– Это трудно, – говорила она, гоняя по столу пустую бумажную чашечку из-под кофе и отщипывая кусочки от ее краев. Мы говорили в том самом «Старбаксе», связанном со столькими воспоминаниями. Вокруг сидели фрилансеры, отрывшие себе маленькие территориальные норки в пространствах кофейни, бизнесмены шуршали страницами «Нью-Йорк Таймс», прежде чем отправиться на работу. – Придется многим пожертвовать, а это нелегко. Общество – это тебе не фунт изюму. Но оно того стоит. Я прямо чувствую, как меняюсь.

– И в Бронксе есть отделение этой службы? – спросила я. – В твоей программе, верно?

– Ага, одна моя подруга работает там в детском саду. Еще две были учителями, и есть один знакомый в ООН.

– Ух ты, такое же сокращение, как у Организации Объединенных Наций?

– Это она и есть. У ООН есть маленькая негосударственная организация, и один из участников программы должен быть ее представителем в Нью-Йорке. Мой знакомый – такой представитель. Ходит от их имени на встречи, сидит на презентациях. Проделывает всякие другие крутые штуки, о которых надо писать отчеты в миссию.

Я жила бы в Бронксе, в Нью-Йорке. Я работала бы на Манхэттене как представитель организации по правам человека при Организации Объединенных Наций. Когда я услышала эти три буквы, стоящие бок о бок, – ООН, – возникло ощущение, что весь остальной мир замер.

– То есть… то есть ты имеешь в виду, что я могла бы подать заявление на это место? – спросила я.

– Можно попробовать, – ответила она. – Оно определенно стоит того, чтобы попытаться.

Я хотела заниматься тем, что мне нравилось. Но еще больше меня заботила необходимость устроиться на рабочее место, прочное и основательное. Я мечтала, чтобы на церемонии присуждения наград в колледже перед вручением дипломов люди кивали и говорили: «Ну, она-то точно не пропадет». В те времена это было для меня достаточной причиной, чтобы гнаться за этими тремя буквами – ООН. Я хотела заставить людей мною гордиться. Я не хотела затеряться в толпе.

Когда пришло электронное письмо с извещением о том, что я принята на должность в ООН, первым делом я сказала об этом Райану.

Короткое сообщение информировало меня, что я должна переехать в нью-йоркский район Бронкс в августе. Неделю перед переездом мне предстоит прожить в Филадельфии, где будет проводиться профориентация. Там я познакомлюсь с двадцатью шестью другими волонтерами. Четверо из них станут моими соседями по квартире. Остальные поедут в Чикаго, Массачусетс, Сан-Диего, Перу и Южную Африку. Миссия у нас будет одна и та же, в каком бы районе мира мы ни оказались: служить людям и учиться любить их сильнее, чем кажется возможным для человека.

Составив в Бронксе общину из пяти человек, мне и моим соседям по квартире предстояло научиться вместе составлять бюджет, вместе столоваться и вместе служить обществу. Каждый из нас должен был получать еженедельную стипендию в 25 долларов, работая на своем месте. Двое из моих соседей собирались преподавать иммигрантам английский как второй язык (ESL). Еще одна девушка отправлялась на работу в приют для матерей-одиночек. Мне единственной предстояло выезжать за пределы Манхэттена по делам в нашей организации при ООН. Это нельзя было назвать типичной нью-йоркской жизнью, но я была готова на что угодно, только бы бросить якорь в этом городе.

Когда я послала Райану SMS с этой новостью, он сразу же приехал и отыскал меня в столовой кампуса. Я до сих пор помню, как он заключил меня в объятия прямо посреди очереди. И помню я это в основном потому, что увидела рядом свою лучшую подругу, когда он прошептал одними губами: «Я так горжусь тобой!» А ведь я ей еще ничего не рассказала… Он был единственным, кому мне пришло в голову сообщить новость. Угрызения совести пронеслись сквозь меня со всей мощью призывного клича, какой издают спортивные команды Алабамского университета.

Позже в тот же вечер мы с ним стояли у окна, из которого открывался вид на университетский кампус. Я до сих пор помню его взгляд, когда я встала из-за стола, на котором лежали наши письменные работы и учебники, все еще ошарашенная волнениями этого дня. Всего пару недель назад этот кампус казался большим – достаточно большим, чтобы мне не хотелось его покинуть. И вот я вдруг почувствовала себя Златовлаской, с удивлением говорящей «он слишком мал», глядя в окно на дорожки, которые знала наизусть.

– Не могу поверить, что у меня получилось, – сказала я Райану.

– А я могу, – возразил он. – Ты уже переросла это место. Я вижу, как ты разговариваешь с ребятами, и всегда думаю: она уже ушла.

Я бросила на него взгляд. Когда я была младше, я думала, что мне нужен как раз такой парень, который наблюдает за девушкой, пока она не видит, и хранит в памяти всякие мелочи о ней. Я подумала обо всех моих странностях и привычках, которые он мог знать, никогда не признаваясь в этом. О том, как они будут бренчать в его кармане, словно мелкие монетки, когда мы разойдемся в разные стороны и двинемся каждый своим путем.

– Я так долго этого хотела! Этот город, эту работу… все это. Я знаю, что будет трудно, очень трудно. Но хочу этого больше всего на свете.

– Ну, теперь это у тебя есть. И ты отлично справишься, – он улыбнулся мне. – Я хочу знать, как повернется твоя история.

Я хочу знать, как повернется твоя история.

Я попыталась сделать вид, что он этого не говорил.

Я хочу знать, как повернется твоя история.

Я четко уловила этот момент. Именно там – в центре этого мгновения – я осознала, что Райан никогда не будет частью моей истории. Теперь я понимаю лучше, чем понимала в тот вечер, стоя у окна и молясь о том, чтобы время остановилось: одни люди – пунктирные линии, а другие – пункты назначения. Одни люди приводят тебя куда-то, а другие – это просто некое место бытия, вещь в себе. Но невозможно заставить пунктирную линию превратиться в место назначения. Жизнь не так устроена.

И все же мы продолжали в том же духе. Пожалуй, слишком долго. Всем своим подругам я приводила одно и то же обоснование, почему меня устраивает это пребывание в вакууме: Есть шанс. Нет шанса. Есть шанс. Нет шанса. Теперь я не удивляюсь, что люди так долго медлят, полагая, что серая история как-бы-любви вполне может их устроить: иногда просто хочется получить те крохи, которые нам достаются. Я хотела быть избранной. Я хотела победить. Любовь – вообще не та игра, в которой можно победить, но как же мне этого хотелось!

Было ощущение, что при каждой нашей встрече и двух-трехчасовом разговоре мы ищем какое-то решение, какой-то способ удержать друг друга в своей орбите. Не уверена, что в результате это закончилось бы любовью, даже если бы исчезли все препятствия. Может быть, это просто свойственно человеческой природе – изо всех сил держаться за людей, которые способны переворачивать все внутри тебя, точно двигая мебель. Однако этого не всегда достаточно, чтобы продлить отношения. Мы получим дипломы. Мы разъедемся. Мы отпустим друг друга.

– Тебе придется устроить мне экскурсию по городу, – сказал он мне однажды вечером за неделю до вручения дипломов. Помню скрип маркеров по странице, когда мы сидели рядом в библиотеке. Был час ночи. Я могла выглянуть из окна учебного центра, в стенах которого мы нашли себе прибежище, и увидеть студентов, засыпающих над своими книжками.

Мы над чем-то смеялись. Хохотали неистово – до слез. Он опустил голову на компьютерный столик и сказал эти слова – мол, он приедет навестить меня, когда будет в Нью-Йорке.

Я подождала, пока осколки его усталого смеха осыплются на землю. Перестала смеяться. Оттолкнула свое кресло от стола.

– Ты ведь знаешь, что этого не будет, верно?

– Чего? – он растерянно посмотрел на меня.

– Нас с тобой. Мы не из тех, кто потом «встречается выпить по чашечке кофе». У нас бы так никогда не получилось. – Я захлопнула учебник и начала собирать разбежавшиеся по столу листы бумаги, свидетельства того, что я когда-то писала курсовую по теме «Постколониальная политика». – После сегодняшнего вечера мы с тобой больше никогда не увидимся.