Пока Круглов ходил, по просьбе Рогозиной, на кухню — за новой порцией валерьянки, чтобы парень более-менее пришел в себя, Луна без приглашения кружила по комнате. Рогозина, как могла, пыталась успокоить сына, эмоционально выжатого как лимон.
— Слав? Галина Николаевна? А откуда тут эти перья? — спросила она, неожиданно приглядевшись к вороху черных перьев что лежали на столе.
— Это я и сам хотел спросить, — Круглов входил в комнату с сильно пахнущим стаканом в руке, — я обнаружил крестника здесь, в таком виде, — кинул он на почти обнаженного парня, — и вокруг эти непонятные перья…
— Если это — твоя анимагическая форма, то я тебе завидую…
— М? — поднял слезящиеся глаза мальчик, стараясь больше не всхлипывать. Круглов и Рогозина, которые о чем-то тихо говорили, замолкли.
— Ты — феникс. — Объяснила она больше во всеуслышание. — Черный феникс… Это перья феникса… Очень редкое превращение… Я б, на твоем месте, развивала этот талант превращения… Маг, в нашем мире, — заметила блондинка, — может, если магия в крови позволяет, превращаться в какое-либо животное, даже магическое… Министерствами ведется реестр магов и колдуний, в которых указаны их имя, фамилия, и форма, в какую они превращаются. В этом столетии — в Англии было семь анимагов, а в России — всего пять… Но много кто скрывает свою форму, так как так выгоднее… Сами понимаете, почему… Анимагия хорошо защищает хозяина, давая ему, порой едва ли не суперспообности. Например, если ты, Слава, феникс, то значит обладаешь способностью, в образе этого магического животного, например, нести колоссальные грузы, слезы феникса обладают целительной силой. Считаются, что эти животные — страшные собственники, и мало кого подпускают к себе. Они выбирают себе самку, в просторечии — жену, единственную на всю жизнь, и верны только ей и семье до конца. Они — друзья, до самой смерти… Только, я советую тебе, Слав, молчать… Как у нас говорят — если видишь черного феникса, то это к несчастью…
— Я — черный маг? — обреченно спросил юноша, моментально забывая обо всех горестях, что сегодня обрушились на него.
— Нет… Просто… считай, что это твоя банальная, врожденная способность. И все.
— А как мне… превратиться?
— Это надо к МакГонагалл на продвинутый курс попасть… Или, что лучше, изучить все самостоятельно… — Луна, очень довольная, взяла одно черное перо. — Можно? — спросила она у Вячеслава. — Если писать ими, то они практически не тупятся и не ломаются…
— Нет-нет и нет! — Круглов упорно не пускал всех троих, даже Полумну, на улицу. — Останетесь у меня. Час слишком поздний… Галь, тебе за руль нельзя — ты устала… Тебя, красна девица, — погрозил он Полумне, — я тоже не пущу. Мало лет еще… Как ты вообще дошла сюда одна! О Славе и речи нет! Всем у меня места хватит…
— Николай Петрович, да ее и так все маньяки на улицах боятся… Так как она с легкостью может их всех «почикать» на органы… — подал голос из угла Вячеслав, который уже не плакал, но все равно продолжал судорожно вздрагивать: истерика еще не прошла до конца. — У нее все всегда с собой…
— Так, — Рогозина грозно взглянула на всех, — коль мы тут, давайте решать, кто где спит… Я, раз меня пригласили, то тогда у тебя в комнате, Коль… Молодежь…
— Я могу хоть на коврике… — отозвался Вячеслав.
— Не надо. У меня есть надувная кровать, там и продрыхнешь. Девушке уступи диван…
— Разумеется, — ехидно проговорил парень, — ничего, что я мыться первым в ванну?
— Давай, — кивнула женщина, — спасибо тебе, Коль… что нас к себе пустил…
— Вас только попробуй не пусти… — Круглов, который сейчас собирал осколки разбитого зеркала в совок при помощи веника, распрямился, — сглазите… или… заколдуете…
Мимо прошла и хихикнула Полумна. Рогозина, тоже, спустя какое-то время, покатилась со смеху.
Итак, все ночные гости были размещены; Рогозина, наконец, относительно успокоилась, и улеглась рядом с Кругловым, на широкое «ложе» двуспальной кровати. Но сна не было ни в одном глазу: Вячеслав, его реакция на «постыдный» факт, потом его нервный срыв… Тревога за сына, который каждый раз, каждый день, на протяжении всей учебы теперь будет вынужден видеть своего биологического «папашу», который отказался от своего ребенка, и будет каждый раз сгорать от пылающей ненависти к нему, не давала женщине сомкнуть веки.
Круглов под боком тоже явно не спал, хоть и пытался заснуть. Видимо, тоже думал о своем крестнике…
— Коль…
— Галь…
Оба имени прозвучали в ночной тиши темной комнаты практически одновременно. Неловкость длилась всего секунду: Рогозина первой начала негромко говорить:
— Я… теперь еще больше боюсь за Славу. Его характер…
— Не бойся, я уверен, он не будет ему мстить. Насколько я понимаю, его подружка теперь тоже будет следить за ним в оба глаза… — усмехнулся почти не видно в ночь заместитель. То, что горячо любимая женщина лежала сейчас с ним, рядом, так близко, что он чувствовал тепло ее тела и запах ее волос, придавало ему смелость.
— Подружка… Она недаром начала говорить об этой… анимагии. — Голос начальницы показался мужчине холодным.
— Я тоже это понял, Галь. Зря ты так… Они оба — два сапога-пара…
— Знаешь, — тут она повернулась на бок, навстречу ему, — я тут долго думала… Знаешь, я почти смирилась с ее присутствием около сына… Даже теперь воспринимаю это как… обычно, естественно.
Круглов тоже повернулся ей навстречу.
В ее глазах сейчас отражался свет ночного фонаря, что светил в окно не хуже небесного светила. Ее черты казались более мягкими, смазанными. Она была прекрасна… Даже сейчас, в великом волнении за своего ребенка…
Она была бы прекрасной матерью, будь у нее собственные дети…
Круглов отмел эту крамольную мысль: у нее есть Слава. И у него, между прочим, тоже. Почему ведь сегодня Рогозин-младший оказался у него, а, не скажем, у Майского? Или у того же Тихонова?
Ответ один: старый опер, с его болячками и прочим, оказался у Вячеслава на втором месте после родной матери. Одновременно на душе было тепло и радостно от этого факта: у него, как и у Гали, дети тоже со временем не появились, а возраст и жизнь играют свои партии, кон за коном. А Слава — отдушина в его жизни, помимо коллег ФЭС и работы с любимой женщиной во главе… Круглов с огромным удовольствием учил парня тому и сему, наставлял, ругал и хвалил за действия и поступки… Если бы у него был родной ребенок, сын, то он бы воспитывал его так же, как Славку…
— Кстати, Галь, — нарушил воцарившееся молчание в спальне мужчина, — а лекарства… что твой сын мне… дарил… Это тоже работа Вячеслава?
— Да, Слава очень любит некоторые предметы, в том числе и варку лекарств. Это у него отцовская черта, — она тяжело вздохнула, — наследственное. Зелья варить. Твои мази от боли в пояснице и других болячек — это и есть его зелья. Моя косметика и крема — тоже его работа… Может, мы — спать? Завтра вставать нам рано…
— Генерал разве ждет?
— Нет, к счастью Султанов не звал… Ну его, нет у меня настроения отчитываться ему! — неожиданно громче и чуть злее проговорила она, — достали эти отчеты!
Ее лицо исказилось, что было видно во тьме.
— Спокойной ночи, — сказала она уже спокойнее.
— Спокойной ночи, — проговорил он в темноту.
Он ждал, пока она окончательно не заснет. Ему нестерпимо хотелось поцеловать ее, но то, как она воспримет это — неслыханная вольность или желание, чуть пугало Николая. Поэтому он ограничился тем, что лишь позволил себе чуть коснуться ее волос, что рассыпались по подушке.
И только после этого позволил себе окончательно заснуть.
Слава отвернулся, как только Луна полезла к сумке за сменным комплектом одежды. Она же сама предупредила его, что хочет переодеться…
— А что не поворачиваешься? — спросила она. — Смущаешься?
— И вовсе нет! — забыв, что любимый психологический прием Полумны: брать «на слабо», парень повернулся. И поперхнулся воздухом. Было от чего.
