– Нет, там ещё одну стойку приёма багажа открыли, – заметила мама. – Маша, вперёд! Мариночка, а какой у вас номер места в самолёте?

– Шестнадцатый ряд, – буркнула девица.

– А место? – ласково настаивала мама.

Марина закатила глаза и протянула маме посадочный.

– Спасибо большое, – лучезарно улыбнулась мама, а меня пожурила: – Ну что же ты, я же тебе сказала: идём к новой стойке!

Я не торопилась: к новой стойке устремилась и пожилая пара со своими книжками. Однако мама, схватив меня за руку, обогнала их, слегка оттеснила и протащила меня вперёд.

– Зачем весь этот цирк? Зачем ты меня позоришь?! – прошипела я ей на ухо.

– Затем! – яростно отвечала мама. – Чтобы моя дочь добралась до семьи этой Рибаль или Рабаль, как там её, в целости и сохранности! Чтобы ты не потерялась в своей Барселоне! Чтобы не заблудилась! Чтобы тебя не украли!

Я тяжело вздохнула. Положила документы на стойку и оглянулась на Марину. Она с недовольным видом посматривала на часы, висевшие над стойкой, а потом перевела взгляд на мою маму. Я тоже посмотрела на маму и только сейчас заметила, что она надела старые растянутые брюки и стоптанные кроссовки, в которых ездит на дачу под Зеленоград пропалывать бабушкины грядки. С какой насмешкой разглядывала мамин наряд эта противная Марина! Мне захотелось крикнуть ей, что мама умеет выбирать одежду. Это вообще её профессия! К ней люди за советом приходят, что с чем сочетается. А сейчас она так выглядит от волнения! Переживает за меня сильно, вот и надела первое, что попалось под руку.

Но я понимала, что оправдываться глупо. Скажешь такое – Марина только расхохочется.

– Мам… Мне она не нравится. Какая-то вредная.

– Конечно, ведь её родители не провожают, – отмахнулась мама. – Вот и важничает.

Я покачала головой. Ну конечно, какое ещё объяснение найдётся у мамы! Но я не сдавалась:

– Она смотрит на тебя.

– Кто?

– Да Марина эта. Ей смешно, что у тебя… что ты… твои кроссовки.

– Пусть смеётся! – весело ответила мама. – Пусть только тебя не бросает. Девушка, а можно нам место у окошка? То есть не нам, а девочке моей. Будьте так любезны… В первый раз ребёнок летит.

Я чуть не разревелась от обиды на маму. Но что было делать! Наконец мой чемодан поехал по багажной ленте, мама забрала мой новый посадочный талон – твёрдую картонку вместо распечатанного листика – и вложила мне в паспорт.

– Сохранишь потом на память, – сказала она дрогнувшим голосом.

Вот только ещё расплакаться ей не хватало перед этой Мариной. А она ждала нас, изображая ангельское терпение, хотя видно было, что её переполняет совсем не ангельское раздражение.

– Дальше вас всё равно не пустят, – сказала она моим родителям, – там паспортный контроль!

– Тогда давайте здесь простимся? – предложил папа.

Он потрепал меня по плечу:

– Ну, Машуль. Звони, как доберёшься. Ну, или эсэмэску пришли.

Папа – молодец. Сразу понял, что не нужно сейчас сантиментов. А мама… О нет… Она что-то принялась искать у себя по карманам, потом стала меня зачем-то ощупывать, схватила за шею, прижала к себе и спросила громким шёпотом:

– Тебе никуда не надо? В одно место, а?

– Мама!!!

– Ань, пойдём, – позвал папа, смущённо глянув на Марину.

– Подожди! – отмахнулась мама. – Я бутербродик же сделала! Перед полётом съешь! С докторской. Там два, поделишься с подру… с Мариной! Хорошая колбаса, спеццех делает, стоит дороже мяса.

Если бы можно было провалиться сквозь землю, то я бы это сделала с огромным удовольствием.

– Анют, ты им ещё кастрюлю борща предложи с собой взять, – попытался шутить папа. – Они современные девицы. Найдут, где перекусить.

– Нас покормят в самолёте, – добавила Марина таким же тоном, как Роза Васильевна, когда та что-то объясняла Дане.

Теперь она смотрела на маму не с презрением, а с жалостью. Вот, типа, деревня… Я едва-едва сдерживала слёзы. Только не из-за расставания с родителями, а от стыда и ярости! Честное слово, мне даже в Испанию ехать расхотелось. Серьёзно! Настроение – хуже некуда.

Надо же было маме испортить ВСЁ своим дурацким бутербродиком!!!

Марина пахла персиками.

У неё были такие духи – с густым синтетическим запахом персиков. Наверное, сочинитель духов колдовал над составом и думал: «Здорово, что я создал такой аромат! Пусть он напоминает людям о южных садах и тёплых ночах, о раннем сентябре и о сочных плодах».

Ну, не знаю, не знаю. У меня этот запах вызывал тревогу, как и сама Марина. Шагать или сидеть с ней рядом было неуютно. Она подавляла своим превосходством. Невольно я принялась сравнивать её с собой. Не в свою пользу.

У меня – спортивные штаны и кроссовки, честно прошедшие два года занятий физрой, с пожелтевшими носами и шнурками, которые сплелись в такие крепкие узлы, что развязать не получалось и приходилось вдевать ноги в кроссовки, как в галоши. У неё – мини-платье и блестящие римские сандалии. У меня – коротко обрезанные ногти, которые я забыла покрыть прозрачным лаком; у неё – маникюр со стразами. Но дело было даже не в ногтях и сандалиях, дело было в презрительно-брезгливом взгляде, которым Марина окидывала всех окружающих и меня заодно, в поджатых губах, в тягостном молчании.

Мама сказала, что Марина важничает сейчас, потому что родители не провожают её и она будто бы совсем взрослая. То есть вообще-то она милая? Ох, мама, ты ошиблась. Марина вела себя так, будто я – её болонка, которая должна молча семенить рядом, а она будет только указывать мне подбородком, куда идти. Самое ужасное было в том, что я сама всё ниже опускала голову, переходила на муравьиный шаг, чтобы не обгонять её, и вот-вот была готова спросить: «Хочешь, я понесу твою сумочку?»

Почему, почему она так действовала на меня? Я же выше её на целую голову! Почему у меня такое чувство, будто на меня набросили сетку и тащат неведомо куда?

– Сядем! – велела Марина и заняла последнее свободное место в ряду кресел. Достала телефон и принялась листать сообщения. Тот факт, что с ней рядом свободного места не оказалось, Марину не беспокоил.

Я огляделась. За Мариной расселась семья. «Французы», – сообразила я, услышав их мелодичную речь. Родители были заняты своими делами: папа сидел с планшетом, мама куталась в палантин. Трое их малышей всё время перебегали с места на место. Когда один из них подбегал к матери, она рассеянно целовала ребёнка в макушку и продолжала кутаться так, словно всё вокруг замело снегом. Меня поразило, что мать этого почтенного семейства даже не обращала внимания, кто именно из детей к ней подбегал. Гладила по голове, целовала и отпускала. Интересно, а если я подбегу – тоже не заметит? А если я займу кресло, которое периодически освобождал самый младший малыш, то родители тоже не обратят внимания?

Я попробовала. Положила рюкзак на место малыша, который как раз спрыгнул и помчался к маме за законным поцелуем. Встала рядом и скорее достала мобильный. Что-то вроде «ничего не знаю, я никаких детей тут не видела». Но тут мне на ногу грохнулось что-то тяжёлое. Я ойкнула, едва не выронив телефон. Оказывается, французские дети вовсе не нуждаются в защите своих родителей! Они и сами могут за себя постоять. Когда вернувшийся малыш обнаружил на кресле мой рюкзак, он его решительно скинул. И родители, конечно, не обратили никакого внимания! Никаких тебе «уступи тёте место, иди сюда, конфетку дам». Вот они, особенности национального характера! Уже навалились на меня, хотя я ещё и родную Москву покинуть не успела.

Я через силу улыбнулась малышу (он недоверчиво вскинул брови) и поглядела на ряд кресел напротив. Там, сложив руки на груди, натянув повязку для сна и прикрывшись коротким цветным пледом, напоминавшим половик у нас на даче, спал индиец. Он снял кроссовки и выставил на сиденье кресла ноги в ослепительно белых носках. Единственное свободное место в ряду было как раз рядом с этими носками. Я вздохнула. Кто знает, какие у этого дяденьки особенности характера. Сядешь рядом с таким, а он тебе ноги на голову положит.