«Не вмешивайся. Все под контролем», – выражал его взгляд.

– Понял. Как не понять, якшо таки бурлачаки, та ишо таким числом до твово куреня заглядують.

– Во! Умнеешь на глазах. Платить будешь уже сейчас. Знаю, что захована у тебя заначка, вот и неси ее сюда. А парняга твой с нами пока постоит, воздухом подышит.

– Зараз принесу, вы только внука мово не забижайте. Знаю вас, гарадянцев, дюже гулявые вы там у себя.

– Не бойся, дед. Деньги неси.

В отсутствии деда, Сергей задержал взгляд на старшем из приехавших бандитов. Крепкий парень, словно грубо сколоченный шкаф. Накачанные мышцы бугрились по всему телу. Не то борец-вольник, не то штангист, стоял особняком от остальных. Золотая, в палец толщиной цепь, поблескивала на бычьей шее. Взгляд молодого казака уперся в переносицу братка, как раз в то место, где индийцы рисуют третий глаз. Энергия осознания постепенно переходила в энергию души и Сережка сначала слабо, потом все сильнее и отчетливее услышал мыслеформу в голове накачанного стероидами гоблина. Запрет деда на копание в голове врага не распространялся, только вот ковыряться в гнилых мозгах было не интересно. Все, что накопал Сергей, сводилось лишь к убогим мыслям. Предел мечтаний бригадира сводился к деньгам, сладкому сну, да вкусной жратве. Если бы перед Серегой стоял не столь примитивный организм, может быть, он и не узнал бы о чаяниях бригадира, уж слишком мало опыта в таком деле у парня, но того мог разгадать и простой физиономист.

Молодой характерник вынырнул из потока мыслей двуногого животного, тупого как сибирский валенок. На пороге появился Матвей Кондратьевич, неся в руках деревянный короб величиной с упаковку от кассетного магнитофона «Весна». Протянул главарю городской шайки шакалов.

– Забирай. Здесь все, что люди принесли. Забирай гроши, хай с ними вам станет не скучно ночью ночевать, а днем дневать. Так по слову моему и бывать. Аминь!

– Хм! Что-то мудрёно речи ведешь. Отдал, не трогают, так и радуйся, дед. А ты свой язык распускаешь.

Матвей, согнув руки в локтях, сплел их на груди калачом, стоял, разглядывая, как толстые, как сосиски пальцы, ковыряются в банковских купюрах различного достоинства.

Наконец, главарь приехавшей банды самодовольно осклабился.

– Вица, давай кейс, – обернувшись к подельникам, распорядился он.

Уже за воротами, у открытой двери «БМВ» озирнулся на провожавших хуторян.

– Запомни сегодняшнее число, дед. В следующем месяце, этим же числом от меня пацанчик приедет, вот ему налог и отдашь. Да-а, и чтоб денег не меньше, чем сегодня было.

– С нетерпением буду ждать! – улыбаясь широкой улыбкой, откликнулся старик, в веселом кураже сдвинув папаху на затылок.

– Дед, я что-то не понял, мы же их могли в бараний рог скрутить, а ты деньги отдал. Зачем?

– Скоро узнаешь. Седлай-ка ты Белаша, да скачи, развейся малость. Застоялся коник.

Все разрешилось на следующий день. Всё те же три машины, с теми же самыми братками подрулил на стоянку перед воротами хутора.

– Хозяин, открой дверь!

– Открывай!

– Христом Богом прошу, открывай!

Разносились по округе голоса городских придурков.

– Чего надоть?

Голос деда, басовитый и строгий, послышался с подворья. Ему вторил лай       собаки, спущенной с цепи и в экстазе раздолья бросавшейся на верхотуру забора. В иные моменты прыжки Блохастой были столь удачны, что голова ее мелькала над срезом ограждения, а острые зубы щелкали так выразительно, что молодые люди попятились к машинам. Седой ворон в свою очередь, выражая чувства, носился у самых голов незваных гостей. По округе, помимо голосов, лая, карканья и шарканья ног, распространилось зловонное амбре, разносимое легким ветерком во все стороны.

– Дед, впусти! Я деньги обратно привез. Отдать хочу, больше к тебе не приедем. Только впусти.

– Ничего не ведаю! Не надоть мне ваших денег. Уезжайте, откуда приехали.

– Да твои это деньги. Прости, бес попутал. Забери, Христом Богом молю.

– Не помню ничего.

– Прости-и-и! – на одной ноте завыли за воротами.

Бандиты принесли все до копейки. Ползая на коленях по двору за дедом, воняя на всю округу, как тысяча американских скунсов, и при всем при этом испражняясь в свои же штаны, размазывая сопли и слезы по лицу, умолили-таки старика снять заклятие.

– Лады, – согласился он. – Но условие будет такое. Завтра же приедете в станицу и привезете денег в пять раз больше, чем у меня отнимали. Передадите их отцу Александру на починку церкви. Скажете, что от энтих… Серега, как там бишь нонича меценатов кличут?

– Спонсоры.

– Во-во! От спонсоров. Уговор?

– Все исполним. Ничего не пожалеем.

– И хутор мой десятой дорогой обходите. Кого увижу, легко как сегодня не отделаетесь.

После того, как ущербные покинули территорию, Сергей вопросительно поглядел на деда.

– Ну и зачем это все?

– А это внучек, тебе ишо один урок. Знай, что людей можно не только навечно приструнить, но и научить чему-то.

Добросовестно сдав выпускные экзамены и получив аттестат зрелости с двумя четверками, остальное все на «отлично», младший Хильченков не бросился сломя голову на штурм заведений высшего образования. Давно эту тему обсуждали с дедом. Осенью в армию, а после первого года службы поступит в военное училище. Так чего огород городить, тем более на южных территориях России было неспокойно.

Лето Сергей проводил не слишком напрягаясь. Помогал деду с болящими, заготавливал корм Белашу и учился, учился, учился. Учился профессии характерника, от простой рукопашной и сабельного боя в паре с еще крепким Матвеем Кондратьевичем, до показательного боя, мимикрируя в «тень», или преподнося своему экзаменатору его же точную копию «иллюзии».

«Запомни внучек, наука в это беспокойное время далеко вперед ушла. Понапридумывали разного барахла, способного распознать кого хошь. Человеческий глаз, человеческий мозг, ты завсегда иллюзией замылить смогёшь. Бойся технических средств, камер, тепловизоров. Не смотри на меня так! Думаешь, старик из ума выжил? Ан, нет. Хошь и старый, а казак-характерник перед тобой, недоучкой. Давно на этом свете зажился, опыта много и за новыми армейскими поделками пригляд веду. Нам без этого никак! Так что думай, как бы впросак не попасть».

Тридцатого сентября тысяча девятьсот девяносто четвертого года армейская авиация начала обстрелы территории Чеченской республики. Это была война. На кубанской земле мирные люди ее еще не ощущали, а вот Ставрополье хлебнуло лиха. На коллективные хозяйства хлеборобов наскакивали «непримиримые» чеченцы. Уводили скотину, грабили хутора, убивали, захватывали в рабство людей. Жители юга в полной мере вспомнили, что они казаки, живущие у границы. Организовались в сотни, вместе с милицией выставляли пограничные наряды, оборонялись.

Сергею пришла повестка из военкомата, и он, пройдя медицинскую комиссию, готовился влиться в стройные ряды Российской Армии. Вскоре, по той же железной дороге, по которой шесть лет назад он приехал на Кубань, Сергея увозил поезд в обратном направлении. Команда, следовавшая к месту службы, была направлена в учебное подразделение мотострелковой части, дислоцировавшейся в Белгородской области. С каждой сотней километров он ощущал, как за окном вагона меняется пейзаж. Сунув руку во внутренний карман куртки, вытащил небольшой сверток из пластика, развернув его, поднес к лицу, носом вдохнул терпкий горьковатый запах степной полыни, запах родины.

Учебка, это не совсем боевая часть, это своеобразная школа первоклашек для великовозрастных детишек у которых в яйцах пищат дети. Молодые ребята попадают в нее со всех концов страны. Их пропускают через фильтр курса молодого бойца, где денно и нощно сержанты, призванные действовать в отношении «молодых», строго по уставу, всячески гнобят, издеваются и, выражаясь общим сленгом всех заведений подобного типа – чмарят. Извращенные нравы, царящие в учебках, попустительство прапоров и офицеров, доведенных политиками и верховным командованием до ручки по всем жизненным показателям, довели не один молодой организм до самоубийства. Имели место и завуалированные убийства, но бравурные бумаги шли «вверх» непрерывным потоком. Кормёжка напоминала паёк красноармейца первой половины Великой Отечественной, такой же скудный и невыносимо несъедобный.