагов ибн Саббаха мочилась по ночам. Асассины не боялись смерти. Но умирали не хуже тех, кто боялся.
— Visibilium omnium et invisibilium!*
Теодор яростно рубанул мечом, целясь синеглазому в шею. Тот, против ожидания, не отстранился, подставляя под удар второе плечо, а, напротив, прянул навстречу, так что сияющий панцирь столкнулся с кольчугой грудь в грудь.
Неожиданно. Но тамплиер умел ценить подарки судьбы. Когда с твоей головы свободно свисает грива, которой позавидует девица или породистый жеребец, противника, способного намотать её на кулак, действительно не стоит подпускать так близко.
Однако неожиданности редко ходят в одиночку. Рука прошла сквозь белые пряди, как сквозь туман.
— Вот дьявол! — выругался храмовник вместо следующих слов молитвы. Ему всегда плохо давалась латынь.
Длинный меч, слишком громоздкий для такой дистанции, валялся на земле. Впрочем, как и меч Теодора. Синеглазый, кажется, сломал ему запястье, потому что пальцы не слушались.
— Не люблю… железо, — тяжело выдохнул Ночной Всадник, лицо которого покрылось волдырями, будто обваренное кипятком.
— Хр-р-р, — ответил храмовник. Из горла у него торчал его собственный нож. Железный. Тот, что он носил за голенищем сапога и даже успел достать. Может, и не стоило.
Дин ши пальцами другой руки отогнул те, что сжимали рукоять ножа — обгоревшие до кости, и отшатнулся, позволяя телу тамплиера осесть на траву.
В рыжих прядях христиан, следивших за поединком, не смея вздохнуть, добавилось седины. Остальные всадники грациозно соскакивали с сёдел, а из глубины леса, вместо плаща накинув на плечи клубы тумана, вышла женщина. Высокая и стройная, но в уголках глаз уже появились гусиные лапки, а лоб и щёки прорезали морщины. На полшага позади неё следовала юная особа. Юная и прекрасная, мог бы сказать тот, кого не смущают длинные, полукольцом загнутые назад рога.
Ночные Всадники склонили головы перед королевой Мэб. И их предводитель, всё ещё стоявший над поверженным христианином — тоже.
Женщина подошла к ним, наклонилась к храмовнику и, лишь слегка поморщившись от близости ненавистного металла, отодвинула съехавший подшлемник с мёртвого лица, чтобы видеть так и оставшиеся открытыми глаза. Геро держалась из последних сил. Её мутило и бросало в дрожь, но верная альва ни на шаг не желала отстать от великой сидхе.
— Он ведь понравился тебе, — Мэб выпрямила спину и теперь разглядывала изуродованное лицо дин ши.
— Да, моя королева, — бесхитростно отозвался тот. — Вот уже лет триста я не встречал подобного воина.
— Так зачем ты его убил? — в вопросе не прозвучало любопытство. Лишь сожаление и усталость.
Предводитель Ночных Всадников стоял молча, медленно моргая веками, на которых теперь не было ресниц.
— Он, кажется, не понял вопрос, моя королева, — почтительно поделилась наблюдениями рогатая альва. Ответом ей послужил тяжёлый вздох.
— Проследи, чтоб ожоги затянулись, — помолчав, сказала Мэб. И задумчиво добавила: — Только… не очень быстро.
Геро качнула рогами вперёд, одновременно выражая покорность воле повелительницы фей и пряча болезненную гримасу: лечить раны, нанесённые железом, ей самой было тяжело.
