Он зашел и присел у другого столика у окна, по той же стороне, где сидел и я. Он был перед моими глазами. Я невольно рассматривал его лицо. Он довольно уже солидного возраста – немного за шестьдесят. Его взгляд был устремлен на улицу, куда-то в небо, сквозь крыши домов и кроны деревьев, или, может, в ближайшие горы. У него очень светлые глаза, серые, светло-серые. Я не отследил, как стал проводить параллели с собой, и как только я заметил большую часть общего с ним, он взглянул на меня, ощущая на себе мой взгляд. Я быстро очнулся и потупил взгляд в «Норвежский лес» Харуки Мураками.

Почему-то мне захотелось поговорить с ним.

Через минуту, не замечая строк в книге, я погрузился в себя и перевел взгляд в окно, на улицу. Зарево уже рассеялось по небу и отдало все свои цвета небу и тем, кто его видел. На улице загорелись фонари, стоявшие на одной ножке у дороги. В это время суток окна кафе превращаются в глубокие зеркала. В одно время изображение улицы смешивается с отражением нутра кафе, и создавалось ложное сочетание, будто ты находишься на улице.

В момент своей задумчивости я почувствовал некое движение подле себя и повернул интуитивно голову. Напротив меня присел, устремив пристальный взгляд в окно, этот местный писатель.

Мы сидели за одним столом друг напротив друга, молча продолжительное время. Я не засекал и не замечал, но это продолжалось бесконечно долго. И пока он смотрел на улицу или любовался собой в отражении, я рассматривал его лицо вблизи. Аккуратно подстриженные седые волосы, и множество мелких мимических и возрастных морщин, нагнали на меня чувство чего-то родного со мной, или, скорее, схожего со мной в этом человеке, что еще больше разозлило меня.

– Посмотрите на них. – выпалил писатель, продолжая смотреть на улицу сквозь окно. Еще не сильно стемнело, и фонари хорошо освещали дорогу, что можно было достаточно четко рассматривать проходивших мимо людей. – Куда они все идут? Или же – откуда? – продолжает писатель. – Все они идут за деньгами, за целью, но не за мечтой. Как это странно. Вам не кажется?

Но я сидел молча, надеясь, что молчанием смогу показать деликатность и красоту своего ума.

– Все это глупо! – продолжал писатель. – Они все превращают свою мечту в деньги, свою душу в материю. Но ведь не все же деньги! Да, бесспорно, деньги открывают много путей, чтобы дать человеку желаемое, возможно и мечту. Но как по мне, если мечту можно приобрести за деньги – это уже не мечта, а что-то вроде цели или пункта плана. Большинство людей, называя свою мечту, видят конечный итог в виде денег. Но ведь должно же быть что-то больше?! Мы рождаемся, а когда взрослеем, нам прививает общество желание и стремление обогатиться, а все остальное сгорает внутри нас. От этого все несчастья. Истинные, настоящие люди – это дети, способные радоваться мелочам и стремящиеся познать и почувствовать окружающий мир. Мы рождаемся, и затем медленно, но уверенно деградируем. Лишь ребенок способен видеть мелочи и чувствовать настоящую эйфорию от личных открытий. Взрослея, мы жертвуем не оболочкой, а душой, обменивая ее на деньги, и уничтожаем в себе не только человека и частичку Бога, но и "золотое зерно", которое уже никогда не прорастет. И взамен мы покупаем весь этот убогий хлам, приобретая ущербность и считая себя при этом особенным.

Писатель говорил все это спокойно, четко проговаривая каждое слово, смотря в окно, и лишь мгновениями оборачивался в зал с целью удостовериться, наверное, что никому не мешает из посетителей. – Между прочим, Вы, наверное, слышали или, я уверен, читали американского гения Чарльза Буковски? Я лишь кивнул головой в знак согласия. Этот автор один из моих любимых наряду с Достоевским, Маркесом и Миллером. – Так вот, если Вы помните, то Буковски писал: – "Если бы я писал для кого-то, я никогда не стал бы тем, кем являюсь". Это человек, который большую часть своей жизни прожил в нищете и на минимальные хлеба, жертвовал всем ради своей души. Сейчас мы редко можем встретить человека, который живет творчеством, и время от времени создает свою личную идею. Он вынашивает плод искусства с радостью, пронося его через внутренние боль, страдания и мучения. Это прекрасно! Не правда ли?

Я сидел и внимал. Как хорошо, когда у тебя есть такой дар, как умение слушать. Этим ты притягиваешь к себе доверие людей и, в дальнейшем, их истории жизни. Для писателя такой дар, как наживка для рыбы. Согласен, плохое сравнение, но я ведь еще только начинаю…

– Всю свою жизнь я пытался найти себя, свою миссию в этом мире, – продолжал писатель. – Я пробовал многое, но только то, что было близко моей душе, и никогда не задумывался о деньгах. Отношения с друзьями, близкими, всегда разрушались. Меня никто не хотел понимать, а я не смог подстроиться под них. Колледж оказался не пустой тратой времени, если брать во внимание уютную библиотеку, где я часами напролет просиживал за книгами, временами даже без малейшего перекуса. На сидячей нудной работе я написал свой первый роман, в котором нашел отображение своих взглядов сегодняшнего мира с отсутствием любви у людей к миру и к жизни. Однажды я закрылся и узнал, что и без моего участия жизнь идет дальше вместе со временем и людьми. А я был рад, что мог наблюдать за всем и всеми со стороны. Бывали дни, когда я разговаривал с самим собой больше, чем с реальным человеком. И это вошло в привычку, которая напрочь выбила желание и потребность в общении с людьми. Вот тогда я научился слушать. Я стал урной для человеческих историй. Они сами приходили ко мне и рассказывали все в подробностях и мелочах. А после… А после я брал ручку, блокнот, и, меняя все, кроме сути, выписывал на бумаге. Если бы не два этих атрибута в моей жизни (ручка и блокнот), я бы, наверное, просто сошел с ума, или уже…

Он запнулся на мгновение, будто вспоминал что-то, уставившись в окно.

– И все же, я был там. Я сошел по высокой темной лестнице с вершин моих сознательных мыслей и потерял способность адекватного восприятия всего мира и системы Вселенной. Одиночество сделало свое дело. Я ходил по дну своей урны в купе чужих историй. А под ногами у меня был мокрый мерзкий осадок воплей несчастных. Как странно, но человек никогда не делится счастьем. Он может выпустить лишь негатив и пойти себе дальше по незримой тропе своей жизни. Когда меня опубликовали впервые, я находился в длительной эйфории и захотел поделиться своим счастьем с другими. Но, как оказалось на практике, я не смог сказать и слова, со стороны, со своим счастьем, я казался еще более сумасшедшим, чем, когда молчал. Женщины любили мою улыбку, но, в результате, не смогли ее обуздать. Я молча любил и тихо мечтал о часах творческого одиночества, где я мог быть самим собой. Где я мог увлеченно смотреть на листок березы и, со слезами умиления, благодарить Бога за то, что я могу узреть этот момент и насладиться им. За то, что весь этот мир красив и таинственен, за то, что я в нем, в этом мире, вместе со всеми этими абсолютно разными людьми. И как это прекрасно, что я не один такой, кто может любоваться закатами Солнца, ища во всем этом трогательный смысл и знать, что истинная миссия каждого из нас в этом мире – это уметь наслаждаться жизнью.

После этих слов старик перевел взгляд на меня и устремил его в мою душу. Я подался слегка вперед, повернул голову вправо и увидел в отражении окна кафе, что напротив меня никого нет за столиком, а на моем месте сидит этот старый писатель, каким стал я и остаюсь.

Я встал, накинул шляпу, вышел из кафе, и больше никогда не возвращался.

– Добрый день, Анатолий Петрович.

– Ах, Виктор Константинович, добрый, добрый. – подняв глаза ответил главный редактор журнала.

Затем добавил:

– Что вы хотели?

– Да я вот хотел рассказ для публикации предоставить. Конечно, сначала для обозрения. А уж там дальше сами решите. Мне просто нужно с кем-то поделиться.