«Знаешь, че? Иди ты на хуй, Ганс, вместе со своими фотками!», чувственно и с жаром настрочил я свой горящий раздражением ответ, который незамедлительно отправил, и, с трудом умерив свой гнев, зашел в чертову беседу с Леманном снова.
И опять эта фотка с провокационной надписью, на которую мне уже и вовсе не хотелось смотреть, поэтому я выделил сообщение и без капли жалости удалил его, лишь бы только не травмировать и без того расшатанную нервную систему.
В изрядно расширенной заднице по-прежнему заметно пульсировало и слегка истекало спермой без всякого сопротивления отымевшего меня самца, и я, облизнувшись и закусив губу, скользнул рукой к своей влажной промежности, тут же мягко проводя по ней пальцами. С пошлой улыбкой я поднес их к своему лицу, вдыхая запах белесого семени и с тихим, загадочным смешком провел ими от подбородка до ключиц, оставляя след на своей коже.
— Это только я мог так нелепо накосячить, — вынес вердикт я, вздохнув и снова нажимая на кнопку прикрепления файла, и в этот раз все же отправил Леманну свой потом и кровью выполненный тест.
****
Выходные я, как обычно, безбожно просрал, занимаясь всякой ненужной дрянью и сном до обеда, а с Гансом никаких связей, кроме телефонного разговора, во время которого я навечно послал его на все четыре стороны, больше не было. Думал я и про герра Леманна, и его симпатичный фэйс с сексуальной ухмылкой без конца маячил перед моими глазами даже во сне. Из-за него, чтоб он провалился, у меня тоже началась череда стоячных пробуждений, хотя прошло-то всего лишь два с лишним дня после нашего феерического траха.
Сегодня у меня последней парой экономика, и, если честно, я нещадно очкую туда к нему идти. Страх страхом, но вырядился я по этому поводу все равно особенно тщательно: мне хотелось снова привлечь его внимание, зная теперь, что все проведенные занятия он, оказывается, вожделенно смотрел на меня, и мне безумно хотелось увидеть это воочию. Послал я, значит, Ганса, Леманна, и теперь до судорог в паховой области хочу изменить свое поспешно вынесенное решение насчет последнего. Этот практикант тут ведь на птичьих правах и тупо свалит, когда выполнит эту самую практику, как я — тот его дебильный тест тогда, поэтому его социальный статус, который первоначально меня по дурости отпугнул, теперь и не имел для меня вовсе особенного значения. Вот только проситься к уже мною посланным мне, между прочим, до него еще ни разу как бы не приходилось, и что ему говорить и как набраться смелости к нему обратиться, я так и не придумал.
— Сначала пишем небольшую проверочную по прошлой теме и слушаем оставшиеся выступления, — сходу проговорил герр Леманн, только стоило паре начаться, как не ожидавшие подобной подлянки студенты быстро собрали по этому поводу акцию протеста с демонстрациями.
— Герр Леманн, Вы ж не предупреждали, что будет контрольная! — продолжал возмущаться недовольный, подавленный этой несправедливостью народ, а я лишь в легком, холодящем волнении криво исказил губы, поскольку предыдущую тему я тупо не повторял, да и вообще его лекцию тогда проспал после гулянки.
— Разбирайте задания, — скользнув по мне коротким взглядом, кивнул он вскоре на первую парту, где предусмотрительно лежала стопка небольших листков. Как всегда, индивидуально для каждого.. — У вас пятнадцать минут. Поехали.
Вскоре сидящие ближе к упомянутым бумажкам мне передали одну из них, и я пробежался беспокойным взглядом по двум вопросам, ожидавших моего на них толкового ответа.
За эту мучительную четверть часа я искусал себе губы, колпачок у пострадавшей еще похлеще их ручки, будто я три недели голодал в одной из стран третьего мира в районе экватора, но на листе появилась всего пара предложений в совокупности на оба вопроса. Я тупил нещадно, а списать было просто неоткуда, и я без конца поднимал взгляд, чтобы посмотреть на молодого препода, который, в свою очередь, поглядывал на меня с каким-то странным, опасным огнем в глазах. Он уже разжег во мне нехилое желание, и тщетно продирающийся сквозь джинсы стояк всячески мешал мне думать о так сейчас необходимом предмете.
Когда время вышло, листы под гул возражений пришлось передать по рядам обратно, и я, тяжело вздохнув, понял, что сам написал неведомую ахинею, ибо без Интернета не знаю ни черта по его вечно замутным вопросам. В груди все колотилось и тряслось, будто в ней случилось локальное землетрясение, я волновался и облизывал губы, позорно косясь на препода и разглядывая его соблазнительную фигуру. Рука давно опустилась под стол и принялась своевольно массировать ширинку, мне уже хотелось в голос простонать и проникнуть скорей под одежду, ведь до того я весь завелся, что не мог спокойно сидеть на месте, елозя на стуле, будто у меня уж завелся в заднице.
Перед группой выставили уже очередного выступающего, который заливал в наши бедные уши совершенно непонятный, заунывный материал, занятно разбавляемый насмешливыми комментариями Томаса, после которых интонация студентов становилась значительно четче и более заинтересовывающей. Леманн лениво просматривал собранные листочки с вопросами, чему-то периодически ухмыляясь и негромко цокая языком, и всякий раз, когда наши взгляды, что было часто, встречались, свой я со скоростью молнии, шандарахнувшей в дуб, уводил куда-нибудь подальше. Лучше б меня этой молнией сейчас прошило, но меня рвало только от бесконтрольного возбуждения, и все мои мысли сконцентрировались теперь на ширинке препода по экономике, которую я бы сейчас с нездоровым кайфом расстегнул своими зубами.
Глухо простонав и окончательно распалившись, я снова взглянул на парня, опирающегося задницей на свой стол и просматривающего наши работы, и решил, что подойду я к нему сегодня всеобязательно.
— Йенсен, ты это дело прекращай, у тебя такими темпами скоро будут большие проблемы, — вдруг проговорил он, отыскивая меня взглядом, когда докладчик был отпущен на место, получив свой драгоценный балл за работу.
А что я? Я тут же вздрогнул, ощутив волну легкого стыда от мысли, что мои якобы беспалевные разглядывания стали для него очевидными, но и оказались ему в то же время не нужны.
Я ничего не ответил, зато вмиг почувствовал, как яростно у меня вспыхнули щеки, качественно и против всякой подставившей меня воли сливаясь с моей красной футболкой, но я все равно вскинул на него свои нарочито наглые глаза, пряча за этой беспардонностью свое неуместное смущение.
— Уж такие ответы я, увы, принять не могу, — с сожалением пожал он плечами, небрежно отбрасывая на стол мой листочек в стопку уже проверенных, а я, с надеждой доперев, что говорил он об учебе, по-прежнему молчал, получая слуховые оргазмы от его потрясающего голоса и визуальные — от его офигенного тела. — Учи, Билл, а то не сдашь! — усмехнулся парень, прищурившись, и тут же прозвенел спасительный сигнал окончания очередной экзекуции, впервые во время которой я едва не кончил, похотливо и озабоченно пялясь на своего учителя.
Все студенты разбредались, один я остался сидеть на месте, будто мои джинсы впечатались в стул, ни в какую не давая мне подняться, и нетерпеливо ждал, пока все эти копуши уберутся из этой чертовой аудитории. Когда же этот момент наконец настал, я скидал вещи в рюкзак, отодрал свою задницу с нагревшегося и, вероятно, промокшего стула и двинул в сторону Леманна, который, заметив мое желание поговорить, откровенно вопросительно ожидал меня около своего рабочего стола.
— Что-то хотел, Йенсен? — пробежавшись по мне быстрым взглядом, поинтересовался он нейтрально, а я просто подался вперед и, заключив его лицо в свои ладони, быстро и без разговоров вовлек в страстный, глубокий поцелуй.
Пусть Томас так и опирался обеими руками о столешницу, даже не обняв меня, он отвечал так же жарко и напористо, как и тогда, в моей квартире, и я, облегченно улыбнувшись его, к моей радости, легкой отходчивости, все же ненадолго отстранился, чтобы ответить на его вопрос своим вопросом.
— Вы же проверили мой тест, который я отправлял Вам в пятницу? — шепотом спросил я, ведя ладонями ниже и вставая между его ног, которые раздвинул своим коленом.
