***
Жар становился нетерпимее. В горле давно было сухо — горькая слюна во рту уже не спасала. Жажда мучила ее. Но Гарри мертвой хваткой сжимал ее запястья, пытаясь отвлечь ее своими рассказами и не давая приблизиться к кувшину.
Рассказывал он многое. Иногда она поправляла его — русский язык Гарри знал не в совершенстве, и многие слова говорились на привычном, родном английском или коверкались.
Но пить хотелось все сильнее.
— Один небольшой глоток, — проговорил Гарри жестоко. Кувшин он поносил к ее губам сам, не давая ей, и сам же отмерил количество воды. — Пей потихоньку, маленькими глоточками, и держи как можно больше во рту…
Она его слушалась. Немного стало легче терпеть зной. Гарри отпил из кувшина и сам — чуть-чуть, вполовину меньше ее.
— Давай спать. Иначе мы тут не продержимся… И все выпьем.
Они снова вдвоем улеглись на жесткую койку.
Спать в непривычное время было трудно — но ей кое-как удалось это… Несмотря на жажду и сосущее ощущение в животе…
***
Жар в камере был нестерпимый. Язык был уже настолько сухим, что вода ей уже мерещилась. Рука сама начала тянуться к кувшину… Но ее моментально и сильно перехватили и ударили.
— Галя, нельзя, слышишь! No! — послышался голос стоящего начеку мужчины. — No!
— Я не могу… — прохрипела она, пытаясь подняться с кровати. — Воды…
— Нельзя… Терпи…
Она все-таки поднялась с их общей лежанки на ноги, но Гарри был проворнее — он накинулся на нее снизу, валя на пол. Несколько минут они почти беззвучно боролись — и в итоге она оказалась лежащей на полу, а Гарри крепко насел на нее сверху, прижимая ее всем своим телом. Она все равно продолжала сопротивляться — как юла яростно крутясь из стороны в сторону по полу.
— Нельзя! — прорычал мужчина. Сейчас она видела почти что звериный взгляд его зеленых очей. На их дне полыхало пламя. Она дернулась. — Нельзя!
Она отчаянно дергалась в его руках, но скоро затихла, поняв, что он ее не отпустит. Она не выдержала — заплакала. От жажды, неспособности вырваться отсюда и от отчаяния. Гарри все еще держал ее крепко и молчал, глядя на ее слезы.
— Рано и легко ты сдаешься, — прошипел он, наклоняясь над ее ухом; его дыхание обожгло ее сильнее, чем жар вокруг, — докажи что ты сильнее… Докажи…
Заплаканные, слезящиеся серые глаза глядели в зеленые, и не видели к себе никакой жалости, только вызов и превосходство. И постепенно слезы высохли, и на лице застыло такое же жесткое выражение лица, как и на лице мужчины.
— Отпусти. Я поняла. Больше не буду.
— Точно?
— Точно, — прошипела она, с точностью до октавы возвращая ему его тон, когда он уговаривал ее не сдаваться и не ломаться.
Гарри, несколько секунд смотря ей в глаза, очень медленно отпустил ее. Она тут же села, потирая запястья, в которые мужчина впился как клещами — лежать на голом, неровном полу, где в тебя впивается каждый маленький камушек, было неудобно.
— Извини…
— Я сама виновата… Ты прав… Я сломалась…
— Ты не ломалась. Просто сдалась в какой-то миг. — Проговорил мужчина, снова садясь на матрас по-турецки. Он похлопал по его поверхности, предлагая ей сесть рядом. Она, пошатываясь, присоединилась к нему. — Никогда нельзя сдаваться. Иначе — смерть.
— Ты… мудрее меня… — признал она. — Что-то мы с тобой про возраст друг с другом не проговорили… Сколько тебе лет?
— Двадцать один…
— Ты моложе меня! — Поразилась она. — Мне двадцать четыре… А… я себя чувствую по сравнению с тобой — девчонкой…
— Просто ты не знаешь еще многих вещей, — просто сказал он. — Возраст тут не причем… Есть на земле вещи, которые гораздо похуже нашей с тобой ситуации… Пусть ты видела многие смерти (ты же врач), но самого страшного еще не испытала…
***
Они сэкономили на обеде, и когда солнце начало клониться к закату, поужинали несколькими кусочками засохшего хлеба из старых запасов Гарри. «Утренний» они отложили.
Гарри позволил ей только сейчас отпить чуть больше положенного; но она, поумнев после утреннего происшествия и драки, отказалась, и выпила так же, как и он, хотя умирала от жажды.
Вечером у них произошло еще одно происшествие.
Едва услышав знакомые шаги, Гарри молниеносно швырнул девушку за спину, накрыл одеялом сверху, и приказал молчать и не шевелиться — чтобы боевики не вспомнили о существовании пленницы.
По каменному коридору шло двое — они волокли за локти незнакомую девушку, всю грязную, оборванную, волосы колтуном, в шрамах, царапинах, синяках и ранах. Было видно, что ее долго-долго насиловали…
Они швырнули ее в камеру прямо напротив них и закрыли на ключ. И удалились, громко разговаривая на своем языке.
Девушка там не шевелилась, лежа на спине и практически не дыша. Рогозина аккуратно, шажок за шажком приблизилась к решетке, чтобы ближе ее рассмотреть. Ее гнало любопытство и страх. Гарри не встал даже со своего места; его лицо сейчас приняло самое нейтральное выражение.
— Как вы? Кто…
Девушка, что лежала напротив, зашевелилась, и к полной неожиданности рывком бросилась на прутья решетки, и жутко закричала во всю глотку, пытаясь согнуть их. Рогозина отпрянула от прутьев — ее она сильно испугала своим криком, и сердце колотилось в груди как бешеное.
На ее плечи легла рука:
— Галь, пошли. Ей уже ничем не поможешь. Посмотри в ее глаза… — обратил ее внимание на эту деталь Гарри. — В глазах человека ты всегда прочитаешь любую правду, запомни…
Девушка, мелко дрожа, послушалась. В чужих, обезумевших глазах напротив не было и искры понимания этого мира. Она кричала, выла и стонала, тряся прутья по наитию. Пустота… такая жуткая… чернота…
— Идем, — увел Гарри ее от решетки. — Идем-идем…
Рогозина даже не сопротивлялась — мужчина положил ее на грудь, будто ребенка, и увел обратно на подстилку. Помог ей сесть, и успокаивал, гладя ее по голове. Она, ища защиты, жалась к нему изо всех оставшихся сил. Она и сама не поняла, как с глаз закапали слезы. К шумам с улицы прибавился заунывный и страшный вой-крик пленницы. Но Галина не плакала, пустыми глазам смотря на безрадостно желто-кирпичную стену, а Гарри ее неловко утешал:
— Все-все, все-все, все скоро кончиться… — он глядел куда-то поверх ее головы.
Девушка дернулась.
— Вот сейчас будет самое страшное…
Она, как во сне, подняла голову от его груди и тоже посмотрела на камеру напротив. Пленница напротив, наконец-то замолкнув, вешалась.
Она свила из остатков одежды петлю, перекинула ее через свое решетчатое окно…
Дальше у Рогозиной потемнело в глазах…
========== Глава 3. ==========
Сознание возвращалось неохотно. Девушка не могла понять, почему она лежит на спине и смотрит в потолок. Подняла голову, и тут же в нос ударил резкий притворно-гнилостный запах. Она закашлялась и зажала нос рукой.
К ней тут же подскочили.
— Очнулась! Ну, наконец-то…
— Гарри? Что?.. — и тут она завизжала, потому что она перевела взгляд на соседнюю камеру напротив — на нее пустыми глазами уставилась совершившая самоубийство девушка. Ее труп продолжал висеть в самодельной петле, лицо синюшное, язык высунут… по телу уже пошли фиолетовые пятна гниения и разложения… Жуткое зловоние наполняло воздух…
— Тихо, идиотка! — Рогозина хрипела и пыталась вырваться из его рук. Гарри зажал ей рот рукой — чтобы не смела кричать и привлекать внимание боевиков. — Ты своей смерти хочешь?! Еще хуже этой? — указал он на разлагающийся труп. — Уймись!
Она все еще дергалась в его руках и глухо выла, и он влепил ей пощечину. Это-то и привело ее в относительное равновесие.
Она затихла.
— Больше не будешь кричать? — она замотала головой, смотря в зеленые глаза. — Точно? Ну ладно… Живых надо бояться, а не мертвых! Ты же в морге-то небось практику проходила… когда училась.
— Там… понятно… — выдохнула она, — а тут, на твоих собственных глазах…
— Ну и что? — она глядела в его глаза и не понимала его ровного голоса. Будто обычную книжку читает, а не говорит о смерти.
