Тем не менее Кэтрин, похоже, нашла обходной путь. Она продает дом.

На чердаке жарко, темно и влажно. И явно течет крыша. А еще здесь удивительное количество хлама. Впрочем, это как раз понятно. Кэтрин на самом деле жуткая барахольщица. Внизу идеальный дом, а сломанное старье спрятано здесь, подальше от чужих глаз.

Я освещаю фонариком пластиковые ящики, выстроившиеся до самого потолка. Дом снова сотрясается от раската грома. Я подпрыгиваю, сердце колотится в горле. Дождь льет с такой силой, что кажется, будто повсюду течет вода. Ну и как я найду протечку в такой ливень?

Я ползу по фанерному полу, тихонько отодвигая в сторону коробки с надписями «зимняя одежда», «детские игрушки», и ищу мокрые места. Чем дальше ползу, тем более влажным становится дерево.

Это очень странно. Ну посмотрите на меня: ползу по чердаку посреди ночи в поисках протечки. И даже если обнаружу течь, понятия не имею, как я ее заделаю. Разве что покричу, пока все само самой не образуется. У Кэтрин такой метод срабатывает.

Внезапно мое внимание привлекает темная коробка, задвинутая в угол. Отблеск железного замка. Я направляю на нее фонарик. Это сундук. Нет, не просто сундук. Я его помню. Это очень старое воспоминание, почти забытое.

Я подползаю к нему, зажимаю фонарик во рту и поддеваю замок пальцами. Руки трясутся. Замок открывается с неестественно громким звуком, слышным даже сквозь бьющий о крышу дождь. Еще один раскат грома сотрясает крышу, в то время как я поднимаю крышку. В свете фонарика я вижу красивый синий китель.

Еще до того, как касаюсь его, я вспоминаю эту ткань. Помню на ощупь, как она шелестела, когда папа ходил, как развевалась подобно мантии. Это папин костюм Принца Федерации. Я достаю китель, разворачиваю дюйм за дюймом, постепенно возвращаю его из небытия.

Медленно, словно опасаясь, что он превратится в пыль, надеваю его.

Китель мне, конечно, велик. Пуговицы нужно перешить, карманы – залатать. Я зарываюсь носом в воротник, вдыхаю. Он все еще пахнет папой. А еще крахмалом, которым он обрабатывал фалды.

А потом свет фонаря выхватывает сверкающую темно-фиолетовую ткань. Не может быть. Кэтрин же все это вышвырнула. По крайней мере, она так сказала. Раздала вместе с одеждой близняшек и собственным барахлом.

Я запускаю руки в сундук, пальцы касаются платья, сшитого, словно из полночного неба, из ткани цвета спелой сливы, мягкой и шелковистой. Поднимаю платье, складки дымчатого шелка скользят между пальцев. В темноте оно сияет, словно в его нитях застряла вселенная.

На глазах наворачиваются слезы. Это мамино платье, платье Принцессы Амары. Я никогда ее не знала. Я знала папу. А как бы я хотела ее увидеть.

Я прижимаю к себе платье, плотно зажмуривая глаза. Кажется, будто я здесь уже и не одна. Словно они рядом со мной.

Мне в голову приходит одна мысль. Кэтрин может продать дом, отобрать моих родителей, положить их в коробки, заставить меня работать по дому. Может осуждать меня за работу в кафе-фургоне. Но, кроме одежды в этом сундуке, я – единственное, что осталось в мире после моего папы. Может быть, я – никто, но мой отец был уникальным. И он любил меня больше всего на свете.

Какая дочь позволит этому исчезнуть?

Но что я могу, если у меня в этом мире нет ничего, кроме старых костюмов родителей?

Ответ поражает ударом молнии.

Я поеду на «ЭкселсиКон» и приму участие в конкурсе. И выиграю. И получу билеты отсюда. Прочь от Кэтрин и близняшек. Я создам новый мир, где смогу быть кем угодно, а не тем, кем меня считают.

Я буду дочерью моего отца.

Это непросто. Придется почистить эти вещи, перешить их по своим меркам, а еще найти способ уехать в Атланту на конвент.

Давным-давно папа учил меня: чтобы стать наследником Федерации, мало просто пары хороших костюмов. Для этого нужна смелость и настойчивость. Мне потребуются прекрасные качества, которые я до сих пор ощущаю в старой униформе папы. Во внеземном платье мамы.

С их помощью я заставлю гордиться мной.

Я воспламеню звезды.

Я встретил его, не упев даже позавтракать.

6 футов 8 дюймов, широкий, как лайнбекер команды «Нью-Йорк Джетс», пальцы как сосиски, которыми он может разломать меня пополам, даже нынешнюю раздувшуюся версию Дэриена 2.0, ради фильма набравшую 20 фунтов мускулов. Поперек его почти полностью бритой головы вьется племенная татуировка.

Марк оглядывает меня и его с гордой ухмылкой на лице. Словно получил главный приз на сельской ярмарке за ворованную свинью.

– И что ты думаешь, Дэриен? – он явно напрашивается на комплимент, которого не получит. Пусть считает меня грубым. Пусть говорит, что я выпендриваюсь. Мне все равно.

– Мне не нужен телохранитель, – отвечаю я, скрещивая руки на груди.

Я пытаюсь вытянуться во весь рост, но даже тогда он нависает надо мной на добрых шесть дюймов. Наполовину Скала, наполовину Терри Крюс. Три сотни фунтов мускулов. И когда я выпрямляюсь, он делает то же самое. Выпендрежник.

– Он здесь не для твоей выгоды, – с улыбкой отвечает Марк и тесно сжимает зубы. – Он здесь потому, что на этом настаивают наши страховщики.

– Я не виноват, что ты застраховал мои кубики. Они никогда об этом не просили. Если бы ты не заставил меня делать этот глупый номер на «Доброе утро, Америка».

– Я думаю о твоем будущем, Дэриен. Ты же не хочешь запутать все еще больше?

Он треплет меня по щеке, ровно там, где красуется «положивший конец карьере» шрам. После неудачного падения с лодки Марк бросился к пластическим хирургам, как квотербеки НФЛ в отчаянии прибегают к пасу Девы Марии. По-моему, швы не так заметны, но режиссеру пришлось переснять почти все сцены финала. Не стоит упоминать, что шрам хотя и не завершил мою карьеру, но лишил меня последнего и единственного друга.

Я отрываю глаза от Терри Крюса младшего и смотрю на папу.

– Не надо так на меня смотреть, Дэриен, – он вздыхает. – Я просто хочу для тебя самого лучшего. Хочу, чтобы ты работал в этом городе. Ты же это понимаешь, да?

– Да, хорошо. – Спорить бессмысленно. – И надолго это?

– Смотри…

– Надолго? И что обо всем этом думает Гейл?

– Гейл согласна, что это хорошая идея. На некоторое время. – Он достает вибрирующий телефон и смотрит на номер. – Я должен ответить. Познакомьтесь пока. Почти как приключение, правда?

Я не успеваю ответить, Марк уносится, прижав телефон к уху: «Алло, здравствуйте, это Марк. Харрисон! Как ты? Как твоя лодыжка?».

Я никак не дождусь, чтобы за ним захлопнулась дверь.

Мы с телохранителем обмениваемся выжидающими взглядами. Я примечаю его выглаженный черный костюм, аккуратный галстук и серебряные часы «Ролекс». Невольно задумаешься о том, сколько же получают телохранители. Я хмурюсь. Он никак не реагирует, я оставляю попытки наладить контакт, стягиваю вчерашнюю футболку и плетусь в угол, где поставил чемодан.

Мы приехали в Атланту вчера поздно ночью. Я вообще не спал, поскольку самолет летел сквозь жуткую грозу. Войдя в отель, я тут же лег спать прямо в одежде, однако до сих пор чувствую себя уставшим. На красном дисплее часов на прикроватном столике 8:31. Я спал всего четыре часа.

– Наверное, хорошо умеешь следить, – бормочу я скорее себе под нос, чем телохранителю, перерывая чемодан в поисках футболки, которая мне не тесна. – Как оперативник ЦРУ? А существует ли специальная школа для телохранителей? Ты похож на киллера из фильма «Хитмэн».

Он оправляет рукава.

– Ты знаешь правила бойцовского клуба?

Я с удивлением смотрю на него.

– Так ты говорящий!

Он поднимает бровь.

– Если понадоблюсь, я прямо за дверью. Через двадцать минут тебя ждут внизу. Советую поторопиться.