— Я в его возрасте не о… парнях-девочках думала, а об учебе.

— Ты была на ней зациклена. Ты вцепилась в нее как клещ. Ты хотела забыть о своей боли, заглушить ее… Это была моя, едва ли не главная ошибка. Моя — потому что после смерти твоей матери ты осталась фактически одна, и со своими проблемами и переживаниями. Я тоже тогда тонул… в пучине печали, скорби и рутинных дел. Мне нужно было прийти к тебе на помощь… Не допусти этих ошибок, пойди навстречу сыну… Он на тебя характером хоть и похож, но он совершенно другой! Ему тоже тяжело смириться… Ты ведь тоже далеко не сахар…

— Но…

— Я знаю, что ты хочешь воспитать из него хорошего человека, но он — не ты, запомни это хорошенько, если не хочешь его потерять… Он уже стал другим, если ты этого не заметила… Вообще, он как из Англии вернулся — почти я его не узнал…

— Я тоже это увидела. Судя по всему, в Англии что-то случилось, то ли с ним, то ли с кем-то еще… Я вообще хочу его более тщательно порасспросить обо всем…

— Тем более, ты должна пойти навстречу…

— Слав! — аккуратно постучалась в дверь Рогозина, — ты спишь? Можно войти?

— Нет! Не сплю, — в голосе сына все еще было слышно раздражение, — можно!

Рогозина вошла в его комнату. Ничего в ней не изменилось, кроме того, что с полки над кроватью свешивался рыжий с желтыми полосками шарф, с гербом факультета Вячеслава. Сам же парень читал какую-то книгу, лежа в постели. Но сейчас он откладывал ее на прикроватный столик.

Женщина присела на край постели. Губы Рогозина-младшего стали чуть тоньше, но он явно понял, что она пришла сюда мириться.

— Слав, я всегда желаю тебе только самого лучшего… Ты это ведь знаешь.

— Понимаю. Но только ты совсем меня не слушаешь, и не слышишь. Я ведь тоже хочу быть понятым!.. — сын опустил глаза, а его руки сжали простынь.

— Я это… понимаю… Но пойми, я же просто боюсь за тебя… Ты взрослеешь, а я уже начала забывать… а, впрочем, наверное, у меня и не было перехода из детства в юность. Скорее рывок. Я и забыла, как это — быть подростком…

— Извини, мам…

— Не за что извиняться, это скорее всего мне нужно все-таки смягчить и изменить к тебе отношение… Но и ты должен пойти ко мне навстречу. Пойми…

— Да знаю я — у тебя работа-работа и еще раз — работа. Тем более, ты глава ФЭС… Но… Мам, давай начистоту: я ведь знаю, что ты в один совершенно непрекрасный день, можешь не вернуться домой… Ты об этом когда-нибудь вообще думала?! Дед и я постепенно привыкли жить с этим страхом… Но это осознавать слишком трудно. Деду страшно за тебя, а какого будет мне, еще раз лишиться близкого человека?!

Женщина вспыхнула, но тут же прикусила язык. Сын был кругом прав: ее работа — это большой риск.

— Мам, ты боишься за нас, а мы боимся за тебя — замкнутый круг, не находишь?

— Ты прав. Я не думала о ваших с моих отцом чувствах. Я постараюсь больше не так перегибать палку, прости…

— Забыли, — протянул руку дружбы Рогозин, и Рогозина, легко рассмеявшись, пожала горячую ладонь сына.

— Слушай, Слав… Я чую, что у тебя что-то в этой школе произошло…

— Произошло, — проговорил Рогозин не отговариваясь односложными фразами, и отодвигаясь к стене, давая женщине лечь рядом, на спину. — Однокурсник попытался покончить с собой, я помешал этому… Я думаю, что надо рассказать тебе с самого начала…

После рассказа Рогозина поняла, как трудно было это сыну просто держать в себе.

-… мы его с Луной чудом откачали… — Вячеслав обессилено закрыл глаза, вспоминая мерзкое ощущение собственной слабости и неспособности что-либо изменить. — После этого, он рассказал нам, как ему трудно приходится в собственной семье… Его личные таланты всерьез не воспринимаются никем, его считают там пустым местом… Просто давят своим авторитетом… Еще и родители… Поэтому он режет вены — не может вырваться из этого порочного круга надолго, и выдержка и психика изменяют ему… А сдать его в больницу на лечение — это не выход, а погибель такому реальному таланту. Поддержки он не находит, лишь мы трое откликаемся на его чаяния.

— А что с его родителями?

— Мам, я поклялся это никому не рассказывать… Хорошо, что хоть не магической клятвой… Даже Луна об этом не знает. Но тебе расскажу, если ты не передашь эту информацию дальше.

— Разумеется нет…

— Его родителей запытали до безумия сторонники Темного Лорда. Того самого, который чуть не убил меня… В магическом мире существуют три заклятия, самых страшных заклятия, за применение которых сажают в самую страшную в мире тюрьму… Первое: это заклятие подвластия. Оно полностью подчиняет человека, он полностью под контролем волшебника, накладывающего чары. Маг, который произносит эти чары, должен быть очень силен в магическом плане. Человек просто не может ему сопротивляться. Лишь в редких случаях, сильный разум сможет пересилить власть волшебника. Если ты прикажешь человеку прыгнуть с обрыва — он прыгнет… Заставишь перерезать горло — перережет. Заставишь убить кого-нибудь — он убьет.

— Страшное заклятие…

— Очень. Еще более жуткое — заклятие боли, Круциатус. Именно им пытали родителей Невилла. Тебе не нужно ножей, тисков или чего-другого. После трех раз, или удержания заклятия более чем на пятнадцать минут, ты — почти мертв, растение… Ты теряешь разум. Родители Нева — ходят, даже выдавливают какие-то звуки, но стать полноценными и узнать собственного сына не могут… Все процессы в организме функционируют. Они — мертвые среди живых… Их лечат, но терапия и зелья результатов не приносят… Ходячие мертвецы, приговоренные к жалкому существованию. Многие говорят — что лучше и предпочтительнее смерть, чем это… Можно сделать эвтаназию, но родственники против…

Рогозина судорожно сглотнула. Знать это, видеть муки дорогих тебе людей и не суметь им помочь — это невыносимо… Бедный мальчик…

— Но это тоже не самое худшее. Заклятие смерти или Авада Кедавра… Именно им убили моих родителей, и, по слухам, хотели убить и меня. Самая жуть в том, что его нельзя отразить… Так что я в своем роде — уникум, единственный, кто остался жив после его использования… И никто не знает, почему… И ответа на этот вопрос я, наверное, никогда не получу…

— Значит…

— Невиллу просто отказал инстинкт самосохранения. Под влиянием этого всего коктейля, плюс издевательства остальных, он и не выдержал, сорвался. Я сам чуть с ума не сошел, когда снимал его из петли… Думал, что опоздал…

— Почему ему не могут помочь? Почему, наконец, взрослые не пришли на помощь?

— Времени у нас было мало. Да и как-то мы об этом тогда не подумали… Некогда было звать взрослых, потому что у нас был «праздничный» банкет. А потом и банкет накрылся — я этого не видел, но со слов однокурсников: из подвала вырвался тролль и свободно гулял по школе, пока его учителя не обезвредили.

— Неужто в школе нет психолога?

— Мам, а ты что, еще не поняла, что там — каждый сам за себя, нет? Медсестра даже слушать тебя не станет — даст успокаивающую настойку, и живи как-нибудь дальше… Да и директор явно не горит желанием разбираться в подростковых глупостях. Я же пытался даже создать студенческий совет — но одобрения и откликов (как от одноклассников, так и от учителей) так и не получил! Всех там интересует только учеба. Мадам Боунс про все это в курсе, но что может один-единственный голос против многих? Тем более, родители многих (таких, как мой враг Малфой- едва ли не самая влиятельная семья в магическим мире Англии) имеют… деньги, золото и влияние — и они категорически против, чтобы помимо Попечительского совета, который и созывается-то один-два раза в год, был еще и какой-то непонятный им совет учащихся. Нас лучше просто держать под контролем, чем давать нам хоть какие-то бразды правления и возможность что-то в этой жизни поменять.

То, что Слава говорит правду, было ясно как день.

— В этой школе полно скелетов в шкафах… — содрогнулась женщина, — целое осиное гнездо…